Читаем без скачивания Особые приметы - Хуан Гойтисоло

Наступило молчание. Сторож сосредоточенно курил и потом неопределенно показал в сторону плотины.

— Вы-то молоды, чтобы помнить, а вот я помню. — Он еще раньше, инстинктивно, повернулся к вам спиной и сейчас добавил: — Эта плотина стоила много крови.

— Во время войны?

— Во время войны, да и раньше… Вы бывали в Йесте?

— Как раз едем туда.

— Посмотреть на энсьерро?[35]

— Мы не знали, что там это будет. Узнали только в Эльче. Совершенно случайно.

— Молодежь развлекается вовсю, — сказал человечек. — В наше-то время люди были из другого теста.

— А вы участвовали в войне? — спросила Долорес.

— И в войне и потом… Три года в окопах и четыре — в лагере.

— Как вы думаете, в Йесте мы сможем об этом узнать?

— О чем?

— О том, что случилось тут в тридцать шестом году.

Человек опустил руки в карманы и окинул взглядом пустынную плотину, заросшие густым лесом склоны гор.

— О быках и об энсьерро — все узнаете, что душе угодно… А вот о том — нет… Одни не скажут потому, что не знают, другие — потому, что боятся. Никто ни слова не скажет.

Новость долетела до самых дальних углов: в Йесте есть работа. Оповещенные родственниками и друзьями люди прибывали из Мадрида, Барселоны, Франции, Марокко. В вестях и письмах говорилось, что заработная плата там повышенная, а работой обеспечивают на много месяцев. После тоскливых лет скудости и нужды, казалось, вдруг открывалась новая эра прогресса и благополучия. Когда начались строительные работы на плотине, в городок вернулись около двух тысяч эмигрировавших оттуда жителей.

Инженеры и техники обегали весь район с чертежами, производили зондаж и брали пробы грунта, устраивали таинственные совещания с представителями городских властей. Поначалу люди, сплавлявшие лес по реке Сегуре, скептически наблюдали за группой горожан, которые, вооружившись теодолитами и новейшим планиметрическим инструментом, терпеливо измеряли ущелья и теснины в долине реки. Отгороженные от всего мира горами, жители этих глухих мест с детских лет научились с недоверием смотреть на посланников из столицы: на священников, судебных исполнителей, жандармов, сборщиков налогов. Какое им было дело до всех проектов, всех топографов? Вооруженные своими баграми, люди продолжали заниматься привычным делом, не трудясь даже разузнать о цели их приезда. Простой здравый смысл подсказывал им, что появление горожан не означает ничего хорошего. Может, они замышляли завладеть, как уже бывало, лесами и общинными землями? С падением короля ничего не изменилось. Центральная власть, как и прежде, проявлялась исключительно в форме брани и приказов, и, кто бы ни затевал тяжбу, всегда выходило так, что дело оборачивалось в пользу местных касиков.

Чем дальше подвигались планировочные работы, тем настойчивее распространялись благоприятные слухи теми, кто был посвящен в суть дела, и подозрительность местных жителей сменилась удивлением. Неужели после того, как столько веков они жили забытые богом, Республика вспомнила о них? В это было трудно поверить. Однако власти утверждали, что именно так оно и есть. И объясняли, что собираются запрудить воды Туса и Сегуры, с тем чтобы на время засухи обеспечить поливными водами сады Мурсии. Предприятие огромного национального значения и выгодное для всех. На время строительства безработица в Йесте исчезнет, и жизнь местного населения значительно улучшится.

Были сходки, собрания, дебаты, митинги. Плотогоны, сплавлявшие лес по реке, крестьяне, возделывавшие прибрежные земли, боязливо высказывали свои возражения правительственной комиссии. Это все были люди дикие и грубые — в большинстве своем неграмотные, — жившие на скалах в лачугах и горных хижинах, как и в ту пору, когда их предки из ордена Сантьяго защищали границы королевства от вторжения арабов. Лесорубы из Орсеры и Силеса, пасечники из Молиникоса и Риопара, угольщики из Летура и Бонанче, перегонщики розмарина из Хартоса — все они толпами спустились с гор и, молча теснясь в своих альпаргатах и шапках, холщовых штанах и рубахах перед членами комиссии, тянули руки и долго откашливались, когда наступал их черед задавать вопросы.

— Мы с братом сплавляем сосну по реке. Когда кончится строительство, мы сможем опять заняться своей работой?

— Перевозить лес тогда будут по шоссе.

— А как же мы?

— Вы работайте себе на водохранилище и не беспокойтесь, — убедительно разъяснял член комиссии. — На то существуем мы. Мы позаботимся о вашем будущем. У министерства общественных работ имеется целый ряд проектов по преобразованию, которым в нужный момент будет дан ход.

— А что будет с нашими огородами и садами? В муниципалитете мне сказали, что их собираются затоплять.

— На общинных землях мы установим новые поливные зоны. Все получат возмещение.

— Я живу в селении в двадцати пяти километрах отсюда, а автобуса нет. Как же я буду ходить домой ночевать?

— Для тех, кто живет далеко, предусмотрено построить несколько бараков, где они смогут спать и готовить еду. Тех же, кто живет в Йесте, будут бесплатно доставлять туда и обратно на машинах предприятия.

— А если несчастный случай — нам будут платить?

— Всем рабочим будут платить в соответствии с законодательством, утвержденным министерством общественных работ.

— Где мы будем покупать еду?

— Предприятие построит для вас кооперативный магазин и столовую.

— Сколько продлятся работы?

— Приблизительно восемнадцать месяцев.

Ответы члена комиссии растопили лед в зале, разрешили сомнения и подозрения и окончательно успокоили души. Когда вопросы иссякли, люди, довольные, покинули селение. Кончились времена хронической безработицы, нищенских заработков у касика, — времена, когда жестокая нужда заставляла уходить из дома на отхожий промысел. Унижение, нищета, несправедливости, вечный круговорот уныло одинаковых времен года — все это теперь позади.

Представь, как они уходили по тропинкам и тропкам, поднимались по крутым горным дорогам, карабкались на самые вершины скал: они, твои соплеменники, те самые, которые в знойный августовский день прицелятся из винтовок в твоего отца в том месте, где сегодня высится скромный надгробный крест, уходили довольные, что наконец-то продали свою несчастную рабочую силу. Уходили, не ведая того, что занавес поднят и для них, точно так же как и для тебя, началось представление драмы, задуманной с кровью, потом и слезами: драмы о вашей общей никчемной и мрачной испанской судьбе.

Вы сидели на галерее, а из проигрывателя несся тихий плач Катлин Ферье, исполнявшей «Kinder-Totenlieder»[36] Малера. Антонио отправился на кухню готовить коктейль. На улице все шел дождь.

— Помнишь, как мы ездили?

— Нет.

— Ну, после плотины, как мы ходили на песчаный пляж, и я еще хотела искупаться голышом.

— Может быть.

— Мы несколько часов не разговаривали, потому что накануне ночью ты не хотел меня любить. Эта несчастная хумилья меня раззадорила, а ты, когда мы легли, грубо так отказался.

— Ну и память у тебя. Так оно и было.

— Ты сказал: если тебе так приспичило, пойди на улицу и поищи кого-нибудь.

— Ты, конечно, так и сделала?

— Решила так сделать. Оделась, вышла на Пасео-дель-Альбасете и стала подмигивать всем подряд. — Долорес сидела на корточках напротив тебя, и ее рука скользила по твоим волосам. — В пять минут я остановила все уличное движение.

— Не преувеличивай.

— Я не преувеличиваю. Мужчины смотрели на меня, как голодные собаки, и я испугалась. Никак не могу привыкнуть к этим слаборазвитым испанцам.

— Что же ты сделала?

— Бегом вернулась в гостиницу и выпила еще бутылку хумильи.

Вы оба засмеялись. Накануне — перед тем как идти на похороны профессора Айюсо — вы с нею любили друг друга, как в прежние времена, и, слушая, как колотится твое собственное сердце, когда ты касался ее нежного живота, ее крепких бедер… ты думал о предвестье, которое ты получил на площади Бастилии, после тобоггана, и о трагикомической смерти президента Филлера в объятиях возлюбленной. А разве оргазм не был маленькой смертью?

Антонио вернулся с коктейлем и пристроился на диванной подушке на полу. Его приход подводил черту под вашим лирическим отступлением, и под баюкающее контральто ты снова погрузился в сны, скользя взглядом по цветным фотографиям водохранилища, которые много лет назад снимал ты сам, пригнувшись к штативу «лингофа».

Работы начались в предусмотренные сроки. Пока одна бригада рабочих проходила отводной канал, сверлильщики буравили скалистое дно русла и через несколько недель взорвали его динамитом. Страшный грохот взрывов сотрясал узкие ущелья и театрально повторялся множество раз сердитым эхом. Сосны, вцепившись корнями в края обрыва, дрожали, и все зверье, населявшее горные леса, в панике обратилось в бегство. Дикие кабаны, лисицы, белки и зайцы бежали прятаться куда подальше. Ястребы и сороки стали вить гнезда в зарослях на другом склоне горы. В излучинах реки и в оросительных каналах долины сотнями всплывала дохлая серебристая форель, жертва неожиданного катаклизма.