Читаем без скачивания Франклин Рузвельт - Георгий Чернявский

Перкинс вспоминала, что она уговаривала Рузвельта специально заняться проталкиванием этого законопроекта, но он отнесся к ее просьбе прохладно, заявив, что у него есть более важные дела. Она, правда, признавала, что при сенатском голосовании Рузвельт высказался в пользу закона, но сделала оговорку, что на заседании он не присутствовал, а голосовал заочно{98}.

Сам же Рузвельт и некоторые близкие к нему деятели, прежде всего Л. Хоув, рассказывали совершенно иную, весьма драматическую историю. Когда Рузвельт уже был избран президентом, но еще не вступил в должность, в одной из влиятельных газет появилась статья Хоува{99} о том, как Рузвельт устроил так называемый филибастер[10].

Для принятия закона не хватало голоса одного сенатора, который не успел приехать из Нью-Йорка и опаздывал на заседание. Слово взял Рузвельт и стал долго, медленно и нудно читать лекцию о породах и поведении птиц в его родном графстве Датчес. «Мы не желаем слушать диссертацию по орнитологии!» — гневно закричал кто-то из сенаторов-республиканцев, его поддержали и другие. Но Рузвельт нагло уверял, что его лекция имеет прямое отношение к теме: птицы, подобно людям, нуждаются в отдыхе, поэтому они отправляются в свои гнезда, как только наступает сумрак.

Вся эта демонстративная болтовня продолжалась долго — благо в сенате не существовало регламента, ограничивавшего длительность выступления. Наконец в дверях появился опоздавший демократ Тим Салливан, и Рузвельт, ухмыляясь, произнес: «Уже поздно, и я не буду более злоупотреблять вашим терпением». Тотчас после этого состоялось голосование, и закон был принят большинством не в один, а в два голоса.

Других сведений об этой истории, помимо рассказа Хоува, не существует — протоколы сената штата Нью-Йорк не велись. Можно полагать, что в этом рассказе было немало выдумки. Правда находилась где-то посредине: Франклин действительно поддержал ограничение рабочего дня женщин и детей, но активно этим вопросом не занимался, будучи поглощенным проблемами аграрного сектора.

Надо признать, что внесенные и отстаиваемые им законопроекты, как правило, были мелкими, если не сказать микроскопическими. Достаточно упомянуть, что по его инициативе был принят закон о стандартизации корзин для яблок, которые фермеры везли на рынок или продавали скупщикам. Наиболее значительной инициативой Рузвельта во время его второго сенатского срока был закон о контроле оптовых закупок продукции у фермеров, ограничивавший произвол оптовиков. Закон был проведен со скрипом, так как рассматривался многими сенаторами как грубое нарушение принципа свободного предпринимательства, неоправданное вторжение администрации штата в дела среднего бизнеса.

Заместитель военно-морского министра

На сей раз пребывание в Олбани оказалось краткосрочным. Новый президент, как мы знаем, был в курсе первого избирательного успеха Рузвельта и, как оказалось, следил за его выступлениями в соседнем штате и даже встречался с ним, еще будучи губернатором Нью-Джерси. Вильсон решил, что молодой политик может быть ему полезным. Не располагая другими вакантными местами, он охотно согласился с предложением военно-морского министра, каковым стал Джозефус Дэниелс, о назначении Рузвельта, не имевшего никакого отношения к вооруженным силам, на должность его заместителя.

Любопытно, что и сам Дэниелс, журналист и издатель, также никак не был связан ни с военными, ни с флотскими делами, за исключением того, что кто-то из его родственников в свое время был корабельным плотником. Все это было тем более курьезно, что в своих газетах Дэниелс зло и остроумно высмеивал некомпетентных администраторов, а одна из его кампаний была направлена против чиновников, руководивших морскими делами, понятия не имея о них. Он писал, например, о члене комиссии по расследованию гибели парохода «Титаник», который задал допрашиваемому моряку вопрос: «Скажите, пожалуйста, из чего сделаны айсберги?»

Поразительно, но никаких колебаний у Франклина не возникло. Он только в очередной раз вспомнил карьерный путь Теодора Рузвельта, в отличие от него имевшего немалый боевой опыт, и на предложение, последовавшее как раз в день инаугурации Вильсона, немедленно дал согласие, Участие в правительстве явно рассматривалось как новая ступень для продвижения на еще более высокие посты.

Впрочем, Дэниелс вспоминал, что перед назначением Рузвельта своим заместителем он, по крайней мере из вежливости, решил посоветоваться с сенаторами, представлявшими в конгрессе штат Нью-Йорк. Он был удивлен, когда сенатор Элиу Рут, в свое время служивший государственным секретарем (министром иностранных дел) в кабинете Теодора Рузвельта, с хитринкой в глазах откликнулся на предстоявшее назначение Франклина: «Вы знаете Рузвельтов, не так ли? Всякий раз, когда кто-то из Рузвельтов движется, он стремится выдвинуться вперед». Дэниелс ответил достойно: «Шеф, который боится, что его заместитель обгонит его, не годится в шефы».

Но примерно в том же духе высказался и сам президент, которому Дэниелс счел нужным доложить об этом разговоре. Вильсон задумчиво произнес: «Его выдающийся родственник Т[еодор] Р[узвельт] прошел [путь] с этого самого места до президентства. Может быть, история повторится?»{100}

Семнадцатого марта 1913 года приехавший в столицу и остановившийся на первых порах в отеле Франклин Рузвельт впервые появился в своем кабинете. Министерство не имело отдельного помещения, а располагалось вместе с госдепартаментом (министерством иностранных дел) и военным министерством в неуклюжем архаическом здании на Пенсильвания-авеню недалеко от Белого дома. В тот же день он написал матери письмо, полное внутренней гордости, тем более что был использован официальный бланк с якорем в окружении четырех звезд. «Я окрещен, утвержден, приведен к присяге, обеззаражен — как будто на море! Больше часа я подписывал бумаги, которые удостоверяли мою верность. Я надеюсь, что удача предохранит меня от тюрьмы. Всё хорошо, но я должен работать подобно новой турбине, чтобы овладеть этим делом»{101}.

Тотчас последовал ответ Сары, которая и на этот раз никак не могла удержаться от поучений, теперь звучавших попросту смехотворно. «Я как раз знаю, — гордо информировала она, — что это очень большая работа и всё настолько ново, что пройдет время, пока ты в это вникнешь. Но попытайся не подписываться слишком мелкими буквами, потому что от этого ты кажешься усталым и почерк неразборчив. Так много общественных фигур с ужасными, совершенно неразборчивыми подписями»{102}.