Читаем без скачивания Люди желтых плащей - Максим Марух

– Мы всё равно, бля, их найдём.

«Рыбьи глаза» бьёт меня мыском ботинка под ребра, и «очкарик» с небольшим запозданием повторяет его движение на Арте. Мой друг крякает от боли.

– Но если скажете по-хорошему, мы успеем сделать это до дождя.

Я понимаю голову кверху и только теперь понимаю: переполненные отравленной водой тучи полностью загромоздили небосклон. В иссиня-чёрных утробах беззвучно помигивают молнии.

– Кто его знает, может, мы подобреем и оставим вас дышать, – добавляет «чернявый».

Если бы существовал учебник по распознаванию фонетической лжи, эту фразу я поместил бы туда в качестве примера к разделу «введение, первые шаги». Но разве у нас есть выбор?

Смотрю на Арта. На его лице чётко и ясно написано: «если не скажешь ты, скажу я».

– Ладно, – соглашаюсь и добавляю, рискуя получить ещё один пинок под ребра: – Только, пацаны, за базар отвечайте. Если вокруг беспредел, это ещё не значит, что нельзя уважать побеждённых.

На самом деле, именно это и значит. Остаётся уповать, что моя ложь дотягивает хотя бы до раздела «углублённые знания».

Пинка не следует. Вместо этого «рыбьи глаза» ставит ногу мне на живот.

– Будет зависеть от того, что ты скажешь, птичка-говорун.

– Машина на Зорге, первая остановка от Еременко по нашей стороне. Серебристый «Ниссан Альмера», номера…

– Обойдёмся, – обрывает меня «чернявый», – мы не менты. Ещё чо-нибудь, чо мы должны знать? Друзья в засаде, собака в салоне? Найду чо, сука, вернусь сюда и лично тебя кончу, понял?

Он наклоняется надо мной и шлёпает грязной ладонью по щеке. Шлепок получился несильный, но мой израненный мозг отзывается острой болью.

– Понял, бля?

И куда подевалась его кротость? Знавал я товарищей вроде этого. Про таких говорят: «в тихом омуте». Голос с хрипотцой, дурацкая манера растягивать слова. Полный отморозок, словом.

Внезапно меня захлёстывает ненависть. Меня унижает и грабит мразь, которая в обычной жизни ничего из себя не представляла, никогда бы не сделала ничего полезного, прожила бы никчёмную жизнь и загнулась в сорок от «передоза» или цирроза.

– Нет, – отвечаю, скрепя сердце. – Вроде, всё.

И тут я допускаю ошибку. Тупая, безрассудная надежда, что ключ-брелок от «Хаммера» где-то потерялся, что они его не нашли или (о Иисус, Мария и Иосиф плотник, какая невероятная заносчивость!), что этим недоумкам, не видевшим в жизни ничего лучше ржавой «копейки», в которой они катали своих шлюховатых подружек на залитых пивом сиденьях, не хватит мозгов отличить его от обычного брелока, толкает меня на самую бездарную в мире ложь. На ложь, которую в учебнике для распознания лжи следовало бы поместить в раздел «смехуёчки».

Нас начинают бить безо всяких преамбул, словно только и ждали моего ответа, как команды к действию. Методично и молча.

18:15

Удары сыплются со всех сторон, мы с Артом только успеваем кое-как прикрывать мягкие места и вскрикивать, когда сделать это не удаётся. Впервые в жизни меня избивают вот так: на земле, как какого-то попрошайку или пьянчугу. Спустя пять минут экзекуция останавливается.

Боли почти не ощущаю, сказываются шок и потрясение, но чувствую, что урон телу нанесён немалый. Я весь в чём-то склизком; спустя мгновение понимаю, что это кровь. Вся кожа в мелких ссадинах и порезах, завтра будет густо приправлена синяками и кровоподтёками. Конечно, если это завтра вообще наступит…

Один из мучителей, кажется, «очкарик», нависает над нами. Слышу, как он собирает во рту слюну.

Первый плевок летит в Артёма, второй в меня:

– Гондоны, бля. Кинуть нас вздумали?

– Да вы чо, пацаны… – начинает Арт, но тут же получает очередной пинок – кажется, на сей раз по зубам – и принимается стонать от боли.

Это самый жалкий звук, который я когда-либо слышал. Когда от боли стонут близкие тебе люди, ощущения совсем иные. Это уже не просто звук страдающего человека – это зов о помощи. И вдвойне тяжело слышать его и не иметь возможности эту помощь оказать. Особенно когда сам вот-вот завоешь от страха и отчаяния.

– ЧО, СУКИ, ДУМАЛИ, МЫ НЕ ЗНАЕМ ПРО «ХАММЕР»? – вопит «чернявый», стараясь нагнать побольше страха.

И ему удаётся. Несмотря на все протесты оскорблённого самоуважения, я едва сдерживаюсь, чтобы не начать умолять. Особенно когда «рыбьи глаза» принимается ковырять у меня в затылке дулом моего же карабина.

– Ну, всё, хана вам.

Внезапно перед глазами встаёт образ брата. Его искажённое ненавистью лицо. Может статься, последнее выражение, которое я видел от него в этой жизни. Ирония судьбы: если бы я отдал ключи от «Хаммера» Жене, сейчас мы бы сохранили не только половину нашего добра, но и шанс на спасение. А может, это карма?

– «Хаммер» там же где и «Ниссан», вы бы его и так заметили… – пытаюсь оправдаться я.

– По фиг уже. Косяк засчитан.

– В башку верняк, – вворачивает «очкарик». – Бац и всё.

В эту секунду я окончательно понимаю всю серьёзность нашего положения. Нас действительно собираются убить. Это не заигрывания с Евой – здесь всё по правде.

Дуло карабина сильнее вдавливается в темечко. Боль такая, будто в голову закручивают буравчик.

– Пожалуйста… не надо… – слышится чей-то жалобный писк.

До меня не сразу доходит, что это мой. Вот и всё. Я сломался. Чувство собственного достоинства пасует перед страхом смерти. Все эти крутые парни, умудряющиеся сохранять самообладание с дулом у виска – вымысел не в меру романтических литераторов и режиссёров. Либо профессионалы, которых годами учили подавлять инстинкт самосохранения – самый мощный, самый сильный инстинкт человека. Инстинкт, для разрушения которого и был создан вирус «розового дождя».

К моим мольбам присоединяется Артём, повторяя на одной безумной ноте снова и снова:

– Ребят, пожалуйста, не убивайте… ребят, пожалуйста, не убивайте… ребят, пожалуйста, не убивайте… ребят, пожалуйста, не убивайте…

Я слышу, как «рыбьи глаза» и «чернявый» вполголоса обсуждают что-то. Возможно, нашу дальнейшую судьбу.

В горле пересыхает, живот скручивает спазм. Если бы мой желудок не был пуст, я бы снова блевал.

– Пацаны, вы обещали… мы вам всё сказали, вы у нас всё забрали…

– Ребят, пожалуйста, не убивайте… ребят, пожалуйста, не убивайте… ребятпожалуйстанеубивайте… ребятпожалуйстанеубивайте…

– Пуль на вас жалко, – с ленцой в голосе произносит «рыбьи глаза».

– Ножом можно, Богдан, – замечает ему «чернявый», в три слова затаптывая зажёгшуюся на миг надежду.

– Ребятпожалуйстанеубивайте… ребятпожалуйстанеубивайте… ненадоненадоненадо…

– Ну, ты сделаешь? – чуть подумав, спрашивает Богдан.

Меня запоздало осеняет: до сего момента он блефовал. До сего момента…

– Нельзя их так оставлять! А ты подумал, что будет, когда они освободятся? А ты подумал, что будет, если они захотят нас догнать?

Артём меняет пластинку: «пацаны да мы и не подумаем… да я вам матерью клянусь… матерью клянусь, пацаны, матерью клянусь!», но его уже никто не слушает.

– Я понял, не егози! Я спрашиваю, ты сам их отоваришь?

«Чернявый» набирает в грудь воздуха, чтобы ответить, и моё сердце перестаёт биться.

В этот самый момент по небу прокатывается первый раскат грома.

18:35

Ответ «чернявого» тонет в поднявшемся грохоте, но это уже неважно. Пока мы обсуждали одну смерть, к нам незаметно подкралась другая.

Выход из сложившейся ситуации в буквальном смысле приходит с неба, и рыбьи глаза Богдана зажигаются идеей:

– Оставим здесь. Дождь их прикончит.

«Чернявый» с сомнением поглядывает на нас:

– А если нет?

– Да ты глянь на них! Все покоцаные. Отвечаю, сразу заразятся.

– И на кой плодить этих тварей?

– Да мы уже далеко будем! Весь город ими кишит, на двух больше, подумаешь!

Мы с Артом, затаив дыхание, следим за их диалогом, не смея шелохнуться, боясь спугнуть удачу, не сознавая, что промениваем шило на мыло и лишь оттягиваем неизбежное. Сейчас нас это не волнует. Воистину говорят: «минута жизни – это тоже жизнь».

Громыхает вторично.

– Ладно, – соглашается «чернявый», – хер с ними.

Он склоняется над нами с видом благодетеля, в моём жёлтом плаще и «Ремингтоном» Арта в руках:

– Вы поняли, шкуры? Мы вас отпускаем. Цените, бля. Недолго вам осталось.

Последняя фраза сопровождается подобострастным хихиканьем «очкарика», к которому вскоре присоединяется Богдан. Под это хихиканье они и оставляют нас лежать на земле, побитых и окровавленных, пристёгнутых прочными пластиковыми хомутами к ножкам лавочки.

А небо вздрагивает от удара грома в третий раз.

18:40

Безвыходность ситуации сваливается на нас в одночасье, едва стихают в отдаленье шаги наших мучителей. Небо охвачено газовой гангреной, переполненные отравленной водой антрацитовые тучи висят низко над землёй, будто крышка гроба, обитая чёрным бархатом. Крышка гроба, которая вот-вот захлопнется.