Читаем без скачивания Элвис и я / Elvis and Me. История любви Присциллы Пресли и короля рок-н-ролла - Присцилла Пресли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почти каждый вечер я бегала в магазин за большим количеством пленки для «Полароида». Некоторые кассиры меня знали – интересно, догадывались ли они, чем мы занимаемся?
Я надевала солнцезащитные очки – я была «под прикрытием», – но в итоге выглядела еще более подозрительно, когда милым голосом запрашивала двенадцать пачек пленки с оправданиями вроде «ох, предыдущие, похоже, были бракованные, они никак не выходят, как нужно», или «вы не поверите, но кто-то украл мою пленку».
Выбираться из Грейсленда и возвращаться туда было не так-то просто. Я проходила мимо мистера Столла у ворот поздно ночью, улыбаясь и помахивая ему рукой, а потом быстро возвращалась, так же улыбаясь и помахивая рукой. Я была уверена, что у него были свои мысли и подозрения на этот счет.
Элвис рассмеялся, когда я рассказала ему об этом.
– Тебе это все кажется. Ни о чем он не думает, он как спящая собака.
– А вдруг он станет всем рассказывать, что я куда-то хожу по ночам?
– Ну и пусть, тогда хоть что-то интересное случится. У нас просто мертвый город. Мемфису не помешает немного сплетен!
Нам с Элвисом страшно нравилось создавать эти сексуальные фантазии, они как будто бы сильнее сближали нас. У меня не было никакого сексуального опыта, чтобы сравнить его с изобретательной сексуальностью Элвиса, и я была готова во всем ему подыгрывать, как могла. Из-за того образа жизни, который он вел, ему были доступны все удовольствия жизни. Простых радостей ему не хватало, особенно под воздействием сильных препаратов.
Сначала я была совершенно открыта к большинству идей Элвиса. Я жила ради этих моментов наедине. Я старалась говорить мало, чтобы не поставить под угрозу нашу связь. Я удовлетворяла его нужды, и его убеждения стали моими. Его идеи и игры ни в коем случае не были извращенными и никак мне не вредили.
15
Молодожены Пресли! Мы в день свадьбы
Через несколько дней после его возвращения домой Элвис привел меня к своему длинному черному лимузину, и мы поехали в один из самых эксклюзивных бутиков Мемфиса на Юнион-стрит, чтобы прикупить несколько нарядов после закрытия магазина, как мы делали в Лас-Вегасе. Пока ребята бегали по магазину, а сотрудники пытались делать вид, что все это – в порядке вещей, Элвис с большим удовольствием наблюдал, как я примеряю одно роскошное платье за другим, костюмы, пальто, все настолько стильные, что я сомневалась, что когда-нибудь их надену. Я все еще была неуверенным в себе подростком.
– Элвис, – сказала я, облаченная в сексуальное платье из парчи, плотно облегающее все мои изгибы. – Эта одежда для меня слишком изысканная.
– Изысканная? – переспросил он, восторженно меня оглядывая. – Что такое «изысканная»? Ты можешь выйти в одном перышке, и это будет изысканно.
– Что ж, тогда принеси мне перышко.
Мы провели несколько часов в том магазине, и я прошла персональный модный курс от Элвиса Пресли.
Я примеряла платье за платьем, а Элвис тут же комментировал его цвет. Я нравилась ему в красном, синем, бирюзовом, изумрудном, черном и белом – в тех цветах, которые носил он сам. Ему нравились монохромные наряды – по его словам, крупные принты меня не красили.
– Они слишком отвлекают, – сказал он.
Он терпеть не мог коричневый и темно-зеленый, эти цвета в его воображении были прочно связаны с армией.
Уставшая и не до конца уверенная в моем новом наряде, я вышла из магазина в блестящем черном льняном костюме и туфлях на десятисантиметровом каблуке. Вместе с Элвисом, который гордо восседал рядом со мной, и парнями, загружающими багажник лимузина нашими покупками, я чувствовала себя самой особенной девушкой.
Когда мы вернулись в Грейсленд, Элвис сказал мне показать всю новую одежду бабушке, которая терпеливо просидела все два часа этого модного показа. Я была куколкой Элвиса, его персональной живой куклой, которую он мог одевать, как ему вздумается.
Это было начало шестидесятых, эпоха, когда в моде были экстремальные одежда и макияж. Женщины сильно подводили глаза, сильно начесывали волосы, носили такие короткие юбки, каких никогда раньше не было. Все правила того, как одеваться и краситься (меньше – больше, проще – лучше), известные мне, нарушались, и мужчины, казалось, были от этого в восторге. Элвис так точно. Если я наносила мало туши и черной подводки для глаз, Элвис отправлял меня обратно в комнату, чтобы я нанесла больше. Сейчас мне смешно от своих фотографий того времени. Под всем этим камуфляжем даже глаз не найти.
Элвису нравились длинные волосы. Когда я как-то подстриглась, не спросив у него разрешения, он был в шоке.
– Черт, как ты могла отрезать свои волосы? Ты же знаешь, я люблю длинные волосы. Мужчинам нравятся длинные волосы.
Ему хотелось, чтобы мои волосы были длинными и иссиня-черными, как у него, потому что, как он объяснил:
– У тебя голубые глаза, Цилла, как у меня. Черные волосы подчеркнут твои глаза.
Все это казалось разумным, и вскоре я начала красить волосы в черный – такой же цвет, как у него.
Чем больше времени мы проводили вместе, тем больше я стала на него походить. Его вкусы, его комплексы, его сомнения – все они стали моими.
Например, высокие воротники были его фишкой, не потому что ему нравилось, как они выглядят, а потому что он считал, что его шея слишком длинная. Он мог чувствовать себя комфортно только в шитой на заказ рубашке с высоким воротником, хотя он без проблем поднимал воротник обычной рубашки, как он делал еще в школе.
Когда он сказал мне, что воротник одной моей блузки слишком маленький для моей «длинной, тощей шеи», я тоже начала носить рубашки с высоким воротником. Почему бы нет? Единственной моей целью было его ублажить, а в награду получить его одобрение и нежность. Когда он меня критиковал, я распадалась на куски.
Тот факт, что наши отношения напоминали пьесу «Пигмалион», было палкой о двух концах. На той стадии фундаментом наших отношений было наставничество Элвиса – он изучал каждый мой жест, критически прислушивался к каждому слову, и щедро – даже слишком – раздавал советы.
Когда я делала что-то, что ему не нравилось, он меня поправлял. Под таким пристальным взором было невероятно сложно расслабиться. Он не упускал ничего.
