Читаем без скачивания Шпионы - Майкл Фрейн

Верил ли Стивен, что эта двусмысленная фигура является еще и таинственным дружком тети Ди, как внушала ему Барбара Беррилл, или что мать Кита целовала бродягу под железными листами? Нет. Подобные предположения казались ему совершенно нелепыми. Даже если тетушки и заводят себе дружков, то уж точно не из дряхлых побродяжек. Даже если кто-то кого-то и целовал во время затемнения, то уж точно не поганых немых немцев.

И все же в сознании Стивена, в сокровенных его глубинах, подобно легчайшему аромату, витал почти неслышный отзвук слова «дружок», едва уловимый след поцелуев украдкой.

Мне кажется, ему больше всего хотелось, чтобы сумятица в голове улеглась, чтобы никаких новых событий не происходило и все стало, как было раньше. Невинный и простодушный шпионаж, суливший столько радости, обернулся отвратительной неразберихой. Вот бы пришел Кит с совершенно новой, потрясающей затеей, которая вытеснит прежнюю у них из головы.

Но Кит не приходил, предоставляя Стивену сидеть и размышлять в одиночестве.

Здесь, кстати, и крылся другой повод для беспокойства: что случилось с Китом?

Стивен не раз решал про себя: сейчас он пойдет и как ни в чем не бывало постучит в дверь Китова дома… Словно по волшебству, дверь тут же отворялась, но на пороге появлялся вовсе не Кит, а его мать. Стивен сразу вспоминал ее невысказанный упрек, ее печальное «Эх ты, Стивен!» и оставался на месте – ждать Кита.

Я поднимаю глаза и внимательно смотрю на наблюдающего за мной мальчика. Как-то он разобрался в причинах своей тревоги? Но мальчик исчез; наверняка побежал докладывать обо мне матери. Она сию минуту явится – посмотреть, в чем дело, – и, увидев, что я заглядываю в окна ее гостиной, немедленно позвонит в полицию, как в далеком прошлом позвонила миссис Хардинг, заметив в Тупике таинственного злоумышленника.

Я иду прочь по тротуару, затем снова перехожу мостовую… Вот и дом Кита.

Естественно, ровно то же самое сделал в конце концов и Стивен. Что ж ему еще оставалось?

К тому времени, впрочем, события начали понемногу отступать в прошлое; так оно ведь всегда и происходит. Ничего нового не случилось. Быть может, все на самом деле уже стало, как прежде?..

Я опасался не напрасно: дверь открывает мать Кита. У меня не хватает духу взглянуть ей в лицо, потому что все мое мужество ушло на то, чтобы дойти до их двери и постучать; но вроде бы она улыбается мне с прежней безмятежностью.

– Здравствуй, Стивен, – говорит она, по-моему, без тени упрека. – Давненько ты у нас не был.

– А Кит выйдет играть? – не поднимая глаз, выдавливаю я традиционную фразу.

Мгновение она колеблется. Затем, обернувшись к верхней площадке лестницы, зовет:

– Кит, солнышко! Это Стивен!

И одаряет меня еще одной улыбкой:

– Может, поднимешься к нему, Стивен? Он прибирается в детской.

Я вхожу в дом, и меня вновь обступает знакомый незыблемый порядок вещей: вешалка с одежными щетками и рожками для обуви… стойка для тростей и зонтов… акварель с видом на долину Троссакс… пагоды… Откуда-то снаружи доносится бесконечное соло для собранных в трубочку человеческих губ; соло то ближе, то дальше, в зависимости от того, куда перемещается по садовым делам отец Кита. Под взглядом матери Кита я взбираюсь по знакомой лестнице. Старинные часы бьют четверть.

Да, все как прежде.

Сидя на полу, Кит складывает в коробку конструктор, каждую деталь – в предназначенное для нее отделение.

– Смотри, голубчик, не наступи, – метнув на меня взгляд, говорит он.

Я сажусь на пол напротив него. Он молча продолжает укладывать конструктор, будто нет ничего удивительного в том, что меня столько времени не было, а теперь я снова тут. Наверно, хочет этим сказать: никаких необычайных событий, собственно говоря, не приключилось. Дает мне понять, что игра окончена. Обнаружилось, что вопрос о шпионской деятельности его матери, казавшийся прежде неотложным, решить не так-то просто. А потому его убрали в архив и забыли, как случалось с многочисленными другими вопросами, в свое время казавшимися совершенно безотлагательными. Ни Кит, ни я больше ни разу о нем не вспомним. Все-таки Кит нашел способ положить конец всем неприятностям и тревогам. Я так и знал!

Я вдыхаю милые, знакомые запахи: от фланцев и стоек конструктора исходит бодрящая свежесть металла, от коробки пахнет чистым новым картоном; в носу щекочет от резкого, пьянящего запаха клея, на котором держатся крылья самолетика, и от запаха ацетонового растворителя для красок, которыми нанесена маскировка; солидно и сдержанно пахнет светлое машинное масло, которым смазаны многочисленные подшипники в многочисленных модельках и моторчиках.

– Давай прокладывать железную дорогу дальше, – предлагаю я. – Построим над тем ущельем путепровод, хорошо?

Я даю Киту понять, что мне все ясно. То есть я готов верить, что мы не вслушивались в жуткую тишину у подвала, что отметки в дневнике ровным счетом ничего не значат и что безлунные ночи наступят и пройдут без происшествий. Иначе говоря, я обещаю Киту, что, как и он, ни словом не помяну тех событий и с радостью принимаю его решение, понимая, что игра окончена.

Кит продолжает укладывать стойки к стойкам и фланцы к фланцам. Безупречный порядок, царящий в комнате, постепенно становится еще безупречнее.

– Когда это закончу, буду чистить крикетное снаряжение, – роняет Кит.

Я наблюдаю за ним. Он, разумеется, пропускает мимо ушей мое заурядное предложение насчет путепровода – ведь оно исходило от меня, а не от него. Вот сейчас, откуда ни возьмись, у него в голове родится совершенно новый замысел. Кит поведет нас на новые приключения, и мне страстно хочется узнать, на какие именно.

Раздается негромкий стук в дверь, в детскую заглядывает мать Кита:

– Я хочу забежать на минутку к тете Ди. Надеюсь, друзья мои, вы без меня тут ничего не натворите.

Все опять стало на свои места; она, как всегда, забежит к тете Ди.

После ее ухода Кит не произносит ни слова. Вдумчиво работает, не поднимая глаз. Все его внимание, да и мое тоже, сосредоточено на привычной обыденности ее поступков. Он целиком поглощен одной мысленной картиной: она шагает по дорожке, направляясь к дому тети Ди, а не сворачивает за угол в конце Тупика, не идет по тоннелю и не скрывется дальше в Закоулках.

Все опять, как обычно. Но в глубине души каждый из нас понимает, что заведенный порядок переменился, и переменился навсегда. Игра окончена, потому что обыденное разрослось и поглотило необычное. Наша история пошла по другому пути – как изменивший курс корабль: дальше он плывет прямо, вроде бы не сбиваясь, да только плывет он теперь в другой порт и нас на борту уже нет.

Кит убирает коробку с конструктором на место, достает из шкафа крикетные щитки и туфли. Я тоже спускаюсь во двор и наблюдаю, как Кит, постелив газету, раскладывает на ней снаряжение. Из задней двери гаража, что стоит на противоположной стороне двора, долетает целый букет знакомых запахов: пахнет опилками, моторным маслом, чисто выметенным бетонным полом, автомобилем. Лампа в гараже висит над самым верстаком, и по стенам, на которых аккуратно развешаны теннисные ракетки и прочие предметы довоенного быта Хейуардов, мечется, словно людоед-великан по пещере, гигантская тень отца Кита и свистит, свистит…

На моих глазах поверх серых пятен (грязи) и зеленых (травы) ложится идеально белая полоса. И до меня доходит, что никакого нового плана, никакой новой игры не будет. Изменившийся порядок вещей их не предусматривает. Закончилась, однако, не только эта игра; всем нашим играм конец. Я – соучастник преступления; точно очертить его не легче, чем определить границы пятен от грязи и травы, но сейчас его усердно забеливают, и меня заодно тоже.

– Ужин небось скоро, – уныло говорю я. – Мне, наверно, пора домой.

– Ладно, пока.

Влажно поблескивает еще одна белоснежная полоса. Но я все медлю.

– Ты завтра выйдешь играть?

– Не знаю. Посмотрю.

Внезапно Кит настораживается. Свист в гараже прекратился. Я оборачиваюсь. В дверях стоит отец Кита и наблюдает за нами, на губах знакомая, чуть раздраженная усмешка.

– Термос, – бросает он.

Обращаясь, естественно, к Киту. Как всегда, его отец не подает виду, что заметил мое присутствие. Я смотрю на Кита. Он заливается краской. По отцовскому тону он понимает, что совершил преступление, и уже чувствует себя виноватым – виноватым вдвойне: ему следовало бы самому догадаться, в чем его преступление, а он не может.

Отец ждет. Кит багровеет еще больше.

– Ну же, голубчик, – нетерпеливо бросает его отец, и меня охватывает страх и за себя, и за Кита. – Термос. В корзине для пикников. Кто тебе разрешил его взять?

Кит опускает глаза.

– Я его не брал.

– Брать без разрешения чужие вещи – все равно, что красть, – снова чуть усмехается его отец. – Тебе же это известно. А говорить, что не брал, когда взял, – значит лгать. Так?