Читаем без скачивания Полыновский улей - Александр Власов

Первой кинулась прочь от дерева старуха. Анфиса побежала несколькими секундами позже.

Никита проревел в рупор:

— По шее! По шее ее!

Слепой панический ужас гнал Анфису все быстрее и быстрее. Поравнявшись со старухой, она даже не услышала отчаянную мольбу бабки:

— Анфиса!.. Анфисушка! Милая! Не бросай ты меня, старую! Ножки буду целовать — не бросай на погибель!.. Анфи-и-исушка!

А сзади рычало, гоготало, заливалось смехом многоголосое веселое эхо...

Пока разыгрывалась эта лесная комедия, Захарка выполнял другое задание. Он сходил к избе, в которой жила Анфиса, и приклеил к двери большой лист бумаги с такой надписью: «Анфиса! Никаких чертей на озере не было. Это мы решили испугать бабку Мотрю, чтобы она больше не морочила людей. Не верь бабке — иди к врачу. Пионеры».

Когда бабка Мотря, полуживая от страха, ввалилась в избу, Захарка преспокойно лежал на печи и спросил невинным сонным голосом:

— Бабушка, ты где была?

После той ночи над бабкой Мотрей посмеивались все чаще и чаще. Рассказывая подружкам о своем происшествии, Анфиса не пожалела красок. Ее рассказ был не очень правдив. По словам Анфисы, выходило, что она-то не испугалась, а вот старуха — та чуть не окочурилась.

Мальчишки не стремились восстановить истину. Им было важно подорвать веру в знахарские способности Мотри, и они частично добились своего.

Первое время «пациенты» все еще захаживали к бабке, но старуха больше не водила их на озеро, а давала кульки из своей «аптеки», не подозревая, что с каждым пакетиком теряет силу над людьми. Вместе с трухой больные находили в них записки ребят.

Последний удар нанес старухе трактор.

Сполз он ранним утром с железнодорожной платформы, медленно, но настойчиво осилил тридцать пять километров плохой проселочной дороги, по которой никогда еще не проходила ни одна машина. К полудню, довольно урча и отфыркиваясь керосиновым перегаром, трактор въехал на пригорок. Отсюда открывался вид на село.

Вел трактор комсомолец Никодим Прутов.

Почти весь колхоз выбежал встречать невиданную самодвижущуюся машину, способную, как говорили, день и ночь без отдыха пахать и боронить землю.

Никодим, расставшийся с односельчанами три месяца назад и получивший за это время звание тракториста, приосанился, картинно выпятил грудь, вскинул голову. Но на него сначала никто не смотрел. Все были поглощены новеньким трактором, пахнущим керосином, маслом и краской.

Обиженный Никодим прибавил скорость, но люди не отставали — толпой шагали по бокам и сзади машины, пугливо мигали и блаженно улыбались, когда трактор «стрелял», выбрасывая из трубы аккуратное колечко дыма.

Так — во главе восторженной толпы — и въехал железный конь в село...

Бывают же такие совпадения! Только поравнялся трактор с избенкой бабки Мотри, как мотор чихнул и умолк. Наступила полная тишина. Тракторист соскочил с высокого сиденья и сразу утратил гордую осанку. На помощь бросились мужики.

— Подтолкнуть, может? — услужливо спросил кто-то.

Его поддержали:

— Ты скажи — мы мигом!

— Сам справлюсь! — буркнул тракторист и стал копаться в медных кишках мотора, приговаривая под нос: — Толкать! Надумали!.. Это не кобыла!

Минуты три возился он в утробе трактора, и все это время колхозники молчали и сочувственно вздыхали. Бабка Мотря, тоже молча, смотрела в окно и втягивала длинным носом керосиновый запах. В ее глазах разгорался огонек. Не сдержав, наконец, накопившейся злости, она крикнула:

— На что любуетесь, горемычные? Теперь эта железина все керосином изгадит: и хлеб, и траву, и воду! Все провоняет!

Никита размахнулся и швырнул в бабкино окно огрызок морковки. Мотря с треском захлопнула раму. По толпе побежал смешок.

Отвлеченные старухой колхозники прозевали торжественный момент, когда тракторист обнаружил неисправность и, приняв прежнюю, горделивую осанку, небрежно бросил:

— Эй, кто там? Крутаните-ка ручку!

У радиатора стоял Захарка. Он первый понял, что требуется, и ухватился за ручку. Она подавалась туго. Чтобы сделать полный оборот, пришлось собрать все силы. Р-раз! — и заглохнувший мотор взревел.

— Легкая у тебя рука! — сказал тракторист.

Трактор тронулся дальше, оставляя в воздухе пахучий след.

— Попомните мои слова! — крикнула вдогонку бабка Мотря.

Ее голос потонул в радостном гуле сопровождавшей трактор толпы. Но прошло два дня, и зловещее карканье старухи сбылось.

Утром, за полчаса до выгона коров в поле, со всех дворов раздавался один и тот же звук: сначала звонкое пенье струй, бьющихся в дно пустого подойника, потом тягучее густое журчанье теплого вспененного молока.

Так было и в то утро. Подоив коров, хозяйки начали цедить молоко и, встревоженные каким-то посторонним, неприятным запахом, вспомнили бабку Мотрю. От молока пахло не то керосином, не то еще чем-то острым, тошнотворным.

Село всполошилось. Народ стал собираться у правления колхоза и у соседней сараюшки, приспособленной под гараж для трактора.

Пришел Никодим Прутов. За ним — председатель.

— Что же это получается? — завопила самая крикливая бабенка, притащившая с собой подойник с испорченным молоком. — Вместо радости — гадости?

— В чем дело? — громко спросил председатель.

— А вот попробуй! — Она поднесла подойник к лицу председателя. — Нюхай!

Председатель понюхал с серьезным видом, строго посмотрел на женщину.

— Ты бы еще в керосиновую бочку попробовала доить! Мыть посуду надо, неряха!

В ответ все бабы подняли такую бурю, что, казалось, их не уймешь и до завтрашнего дня. Досталось и председателю, и трактористу, и их родственникам до десятого колена включительно.

Когда председатель из отдельных выкриков составил общую картину происшествия и попытался объяснить странный случай, он понял, что это не так-то легко. Он и сам не представлял, каким образом могло провонять молоко у всех коров в селе.

— Чем поили? — спросил он, напрягая голос.

— Известно чем. Не керосином! — послышался ответ. — Ты нам зубы не заговаривай! Правильно Мотря сказала — испоганили железиной всю деревню! К чертям такого коня! От старых и навоз в дело идет, а от этого один смрад!

Долго продолжалась перепалка. В нее включился тракторист. Затем на сторону председателя перешла часть мужиков. Но мальчишки не дождались конца: Никита вывел их из шумной толпы и за сараем, в котором стоял трактор, открыл вторую сходку.

— Прохлопал ты, Захарка! — сказал он, как всегда, без обиняков — в лоб. — Это старуха нагадила, а ты и не заметил!

Захарка растерянно заморгал ресницами, а Никита учинил ему настоящий допрос:

— Куда она вчера ходила?

— Никуда... На огород вечером...

— Что там делала?

— Не знаю...

— Долго была?

— Не...

— А ночью?

— Чего ночью?

— Не ходила никуда?

— Спал я... Не слышал...

Лицо у Никиты просветлело.

— Во! — выпалил он. — Тут ты и прозевал! Ночью она и напакостила!

Никита подумал и закончил непререкаемым тоном:

— Объявляю день отдыха! Спите... Ночью спать не придется!

Частоколы почти у каждой избы в деревне унизаны кринками, горшками, подойниками. Так крестьяне сушат посуду. Считается, что выжаренные солнцем, обвеянные ночным ветерком горшки и подойники дольше сохраняют молоко.

— Смотрите!.. Как ратники! — шепнул залегшим у коровника ребятам Васька Дроздов. — В учебнике по истории картинка есть: стоят ратники в шлемах с пиками — точь-в-точь как изгородь с горшками.

Никиту не волновали исторические сравнения. Он жил сегодняшним днем, вернее — ночью. Он не спускал глаз с избенки бабки Мотри.

Где-то скрипнула дверь.

— Замрите! — приказал Никита.

Ребята прижались к нагретой за день земле.

От бабкиной избы отделилась горбатая тень. Мотря постояла на дороге, потом исчезла.

Ребята продолжали лежать — надо было дождаться Захарку. Он появился у коровника двумя минутами позже.

— Ну? — нетерпеливо спросил Никита.

— Пошла! — выдохнул Захарка.

— Видели... Ты толком говори!

И Захарка рассказал все, что ему удалось выведать. Мотря с вечера готовилась к ночной вылазке. Она надергала в огороде целую корзинку чесноку, помочила его в круто посоленной воде. Обмотала длинную лучину старым тряпьем, налила в стеклянную банку какой-то жидкости. Захарка по запаху догадался, что это скипидар. На том и закончились нехитрые бабкины приготовления.

Когда наступила ночь, старуха раза три подходила к печке, чтобы проверить, — заснул ли Захарка. Видно, закралось в душе бабки сомнение: уж очень ей не везло последнее время. Захарка усиленно сопел носом, дрыгал ногами, похрапывал — всячески старался доказать, что спит.