Читаем без скачивания Поведение - Константин Крылов

По этой причине изложение принципов поведения, основанного на Четвертой этической системе, придется начать с ее полюдья, а именно с формулы ^f(I) = ^f(O), что читается как "Если я чего-то не делаю, пусть и другие этого не делают". Разные варианты этого утверждения хорошо известны: "Если у меня чего-то нет, пусть и у других этого не будет", "Если мне чего-то нельзя, пусть и другим это будет нельзя" и т. д. и т. п.

Подобного свойства чувства и эмоции приписываются русским очень часто, и не без оснований. Другое дело, что противопоставлять им достоинства западной этики несправедливо: полюдье можно сравнивать только с полюдьем, а полюдье Третьей этической системы выглядит, в общем, не лучше. Тем не менее долгое время единственное, что отличало Россию от Запада — это некоторые негативные стороны русской жизни. Грубо говоря, в России были заимствованные достоинства и самобытные недостатки. Последнее обстоятельство не так ужасно, как кажется на первый взгляд, поскольку по той же самой причине у нас отсутствовали многие чужие недостатки, что иногда давало повод для ложно понятой национальной гордости.[70] Тем не менее подобное положение дел с течением времени становилось все менее терпимым. Дело в том, что одной из задач любого общественного порядка является компенсация присущих данному обществу органических пороков. Как правило, они связаны с господствующей этической системой. Наиболее значимым пороком любой этики является ее собственное искажение, то есть полюдье. Общественный порядок обычно направлен на его нейтрализацию, подавление, оттеснение, в конце концов — на установление устойчивого компромисса между этическим поведением и полюдьем. Но российские общественные институты не могли этого сделать. Заимствованные частично на Западе, а иногда на Востоке, они просто не были предназначены для сдерживания негативного варианта новой, до сих пор не реализованной, этической системы. (Лекарства, лечащие чуму, не помогают от холеры.)

Это, разумеется, не означает того, что русское общество не пыталось как-то поправить дело. К сожалению, единственное средство радикально ограничить полюдье — это последовательная реализация соответствующей этической системы. Для этого требуются очень большие усилия по последовательной перестройке общества на новых принципах — а для этого, в свою очередь, требуется, чтобы эти принципы были, по крайней мере, осознаны самим обществом. Это предполагает соответствующую интеллектуальную работу. В Европе такая работа предпринималась неоднократно, и заняла в общей сложности несколько столетий. На Востоке то же самое потребовало еще большего времени.

К началу двадцатого века все средства, до сих пор сдерживающие набирающее силу полюдье, себя исчерпали. Россия вплотную подошла к точке разрыва с цивилизационными блоками Востока и Запада. Этот разрыв и произошел в 1917 году.

Проблемы, связанные с "эпохой социализма" в России — одни из самых тяжелых и запутанных. Можно даже утверждать, что никакая "концепция русской истории", не способная убедительно объяснить, чем был "советский строй" (не противореча при этом фактам), не может претендовать на истинность.

Существующие концепции русской революции не могут объяснить прежде всего ее результата: каким образом оказалось возможным построить социализм. Даже если несколько российских литераторов лелеяло какие-то странные и неестественные планы, непонятно, как и чем они склонили на свою сторону массы (между прочим, Маркса и Энгельса не читавшие и ничего не понимавшие в теории прибавочной стоимости). Если даже русский народ и «обманули», то каким образом? Большевики ничего и не обещали, кроме диктатуры пролетариата, всеобщей экспроприации и мировой революции — в этом смысле они были вполне честны. Если за ними пошли миллионы, то отнюдь не потому, что Ленин и Троцкий сулили им златые горы. Кроме того, не было недостатка в тех, кто эти самые златые горы действительно обещал. В России того времени не было недостатка в демократических и монархических партиях, суливших (в случае своего прихода к власти) скорое благоденствие. Большевики никогда не обещали, что все скоро станут богатыми. Они говорили прямо противоположное — что богатых вообще не будет.

Сейчас мало кто обращает внимание на то, насколько дикими и нелепыми кажутся сами эти слова при внимательном рассмотрении. В конце концов, идея, из которой следует, что богатых людей не должно быть, противоречит естественному желанию любого человека — быть богатым. Но люди этого не хотели, — а когда все-таки зарились на чужое добро, чувствовали себя предателями, ибо "не за это боролись". Как это не покажется странным, они действительно были согласны на то, чтобы все были бедными. Это самая удивительная политическая программа из всех возможных. Для сравнения представим себе, что некий кандидат в президенты какого-либо государства пообещает избирателям, что после его прихода к власти все они станут нищими. Тем не менее в 1917 году достаточно большое количество людей «проголосовало» именно за такую программу.[71]

Даже политические противники коммунистов в большинстве случаев не пытались обвинить их в вульгарном желании поживиться чужим добром (как это принято делать сейчас). Всем было понятно, что дело не в этом — или, по крайней мере, не только в этом. В конце концов, большевистское руководство могло бы поступить так же, как поступают современные российские коммерсанты — присвоив себе возможно большее количество материальных ценностей (а сделать это было вполне возможно), «верхушка» могла бы просто эмигрировать. Если бы большевики были бандой уголовников (как их сейчас принято изображать), они бы поступили именно так.

Разумеется, можно сказать, что большевиков интересовала власть ради ее самой. Эта теория, на первый взгляд более убедительная, не объясняет, ради чего они ставили какие-то странные эксперименты (типа "военного коммунизма" или последующей "коллективизации"), то и дело приводившие страну — и самих себя — к тяжелейшим кризисам. Обычное властолюбие могло бы привести к обыкновенной диктатуре, но диктаторы обычно не склонны заниматься подобными изысками. Разумеется, коммунистам нужна была власть — но не как самоцель.

Нельзя сказать и того, что большевики "хотели народу добра" (как бы ни понимать смысл этого слова) — хотя бы потому, что они были не склонны щадить ни отдельных людей, ни людей вообще. Нельзя сказать даже того, что благо коллектива они ставили выше блага отдельного человека — поскольку и ко благу отдельного человека, и ко благу коллектива они относились примерно одинаково, то есть без всякого уважения. Они мало ценили право на жизнь и личное счастье как отдельных индивидов, так и целых социальных слоев.

То же самое относится и к "стремлению к свободе". Очень часто революцию объясняли невыносимым угнетением народных масс, якобы имевшем место при царизме. Следует сразу отметить, что никакой свободы большевики даже не обещали. Они обещали диктатуру пролетариата — а это слово может означать все что угодно, но только не свободу.

Теперь мы, наконец, можем объяснить причины Октябрьской революции и последовавших за ней событий. Тогдашняя Россия была далеко не идеальным обществом, но и не самым худшим — даже по западным меркам. Русский народ никогда не отличался чрезмерным свободолюбием, и ради свободы (непонятно от чего) бунтовать бы не стал. Даже в недостатке справедливости — по европейским понятиям — российское государство упрекнуть было нельзя. Разумеется, существовало сословное неравенство, всевластие чиновников, мздоимство, взятки и многое другое. Но эти проблемы частично разрешимы путем введения обычной либеральной демократии, частично же неразрешимы вообще. В любом случае революция не является средством решения таких проблем.

Тем не менее в Росии имело место массовое разочарование в государстве как гаранте хотя бы минимальной моральности в общественных отношениях. Нарастающее напряжение между заимствованными формами общественного устройства и собственным содержанием проявлялось все сильнее и сильнее. Поэтому народ в конечном итоге не смог сопротивляться большевизму.[72]

Советский строй ("социализм") был, таким образом, попыткой реализации общественного порядка, соответствующего нормам Четвертой этической системы. Но всякий реальный общественный порядок является (прежде всего) компромиссом между этической системой и полюдьем. «Социализм» же предполагал нечто иное: компромисс между полюдьем и другой, заимствованной этической системой — хотя и на условиях, диктуемых полюдьем.