Читаем без скачивания Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах - Евсей Гречена

О чем говорили эти два человека, никто не знает. Об этом можно только догадываться.

Военный совет М. И. Кутузов собрал 1 (13) сентября 1812 года, и пригласил он к себе в занимаемую им избу, принадлежащую крестьянину Фролову, генералов Барклая де Толли, Беннигсена, Дохтурова, Ермолова, Остермана-Толстого, Раевского, Коновницына и Уварова, а также полковника Толя [40] .

Из «полных» генералов не было М. А. Милорадовича: он не мог отлучиться из арьергарда.

«Да, не позавидуешь Кутузову в ту печальную сентябрьскую ночь, когда в чистой крестьянской избе Фроловых собрался Военный совет. Голенищев-Кутузов чувствовал себя скверно: он не сдержал ни одного обещания, данного царю, он был раздавлен, посрамлен перед Барклаем де Толли, чувствовал ущербность, вспоминая Аустерлиц, и более всего жалел, что согласился принять командование армией на себя в такой неблагоприятный момент войны» [41] .

В данной ситуации Кутузову важно было спросить каждого: «что делать»?

Подобная постановка вопроса может показаться странной, ведь сам Кутузов изо дня в день заверял своих генералов и московского губернатора графа Ростопчина в том, что он даст новое сражение для спасения Москвы.

А вот по версии генерала Ермолова, Кутузов на этом Совете просто хотел обеспечить себе гарантию того, «что не ему присвоена будет мысль об отступлении», что его желанием было «сколько возможно отклонить от себя упреки».

Заседание начал Л. Л. Беннигсен, самый старший из генералов, задав вопрос:

– Господа, мы должны решить, сражаться ли под стенами Москвы или сдать город без боя?

Кутузов недовольно прервал его:

– Обсуждать нужно иной вопрос: рисковать ли потерей армии и Москвы, принимая сражение на невыгодной позиции, или сдать Москву без боя, но сохранив армию?

Беннигсен лишь пожал плечами – его постановка вопроса мало отличалась от кутузовской, разве что формой и иным набором слов. Беннигсен настаивал на сражении и полагал, что именно этого хочет Кутузов, ведь главнокомандующий убеждал в этом всех с первых же дней на посту главы армии.

Потом слово в прениях взял Барклай де Толли, заявив, что позиция под Москвой (кстати, выбранная Беннигсеном) неудобна для обороны.

Историк А. Ю. Бондаренко:

«По диспозиции, предложенной генералом от кавалерии Беннигсеном, исполнявшим обязанности начальника главного штаба объединенных армий, войска заняли растянувшуюся на четыре версты позицию между изгибом Москвы-реки и Воробьевыми горами. Она была не намного меньше, нежели при Бородине, но армия теперь была другая, обескровленная, а за спиной, вместо ровного поля, были овраги, большая река и огромный город, что исключало возможность маневра, перегруппировки сил. В сражении на такой позиции можно было либо победить, либо погибнуть. Последнее представлялось гораздо более вероятным».

Михаил Богданович сказал:

– Позиция весьма невыгодна, дождаться в ней неприятеля весьма опасно; превозмочь его, располагающего превосходными силами, более нежели сомнительно. Сохранив Москву, Россия не сохраняется от войны жестокой, разорительной; но, сберегши армию, еще не уничтожаются надежды Отечества – и война, единое средство к спасению, может продолжаться с удобством.

После этого Барклай предложил идти по дороге к Владимиру, который, по его мнению, был важнейшим пунктом, способным служить связью между северными и южными областями России.

Генерал А. И. Михайловский-Данилевский пишет:

«Барклай де Толли объявил, что для спасения Отечества главным предметом было сохранение армии. „В занятой нами позиции, – сказал он, – нас наверное разобьют, и все, что не достанется неприятелю на месте сражения, будет потеряно при отступлении через Москву. Горестно оставлять столицу, но если мы не лишимся мужества и будем деятельны, то овладение Москвой приготовит гибель Наполеону“.»

Генерал Беннигсен оспорил мнение Барклая, «утверждая, что позиция довольно тверда и что армия должна дать новое сражение».

Генерал Коновницын «был мнения атаковать». Он «высказался за то, чтобы армия сделала еще одно усилие, прежде чем решиться на оставление столицы».

О том, что сказал генерал Раевский, существует несколько версий. «По одним источникам, генерал Раевский предложил самоубийственный сюжет – наступать на Наполеона, а по другим – присоединился к мнению Барклая де Толли оставить Москву».

Генерал Дохтуров тоже говорил, что «хорошо бы идти навстречу неприятелю». Впрочем, отметив огромные потери русской армии в Бородинском сражении, он заявил, что в таких обстоятельствах нет «достаточного ручательства в успехе», а посему он «предлагает отступать».

Относительно мнения генерала Уварова историк А. Ю. Бондаренко и не пытается скрыть своего недоумения:

«Не знаем, например, насколько был искренен государев любимец Уваров, предлагавший идти навстречу французам, атаковать и с честью погибнуть. При Бородине у него была такая возможность, однако 1-й кавалерийский корпус потерял всего лишь 40 нижних чинов».

Впрочем, не прошло и часа, как генерал Уваров «дал одним словом согласие на отступление».

Генерал Остерман-Толстой «был согласен отступить, но, опровергая предложение действовать наступательно, спросил барона Беннигсена, может ли он удостоверить в успехе? С непоколебимою холодностию его, едва обратясь к нему, Беннигсен отвечал: „Если бы не подвергался сомнению предлагаемый суждению предмет, не было бы нужды сзывать совет, а еще менее надобно было бы его мнение“.»

О своем собственном мнении генерал Ермолов пишет так:

«Не решился я, как офицер, не довольно еще известный, страшась обвинения соотечественников, дать согласие на оставление Москвы и, не защищая мнения моего, вполне не основательного, предложил атаковать неприятеля. Девятьсот верст беспрерывного отступления не располагают его к ожиданию подобного со стороны нашей предприятия; что внезапность сия, при переходе войск его в оборонительное состояние, без сомнения, произведет между ними большое замешательство, которым Его Светлости как искусному полководцу предлежит воспользоваться, и что это может произвести большой оборот в наших делах. С неудовольствием князь Кутузов сказал мне, что такое мнение я даю потому, что не на мне лежит ответственность».

Страсти кипели, и единодушия между генералами не было.

Барклай де Толли не прекращал спорить с Беннигсеном. Он говорил:

– Надлежало ранее помышлять о наступательном движении и сообразно тому расположить армию. А теперь уже поздно. В ночной темноте трудно различать войска, скрытые в глубоких рвах, а между тем неприятель может ударить на нас. Армия потеряла большое число генералов и штаб-офицеров, многими полками командуют капитаны…

Генерал Беннигсен решительно настаивал на своем.

С Беннигсеном соглашались генералы Дохтуров, Уваров, Коновницын, Платов и Ермолов; с Барклаем – граф Остерман-Толстой, Раевский и Толь, «который предложил, оставя позицию, расположить армию правым крылом к деревне Воробьевой, а левым – к новой Калужской дороге <…> и потом, если обстоятельства потребуют, отступить к старой Калужской дороге».

Когда все уже изрядно устали спорить, граф Остерман-Толстой сказал:

– Москва не составляет России. Наша цель не в одном защищении столицы, но всего Отечества, а для спасения его главный предмет есть сохранение армии.

Подобные разногласия давали Кутузову полную свободу отвергнуть все предложения, в которых не было ни одного, полностью лишенного недостатков.

Историк С. Ю. Нечаев пишет:

«Рассматриваемый вопрос можно представить и в таком виде: что выгоднее для спасения Отечества – сохранение армии или столицы? Так как ответ не мог быть иным, как в пользу армии, то из этого и следовало, что неблагоразумно было бы подвергать опасности первое ради спасения второго. К тому же нельзя было не признать, что вступление в новое сражение было бы делом весьма ненадежным. Правда, в русской армии, расположенной под Москвой, находилось еще около 90 тысяч человек в строю, но в этом числе было только 65 тысяч опытных регулярных войск и шесть тысяч казаков. Остаток же состоял из рекрутов ополчения, которых после Бородинского сражения разместили по разным полкам. Более десяти тысяч человек не имели даже ружей и были вооружены пиками. С такой армией нападение на 130 тысяч – 140 тысяч человек, имевшихся еще у Наполеона, означало бы очень вероятное поражение, следствия которого были бы тем пагубнее, что тогда Москва неминуемо сделалась бы могилой русской армии, принужденной при отступлении проходить по запутанным улицам большого города».

По всем этим причинам Кутузов, неожиданно для Беннигсена, согласился вовсе не с ним, а со своим оппонентом Барклаем де Толли, но отступать предложил в Тарутино, по Рязанской дороге.

К сожалению, точно узнать, кто что говорил, невозможно. Доводы русских генералов сохранились лишь в донесениях и воспоминаниях, а протокола происходившего в Филях Военного совета по какой-то причине составлено не было.