Читаем без скачивания Анархизм: от теории к практике - Даниэль Герен

Но в сентябре 1920 г. германская оппозиционная группа, ратовавшая за «коммунизм Советов» (Rate-Kommunismus), отделилась от Коммунистической партии Германии и образовала Коммунистическую рабочую партию Германии (КАПД). Идея Советов вдохновляла и подобную группу в Голландии, возглавляемую Германом Гортером и Антоном Паннекуком. Первый, в ходе острой полемики с Лениным, не побоялся возразить, в чисто анархистском духе, непогрешимому вождю Российской революции: «Мы все еще в поисках истинных вождей, не стремящихся господствовать над массами и не предающих их, и пока мы их не найдем, мы хотим, чтобы все происходило снизу вверх, в силу диктатуры самих масс. Если мой проводник в горах ведет меня к пропасти, лучше его не иметь вовсе». Второй провозгласил, что Советы были формой самоуправления, которая могла бы заменить правительства старого мира; так же, как Грамши, он не проводил разницы между ними и «большевистской диктатурой».

Во многих местах, в частности, в Баварии, Германии, Голландии, анархисты принимали деятельное участие в теоретическом и практическом становлении системы Советов.

В Испании анархо-синдикалисты были не меньше других ослеплены Октябрьской революцией. На Мадридском конгрессе Национальной конфедерации труда (10–20 декабря 1919 г.) была принята резолюция, в которой говорилось, что «эпопея русского народа воодушевила всемирный пролетариат». Единодушно, «без малейшего колебания, подобно девушке, отдающейся своему возлюбленному», съезд проголосовал за временное вступление в Коммунистический Интернационал по причине его революционного характера, выразив при том пожелание созыва всемирного рабочего съезда, который определит основы, на которых будет создан истинный Интернационал трудящихся. Однако диссонансом прозвучали несколько робких голосов: Российская революция есть революция «политическая» и не воплощает либертарный идеал. Съезд с ними не посчитался. Он принял решение направить делегацию на II конгресс Третьего Интернационала, открывшийся в Москве 15 июля 1920 г.

Но ко времени конгресса эта любовная связь была уже на грани разрыва. Делегата, представляющего испанских анархо-синдикалистов, пытались заставить принять участие в организации Интернационала революционных профсоюзов, но он воспротивился, когда ему предложили текст, который призывал к «завоеванию политической власти», «диктатуре пролетариата» и предполагал органическое взаимодействие между профсоюзами и коммунистическими партиями, которое тонко маскировало под словом «взаимодействие» подчинение первых последним. На последующих заседаниях Коминтерна профсоюзные организации разных стран были представлены делегатами от коммунистических партий соответствующих стран, а предполагаемый Красный Интернационал профсоюзов открыто контролировался Коминтерном и его национальными секциями. Представитель испанской делегации Анхель Пестанья воскликнул после того, как изложил либертарную концепцию социальной революции: «Революция не есть и не может быть делом партии. Партия способна в любой момент устроить государственный переворот. Но государственный переворот не есть революция». И в заключение добавил: «Вы говорите нам, что без коммунистической партии революция произойти не может, что без завоевания политической власти никакое освобождение невозможно, и что без диктатуры вы не можете уничтожить буржуазию: все это лишь беспочвенные утверждения».

После возражений делегата НКТ коммунисты сделали вид, что исправят резолюцию в отношении «диктатуры пролетариата». В конечном счете, Лозовский, тем не менее, опубликовал текст резолюции в первоначальном виде, без изменений, предложенных Пестаньей, но с его подписью. Троцкий с трибуны в течение часа громил испанского делегата, а когда тот попросил дать ему возможность ответить на нападки, председательствующий объявил прения закрытыми.

Проведя несколько месяцев в Москве, Пестанья покинул Россию 6 сентября 1920 г., глубоко разочарованный всем увиденным. Рудольф Роккер, к которому он приезжал в Берлин, рассказывает, что тот был похож на «потерпевшего кораблекрушение». Ему не хватило мужества, чтобы открыть правду своим испанским товарищам. Разрушить огромные надежды, зарожденные в них Российской революцией, казалось ему подобным жестокому убийству. Сразу же по возвращении в Испанию он был брошен в тюрьму и поэтому избежал тяжкой обязанности говорить первым.

Летом 1921 г. новая делегация НКТ приняла участие в III конгрессе Коммунистического Интернационала, а также в учредительном съезде Красного Интернационала профсоюзов. Среди делегатов НКТ были молодые неофиты, обращенные в русский большевизм, как, например, Хоакин Маурин и Андрес Нин,[98] а также французский анархист Гастон Леваль, обладавший холодным умом. Рискуя быть обвиненным в том, что он «льет воду на мельницу буржуазии» и «помогает контрреволюции», последний предпочел не молчать. Не рассказать массам, что победителем в России оказалась не революция, а государство, не «показать им за спиной живой революции государство, парализующее и убивающее ее», было гораздо хуже, чем молчание. Именно в таких словах изложил он это во Франции в газете «Le Libertaire» в ноябре 1921 г. Вернувшись в Испанию и считая, что «любое честное и лояльное сотрудничество» с большевиками невозможно, он порекомендовал НКТ аннулировать свое членство в Третьем Интернационале и в ее якобы профсоюзном филиале.

Таким образом, опереженный Пестанья решился опубликовать свой первый отчет и дополнить его затем вторым, где он открывал правду о большевизме:

«Принципы коммунистической партии прямо противоположны тому, что она утверждала и провозглашала в первые часы революции. Российская революция и коммунистическая партия по своим принципам, средствам, методам и конечным целям диаметрально противоположны. (…) Коммунистическая партия, став абсолютным хозяином власти, постановила, что тот, кто не думает по-коммунистически («коммунистически», разумеется, на ее собственный манер), не имеет права думать. (…) Коммунистическая партия отторгла у пролетариата все святые права, данные ему революцией».

Пестанья ставит под сомнение правомочность Коммунистического Интернационала: являясь простым продолжением Российской коммунистической партии, он не может представлять революцию в глазах мирового пролетариата.

Национальный съезд НКТ в Сарагоссе в июне 1922 г., которому и предназначался этот отчет, решил выйти из Третьего Интернационала или, точнее, из его профсоюзного суррогата, Красного Интернационала профсоюзов, и направить делегатов на международную анархо-синдикалистскую конференцию, состоявшуюся в Берлине в декабре того же года, из которой родилась Международная Ассоциация Трудящихся (МАТ). Слово «международная» в названии носило призрачный характер, поскольку кроме крупного испанского профобъединения из других стран в нее вошли очень малые силы.

Этот разрыв породил ярую ненависть Москвы к испанскому анархизму. Подвергнувшись нападкам со стороны НКТ, Хоакин Маурин и Андрес Нин вышли из нее и образовали Коммунистическую партию Испании (КПИ). В мае 1924 г. Маурин в одной из своих брошюр объявил смертельную войну своим прежним товарищам: «Окончательное уничтожение анархизма — трудная задача в стране, где рабочее движение в течение полувека подвергалось анархистской пропаганде. Но мы их уничтожим».

Итак, испанские анархисты очень быстро извлекли урок из Российской революции, что способствовало более интенсивной подготовке ими противоположной ей революции. Упадок и вырождение «авторитарного» коммунизма усилили их стремление к торжеству коммунизма либертарного. Жестоко разочаровавшись в советском мираже, они усмотрели в анархизме, как писал позднее Сантильян, «последнюю надежду на возрождение в этот мрачный период».

Либертарная революция была более или менее подготовлена в сознании народных масс, равно как и в мысли либертарных теоретиков. Анархо-синдикализм был, как отмечает Хосе Пейратс,[99] «в силу своей психологии, своего темперамента и своих реакций, самым испанским сектором во всей Испании». Он был двойственным продуктом сложного происхождения. Он соответствовал одновременно отсталому состоянию слаборазвитой страны, в которой условия сельской жизни оставались архаичными, и развитию в некоторых ее областях современного пролетариата, порожденного индустриализацией. Оригинальность испанского анархизма заключалась в своеобразной смеси пассеизма [ухода в прошлое] и футуризма. Симбиоз этих двух тенденций был далек от совершенства.

В 1918 г. НКТ насчитывала более миллиона членов. В промышленности она была сильна в Каталонии и, гораздо меньше, в Мадриде и Валенсии; но ее корни не менее глубоко проникали в села, к бедным крестьянам, где была жива еще традиция сельской коммуны с примесью местных особенностей, обычаев и духа взаимопомощи. Писатель Хоакин Коста составил в 1898 г. опись пережитков и наследия этого «аграрного коллективизма». Во многих деревнях еще существовали земли, находившиеся в общинной собственности, которые предоставлялись безземельным крестьянам или которые использовались совместно с другими деревнями под общие пастбища или другие «коммунальные» нужды. В регионах, где господствовали крупные землевладельцы, в частности, на юге страны, сельскохозяйственные поденные рабочие предпочитали обобществление земли ее разделу.