Читаем без скачивания Сукин сын - Вера Коркина

Нина, молча выслушав Шишкина, даже не вышла его проводить до ворот. Села, как истукан, и замолчала. Следователь ушел, сомневаясь, правильно ли поступил с Ниной. Может быть, надо было мягче, деликатнее, намеками что ли…

Наутро следователь отправился на почту: пришел факс из Азербайждана. Он глянул в справку из отделения милиции и зачесал в затылке. Мухамедова, а в настоящее время по мужу Гусейнова Тамара Айвазовна проживает с супругом и тремя детьми в городе Сумгаите семь лет, отъезжает только к матери с сестрами в город Баку. Документы на девичью фамилию были ее утрачены девять лет назад, о чем есть соответствующее заявление.

Шишкин рысью побежал в пансионат узнавать, отправили ли Тамару в областную больницу, и выяснил, что гражданка Субботина отбыла еще вчера, вместе с супругом, но номер за ними числится, потому что муж должен вернуться. Шишкин побежал звонить в областную психиатрическую больницу. Такой больной туда не поступало, и ему посоветовали обзвонить еще неврологические отделения. Лишь к двенадцати часам, подняв на ноги все больницы, он отыскал пропажу. Тамара находилась в седьмой городской, в тяжелом состоянии.

Утерев пот со лба и выпив холодного чаю, Шишкин, взглянув на настольный календарь, осознал, что господин Авилов на допрос не явился. Он набрал телефон Нины.

— Пропал друг разлюбезный. Как ушел вчера утром, так и нет, ответила Нина следователю. — Ну приди проверь, сам увидишь. Какие уж тут шутки.

Нина положила трубку. Шишкин чертыхнулся. А вдруг Нина взяла и предупредила Авилова, что дело швах?

Шишкин, набросив на плечи куртку, — за ночь сильно похолодало — быстрым шагом дошел до библиотеки. Зося покачала головой: сегодня она его не видела, а вчера заходил.

— Зачем?

— Похоже, пожаловаться. Объявился один «настоящий полковник», и того затуркали.

— Кто его затуркал-то? — возмутился Шишкин.

— Наталья не простила. Положение, говорил, мое безвыходное, посадят ни за что. Мол, рукопись видел последним, все поэтому.

— И посажу, — разозлился Шишкин. — Если в бега ударился.

— Машина на месте, — уточнила Зося.

— Хорошо дружить с библиотекарями. Информация поставлена, — польстил ей капитан.

Пока следователь метался в поисках Авилова, тот спал на печи, как Емеля, ни о чем не беспокоясь. Изредка ходил в туалет, приветливо улыбался Любови Егоровне, перекусывал, опрокидывал рюмку и снова заваливался на печь. К вечеру заявился Шурка и удивился, что Авилов все еще тут.

— Можно у тебя пожить?

— Живи, — позволил Шурка. — Только тебя Михаил ищет, ноги сбил.

— Не говори, что я тут, ладно?

— А Нина как?

— И ей не надо.

— Ты что, запил, что ли?

— Да нет. Я в общем не пью. Спать все время охота.

— А, ну спи. Это полезно. Слезай, я печь протоплю.

Авилов едва дождался, пока печь остынет, и снова забрался на полюбившееся место. То ли на городище пробрал до костей ветер, то ли напугал черный человек, но он никак не мог согреться, где-то потерял тепло. Был уже глубокий вечер, городок загорелся огнями, неподалеку надтреснутый женский голос пел под гармошку. Уснуть больше не удавалось.

— Любовь Егоровна, — Авилов свесил голову с печи, — вы знаете песню «Поедем, красотка, кататься…»

— Знаю.

— А спойте.

— Да как-то я не особенно чтобы пою, — смутилась женщина, но Авилов не отставал, и она спела. Он откинулся на овчину. Да. Песня жестокая, душевная. Утопила обоих: и себя, и друга сердца. Смотри, Наташенька, обдернешься, не надо в это играть. Он опасался Натальи, потому что чувствовал вину. Вчера, когда увидел ее на городище, хотел подойти, но не осмелился. Так получилось, что теперь ей решать, сидеть ему или быть на свободе, и он боялся даже пальцем пошевелить. Ждал, что она решит. Почему он дал ей такие права, неясно. Вина давила, что ли. Он не хотел ее раздражать, надеялся на помилование. Хорошо, что Нина вчера не пришла. Никогда он не понимал, как Наташа к нему относится. Скоро все и выяснится.

В дверь постучали, и он услышал в сенях Нинин голос. Сердце заколотилось, Авилов принялся строить гримасы Шурке, тот согласно кивнул и пошел навстречу Нине. Авилов закатился в дальний угол печи и закрылся с головой.

— Проходи, давно не была, садись, ужинать будем.

Любовь Егоровна собрала на стол, вынула из печи румяный картофельный пирог с хрустящей коркой. Нина села и подперла локтем голову.

— Чего грустная? Давай выпьем по чуток. — Шурка достал из холодильника водку.

— А давай, — вдруг согласилась Нина. — Надо мне могилу навестить Владимира Сергеича. Давно не была, заброшена могила. Ваше здоровье!

Она надкусила огурец и положила.

— Да времени все нет. Поехать завтра, что ли? Если поеду, пригляди за домом, Шура. Собаку покорми.

— Пригляжу, дело нехитрое. Тебя Михаил отпустил, что ли?

— Так я же на пару дней. Нужно. Человек был хороший, а умер замаранным. Все интриги, деньги, склоки, он ученый, в этом не разбирался. Дали целый фонд, со средствами, потом оказалось, что половина денег уходит, он начал выяснять куда, так его же и обвинили. Умер, а мог бы жить. Ему бы сейчас семьдесят было. Вот ты, Шура, справедливый, как думаешь, можно так человека губить, а если можно, как поступить с губителем? Простить или наказать?

— Считаю, все равно простить. — Шурка немного подумал. — Погубитель, он и так наказан.

— Да прямо. Разгуливает, всем довольный, как ни в чем не бывало.

— Э-э! — крякнул Шурка. — Ты не в ту сторону смотришь. На внешнее смотришь.

— Конечно, — заявила Нина, — не мое дело его судить, но если душегуб сам в руки сдается, так может это знак такой, что наказание придет через меня?

— Ну, если ты себя мыслишь палачихой…

— Не задумывалась никогда…

— Я тоже… — покосился Шурка на Любовь Егоровну, — хотел было наказать… Да не вышло. Уже и к следователю пришел, и дело мое по справедливости правое, да не смог.

— Потатчики мы все, — вздохнула Нина. — Потакаем злу, а оно нас заедает. Хочу уехать на время, чтоб чего не вышло.

— Так и езжай, в себе не сомневайся.

— Александр куда-то запропастился, беспокоюсь за него. Он такой… ну такой, что никак простыми словами не скажешь.

— Битый мужик, выкрутится. За одного битого семь дают.

— Ну и что что битый? Тем более хватит с него. Ладно, решено, пойду собираться, спасибо за хлеб-соль. Так приглядишь за домом? Поеду завтра с утра. Ключ ты знаешь где.

Шурка закрыл за Ниной дверь и сказал Авилову: «Вот и твоя ввязалась. Даже любовь не помогла. И с ней шутки играют». Авилов задумался. Надоел этот клубок змей. Раз и Нину задело, пора завязывать. Если найти рукопись, то все закончится. Рукопись у Наташи, где ж ей быть еще, не хотелось бы, конечно, ее беспокоить, да выбора нет.

Авилов принялся размышлять о Наташиных привычках, о том, куда и что она прячет от возможных жуликов, и подивился причудливости женского ума. Золото хранится в коробке со скрепками, доллары среди колготок, ценные бумаги — в банке для круп. Да, собственно, нет тут ничего странного, все логично. Она их распределяет по форме: деньги складывает пополам, как чулки, бумаги сворачивает в трубку и кладет в цилиндрические емкости. Последовательность есть. Тогда рукопись должна быть… рукопись должна быть… ну в чем-то типа сапог для охоты или трубы, в какой носят чертежи.

— Шура, — окликнул он. — Кто такой Хаджи-Мурат, не знаешь?

— Разбойник, кажись. Чечня.

Авилов усомнился в Шуркиных познаниях, но спорить не стал.

Глава 16

Месть

Из гостей Нина пошла к водителю автобазы договориться, чтоб довезли в аэропорт, собрала сумку, завела будильник на семь утра, но не сомкнула глаз. Все спуталось в ее понятной жизни, все карты спутала любовь, но, видно, без нее не прожить, не просидеть, завернувшись в одиноком коконе, как собиралась. Она любила одиночество: город маленький, люди душевные, занятий полно. Огород, дом, театр, если скучно, можно пойти работать в школу, можно давать уроки музыки. Время летит незаметно, закат за восходом, лето вослед зиме. Глядишь, и год прошел. Мирная сельская жизнь, покой и воля, чего ж еще требовать? Разве что любовь, Божье наказание, приступила, как нож к горлу, и не вздохнуть. Сама себя не узнаешь, смотришь в зеркало — ты ли это? Каждое утро встаешь с другим лицом: то мутит от нежности, то терзает печаль, то запустит когти ревность. После одиночества такая полнота, что страшно захлебнуться, как в глубокой реке.

Она была уже раз счастлива. Немолодой, больной, нервный, муж был ею любим. Дважды счастья не бывает, и странно видеть сильного человека неосторожно влюбленным. Сашу, похоже, никто не любил, да и он никого. Не знает, как с этим поступать, держится настороже, точно волк, и тем заметнее прорывается. Дикий, скрытный, из тех, кто нелюбви не прощает. Это его право, право сильного мужчины.