Читаем без скачивания За линией Габерландта - Вячеслав Пальман

Мы нашли странные растения, только отдаленно похожие на морковь и брюкву. Мы разыскали жесткие букеты капустных листьев, которые, кажется, и не собирались свиваться в кочаны, как это положено всякой нормальной капусте; в стороне мы разыскали уже поспевающую черную смородину, необыкновенно густо усеянную ягодами; низкорослую рябину с белыми, конечно, незрелыми плодами; множество кустов густейшей малины и совсем уже заросшие дикой травой, наполовину задушенные высокие грядки с княженикой. И только никаких признаков картофеля нам не удалось найти.

Возвращались мы в совхоз берегом моря. Этот путь значительно длинней, но спокойнее.

Лошади шли бодрым шагом, задрав головы и распушив по свежему морскому ветру гривы и хвосты. Иван Иванович устал, повернулся на седле боком, заложил одну ногу на лошадиную холку. Он почти не говорил, все слушал мой первый подробный рассказ о колонии ссыльных.

—  Шахурдин, говоришь? Матвей-Ведикт-Николай? Надо поискать, поспрашивать людей на берегу. Правда, не легко найти. Половина орочей Шахурдины. Без выдумки работали попы, всех под одну-две фамилии подгоняли. Но все же поспрашиваем. А ты покопайся в бумагах, узнай, что случилось с Зотовым, Величко и другими. Знаешь, по-моему, дело это стоящее. Много полезного перенять можно. Да и в смысле истории... Я говорю о пожаре в колонии. В общем, раз уж взялся, давай до конца. А за находку целины спасибо. Вот и пригодился архив.

Мы приехали домой поздно ночью. Было светло, светлее, чем в сумерках где-нибудь в Рязани. Не верилось, что двенадцатый час. Стоял самый длинный день в году. Фактически ночь в июне здесь сжимается до четырех часов, а вечерняя заря, едва потухнув, вновь разгорается ярко-красными красками зари утренней.

Экономя время, мы уже на следующее утро отправили за речку лесорубов и подрывников. Деревья на лугу спилили, на низкие пни положили полукилограммовые пачки аммонала, и таежная тишина вздрогнула от множества резких взрывов, эхо от которых унеслось через лес в горы и долго еще гремело там, перекидываясь от скалы к скале. Таким «накладным» взрывом пенек раскалывается на три-четыре части, и трактору с тросом не стоит большого труда вырвать куски дерева вместе с потревоженными корнями из легкого супесчаного грунта.

Возле цветущей поляны я поставил заградительные знаки, строго запрещающие тракторам переходить заповедное место. Надо было разобраться во всем, что еще осталось от биологических работ Зотова и Величко.

Вскоре я узнал, что директор был в местном Совете и просил разыскать человека, имя которого Матвей-Ведикт-Николай, а фамилия Шахурдин.

Прикинув, я подумал, что если Матвей-Ведикт-Николай жив, то ему больше шестидесяти пяти лет. Возраст для ороча весьма почтенный.

Глава пятнадцатая, в которой автор рассказывает о последующих годах жизни Зотова и его товарищей

Зотов пишет:

«...в труде и путешествиях по нашей территории время шло так быстро, что мы не заметили, как пролетели три года».

В дневнике записано, что они построили еще одну теплицу, на которую израсходовали остатки стекла с баржи. Огород разросся почти до трех десятин; большую часть земли Зотов и Величко заняли овсом. Овес заменил теперь колонистам хлеб. На краю пашни они развели питомник из ягодников, и Николаю Ивановичу удалось путем отбора вывести очень скороплодную и урожайную смородину, которую они назвали «Оболенской», отдав тем самым долг Корнею Петровичу, доставившему для питомника много диких кустов из тайги. Величко усердно занимался рябиной, пытаясь отобрать самые вкусные и крупные по ягодам экземпляры.

В новом орочельском стойбище, за двадцать пять верст от колонии, Федосов с Зотовым устроили такой огород, что по урожаю он оказался впереди их собственного: у Шахурдиных росла картошка, капуста, морковь, брюква; семена и рассаду поставляла колония.

Василий Антонович Федосов стал ярым пропагандистом разведения огородов у местного населения. В дневнике записано, что в 1915 году у Шахурдиных было более десятины пашни. Увлечение посевами овощей и картофеля перекинулось и в другие стойбища на побережье.

Впервые этот далекий край России, заселенный полуоседлыми и кочевыми народами, познал от русских прелесть и выгоду земледелия даже в условиях сурового климата и вечной мерзлоты.

Может быть, и не стоило бы останавливаться на таком эпизоде, как выращивание капусты, картошки и овса, тем более что он не мог тогда оказать серьезного влияния на жизнь людей, если бы не дальнейшая судьба целого поколения русских; в более поздние годы они остались на охотском берегу только потому, что с самого начала могли брать от земли необходимые для жизни продукты питания. В условиях Севера это немаловажно, а при заселении края часто оказывалось и решающим аргументом. Любовь российского народа к земле и к труду на ней воспитана веками.

Но вернемся к Зотову и его друзьям.

Федосов частенько отлучался из колонии на две-три недели, чтобы помочь малоопытным орочам освоить новое для них ремесло. Что он делал еще во время путешествий, остается неизвестным, Зотов пишет, что когда в устье реки приезжал купец, то якуты и орочи уже не брали у него всех товаров подряд, часто отказывались от продуктов и подолгу, со знанием цен, торговались с озадаченным торговцем. Без влияния Федосова тут не обходилось.

Заметим, что Белый Кин за эти годы почему-то ни разу не посетил устье реки. Или он перебрался в другое место, или заехал так далеко, что вернуться ко времени не смог, но только его шалаш занимали теперь другие купцы. Каково же было удивление Федосова, когда однажды Матвей-Ведикт сказал:

— Белый Кин не едет, зато брат родной послал.

— Этот новый купец — брат Кина?

— И новый, и прошлогодний, и тот, что ехал два года назад, — всё его брат.

—  Сколько же у него братьев?

Шахурдин засмеялся:

— Ты не понял Матвейка. Семья разный, торговля один. Белый Кин и этот купец, и тот — другой, один хозяин служит. Большой хозяин у них есть, Никамура фамилия.

— Вот как! Стало быть, все эти купцы работают на японца?

— Никамура не поймешь кто такой. Япон не япон, американ — тоже не американ, русский похож, орочель тоже похож, язык наш знает, говорить бойко-шибко может. Скоро сам приедет, увидишь. У, большой голова!

— Ты думаешь, приедет? Зачем?

— Как зачем? Шкурка мало продаем, товар мало берем, хочет понимать, почему торговля захудал. Узнал,однако, хитрый человек, что новый лючи живут на берегу, чай пить приедет, знакомство будет.

Колонисты призадумались. А ну как действительно приедет этот купец к ним в гости? Ведь он сразу же догадается, кто они такие, разнесет весть по берегу, в Охотске болтнет — и пропали годы труда. Снова арест, дальняя ссылка. А может, все случится по-иному? Если он честный человек, то предложит ехать с ним, увезет за пределы государства Российского, и станут они политическими эмигрантами.