Читаем без скачивания Жизнь взаймы - Эрих Ремарк

— Пойди за ним; давай поедем в Булонский лес.

— Хорошо, поедем в Булонский лес, — сказал Клерфэ, целуя ее. — Но за «Джузеппе» мы пойдем вместе и вместе приедем на нем, а то я боюсь, что ты исчезнешь раньше, чем я вернусь. Не хочу больше рисковать.

— Ты скучал без меня?

— Иногда скучал, когда переставал ненавидеть и опасаться, что тебя убил твой любовник на сексуальной почве. С кем ты была в Венеции?

— Одна.

Клерфэ посмотрел на нее.

— Ну что ж, возможно, и так. С тобой ничего нельзя знать наверное. Почему ты мне не писала?

— У нас это не заведено. Ведь и ты ездишь иногда в Рим и появляешься только через несколько недель. И притом с любовницей.

Клерфэ засмеялся.

— Я знал, что ты когда-нибудь мне это припомнишь. Из-за этого ты и не приезжала?

— Конечно, нет.

— Жаль.

Лилиан высунулась из окна, чтобы поднять наверх корзинку с креветками. Клерфэ терпеливо ждал. В дверь постучали. Клерфэ подошел к двери, взял у официанта бутылку вина и выпил рюмку; Лилиан крикнула в окно, чтобы ей дали еще несколько горстей креветок. Клерфэ огляделся вокруг. Туфли Лилиан были разбросаны по всей комнате, на одном из кресел лежало ее белье, в полуоткрытом шкафу висели ее платья! «Она снова здесь», — подумал Клерфэ, и его охватило глубокое, неведомое ему до сих пор, чувство покоя.

Лилиан обернулась, держа в руках корзинку.

— Какой запах! Мы поедем еще когда-нибудь к морю?

— Да. В Монте-Карло. Летом там будут гонки.

— А нельзя поехать раньше?

— Когда хочешь. Сегодня? Завтра?

Лилиан улыбнулась.

— Ты меня знаешь. Нет, не сегодня и не завтра.

Она взяла у него из рук протянутую ей рюмку.

— Я не собиралась так долго пробыть в Венеции, — сказала она, — я поехала туда на несколько дней.

— Почему же ты пробыла дольше?

— Я была нездорова.

— Что с тобой было?

Лилиан помедлила секунду.

— Я простудилась.

Она видела, что Клерфэ не верит ей. Это привело Лилиан в восторг. Он ей не поверил — и кровотечение показалось вдруг Лилиан чем-то почти невероятным; может быть, оно и впрямь не было таким уж серьезным? Лилиан почувствовала себя так, словно она была толстухой, которая сбросила сразу десять кило.

Она прижалась к нему. Клерфэ крепко обнял ее.

— Когда ты опять уйдешь? — спросил он.

— Я не ухожу, Клерфэ. Просто иногда меня нет.

С реки донесся гудок буксира. На палубе молодая женщина развешивала разноцветное белье, веревка была протянута между рубкой рулевого и камбузом. У дверей камбуза девочка играла с овчаркой. Хозяин буксира в одной рубашке стоял у рулевого колеса и что-то насвистывал.

— Смотри, — сказала Лилиан. — Когда я вижу такие картины, мне становится завидно. Семейное счастье. Именно этого хотел Бог.

— Если бы такое счастье было у тебя, ты бы тайком улизнула на первой же стоянке.

— Это не мешает мне завидовать им. Не пойти ли нам за «Джузеппе»?

Клерфэ осторожно поднял Лилиан.

— Я не хочу идти за «Джузеппе» и не хочу ехать в Булонский лес. Мы успеем сделать это вечером.

— Словом, ты решил запереть меня, — смеясь, сказала Лилиан.

Клерфэ не смеялся.

— Нет, я не собирался тебя запереть. Я хочу жениться на тебе.

— Зачем?

Не вставая с кровати, Лилиан подняла бутылку с розовым вином и посмотрела сквозь нее на свет. Окно показалось ей багрово-красным, словно залитым кровью. Клерфэ забрал у нее бутылку.

— Чтобы в один прекрасный день ты не исчезла опять совершенно бесследно.

— Но я ведь оставила в отеле «Риц» свои чемоданы. Ты думаешь, что женитьба привязывает женщину больше, чем наряды, и что она скорее вернется?

— Я хочу жениться не для того, чтобы ты возвращалась, а чтобы ты была всегда со мной. Впрочем, давай посмотрим на это с другой стороны. У тебя осталось мало денег. От меня ты ничего не хочешь брать.

— Но у тебя у самого их нет, Клерфэ.

— Я сохранил свою долю от двух гонок. Кроме того, кое-что у меня было и кое-что я еще заработаю. На этот год нам хватит с лихвой.

— Хорошо, тогда подождем до будущего года.

— Зачем ждать?

— Ты убедишься, что это чепуха. На какие деньги ты будешь покупать мне в будущем году платья и туфли? Ты ведь сам говорил, что твой контракт истекает в конце года.

— Наша фирма предложила мне представительство.

Подняв ногу, Лилиан критически разглядывала ее. «Скоро она уже станет слишком худой», — подумала Лилиан.

— Ты хочешь продавать машины? — спросила она. — Не представляю тебя в этой роли.

— Я тоже, но я многого не представлял себе, а потом прекрасно все делал. К примеру, я не представлял, что захочу жениться на тебе.

— Значит, ты хочешь все сразу? В один прекрасный день стать почтенным торговцем и примерным семьянином?

— Ты говоришь об этом как о мировой катастрофе.

Лилиан выскользнула из постели и взяла халат.

— Где же ты будешь торговать автомобилями?

Клерфэ помедлил секунду.

— В округе Тулуза скоро откроется вакансия.

— Боже мой! — сказала Лилиан. — Когда?

— Через несколько месяцев. Осенью. Самое позднее — в конце года.

Лилиан стала причесываться.

— Скоро я буду слишком стар, чтобы брать призы на гонках, — сказал Клерфэ за ее спиной, лежа в постели. — Я ведь не Нуволари и не Караччола. Наверное, я мог бы поступить куда-нибудь тренером; но тогда мне опять пришлось бы переезжать с места на место, как нашему толстяку Чезаре. С тех пор как гонки начали устраивать в Африке и в Южной Америке, он даже зимой не видит жену. Нет, с меня хватит. Я хочу изменить свою жизнь.

«Почему все они обязательно хотят изменить жизнь? — думала Лилиан. — Почему они стремятся изменить то, что помогло им некогда произвести впечатление на любимую женщину? Неужели им не приходит в голову, что они могут потерять эту женщину? Даже Марио — и тот в последний момент захотел отказаться от профессии «жиголо» и начать со мной новую, добропорядочную жизнь. А теперь вот Клерфэ, который думает, что любит меня (да и я любила его, потому что мне казалось, что у него, как и у меня, нет будущего), хочет все переменить и еще считает, что я должна радоваться».

— Я не раз думала о том, должны ли женщины в моем положении выходить замуж, — сказала Лилиан. — Но ни один из аргументов не показался мне достаточно веским. Особенно тот, который выдвинул больной шахматист в нашем санатории. Он сказал, что в минуту смертной тоски хорошо иметь рядом с собой близкого человека, Не знаю, прав ли он; мне думается, что в такие минуты люди так безнадежно одиноки, что они и не заметят, если вокруг их кровати соберется целая толпа близких людей. Камилла Албеи — она умерла в санатории — хотела, чтобы хоть один из ее любовников присутствовал при ее кончине, она решила застраховать себя от всяких случайностей и с громадным трудом поддерживала отношения сразу с тремя поклонниками; в течение дня всех их можно было собрать у ее постели — она позаботилась даже об этом. Свой последний роман с одним противным наглецом она именно поэтому затянула сверх всякой меры… Камиллу Албеи переехала машина на тихой деревенской улице; она умерла полчаса спустя. Возле нее никого не было, даже этого наглеца. Он сидел в кондитерской Киндлера и ел шоколадные пирожные со сбитыми сливками, и никому не могло прийти в голову, что он там. Камиллу держал за руку деревенский полицейский, которого она видела первый раз в жизни. И она была ему так благодарна, что хотела поцеловать его руку. Но уже не успела.

— Лилиан, — сказал Клерфэ спокойно, — почему ты все время уклоняешься от ответа?

Лилиан отложила гребенку.

— Ты не понимаешь? Что, собственно, произошло, Клерфэ? Случай свел нас. Почему ты не хочешь оставить все как есть?

— Я хочу удержать тебя. Сколько смогу. Все очень просто, ведь правда?

— Нет. Так нельзя удержать.

— Хорошо. Тогда давай назовем это иначе. Я не хочу жить по-старому, как жил до сих пор.

— Ты хочешь уйти на покой?

Клерфэ посмотрел на смятую постель.

— Ты всегда умеешь находить самые отвратительные слова. Позволь мне заменить их другими. Я люблю тебя и хочу жить с тобой. Можешь посмеяться и над этим.

— Над этим я никогда не смеюсь. — Лилиан взглянула на него. Ее глаза были полны слез. — Ах, Клерфэ! Какие это все глупости!

— Правда? — Клерфэ встал и взял ее за руки. — Мы были так уверены, что с нами этого не может случиться.

— Оставь все как есть! Оставь все как есть! Не разрушай.

— Что я могу разрушить?

«Все, — подумала она. — Нельзя построить семейное счастье в Тулузе, на крыльях бабочек, даже если одеть их в свинец. Удивительно, как эгоизм ослепляет. Если бы дело касалось кого-нибудь другого, он бы меня сразу понял, но, когда дело коснулось его, он вдруг ослеп».