Читаем без скачивания Пересыхающее озеро - Арнальд Индридасон

Лотар еще больше сблизился с исландцами. Он казался им забавным со своим немного искусственным, как будто механическим исландским и беспрерывными вопросами об островном государстве. Томас был в дружеских отношениях с этим немцем. Оба убежденные коммунисты, они никогда не ссорились, когда обсуждали политику. Лотар отрабатывал с ним свой исландский, а Томас отвечал ему по-немецки. Лотар родился в Берлине и восхищался родным городом. Отца он потерял во время войны, а мать по-прежнему жила там. Однажды Лотар подбил Томаса поехать в Берлин вместе с ним, благо путь был недалеким. Впрочем, немец был не очень-то разговорчив, когда речь заходила о нем самом. Томас полагал, что это связано с войной и теми трудностями, которые ему пришлось пережить, будучи ребенком. Лотар задавал им бесчисленное множество вопросов об их стране, его интерес к Исландии был неисчерпаем. Он расспрашивал о студенческих организациях, политической борьбе, партийных лидерах, условиях труда, уровне жизни, американской военной базе. Томас объяснил Лотару, что во время войны исландцы сильно обогатились, Рейкьявик разросся и бедная сельскохозяйственная страна в мгновение ока превратилась в современное индустриальное общество.

В университете Томасу иногда удавалось поговорить с Ханнесом. Как правило, они пересекались в библиотеке или кафетерии центрального корпуса. Несмотря на пессимизм Ханнеса и невзирая ни на что, между ними установились вполне дружеские взаимоотношения. Томас пытался переубедить приятеля, но безуспешно. Его приоритеты изменились. Ханнес не думал больше ни о чем другом, кроме завершения учебы и возвращения на родину.

Однажды Томас подсел к Ханнесу в кафетерии. Шел снег. На Рождество ему прислали из дома теплое пальто. В одном из писем он пожаловался на холод в Лейпциге. Ханнес проявил особый интерес к пальто, и Томасу почудились нотки зависти в его голосе.

Он еще не знал, что это их последняя встреча в Лейпциге.

— Как дела у Илоны? — спросил Ханнес.

— Ты знаком с Илоной? — удивился Томас.

— Я с ней не знаком, — ответил Ханнес, озираясь по сторонам, чтобы убедиться, что никто их не подслушивает. — Единственное, что мне известно, так это то, что она из Венгрии. И что у вас с ней любовь. Или я ошибаюсь? Разве вы не вместе?

Томас глотнул кофе и ничего не ответил. Почему такой тон? Жестче и фамильярнее, чем обычно.

— Она тебе когда-нибудь рассказывала о том, что происходит в Венгрии? — продолжал Ханнес.

— Иногда, но мы стараемся избегать этих…

— Ты знаешь, что там происходит? — набросился на него Ханнес. — Советы собираются ввести войска в страну. Я даже удивлен, почему они до сих пор этого не сделали. Но у них нет выбора. Если они позволят свергнуть установленную ими власть, то за Венгрией последуют и другие страны Восточной Европы, и таким образом произойдет всеобщее восстание. Она не говорит тебе об этом?

— Мы обсуждаем события в Венгрии, — подтвердил Томас, — только не сходимся во взглядах.

— Конечно, нет. Ты-то, наверное, лучше знаешь, что там происходит у нее в Венгрии.

— Я этого не говорил.

— Нет, а что ты вообще говоришь? — не унимался Ханнес. — Ты хоть всерьез-то задумывался над этим? Теперь, когда с глаз спала пелена!

— Что на тебя нашло, Ханнес? Почему ты так разозлился? Что произошло с тобой после твоего переезда в Германию? Ведь на тебя возлагалось столько надежд на родине.

— Столько надежд! — передразнил Ханнес. — Больше не будут возлагать.

Они оба замолчали.

— Просто я раскусил всю эту пустую демагогию, — тихо сказал Ханнес. — Дьявольскую ложь. Они напичкали нас враньем о пролетарском рае, равенстве и братстве до такой степени, что мы поем «Интернационал» как заевшая пластинка. Славословие, лишенное всякой критики. В Исландии проходили дискуссионные баталии, а здесь — сплошное восхваление. Ты где-нибудь видел дебаты? «Слава партии!» — и ничего другого! Доводилось ли тебе разговаривать с местными обывателями? Ты знаешь, что они думают на самом деле? Говорил ли ты хоть с одним честным человеком в этом городе? Поддерживают ли они Вальтера Ульбрихта и коммунистическую партию? Желают ли они жить при однопартийной системе и плановой экономике? Согласны ли они с ограничением свободы слова, цензурой и отменой парламентаризма? Неужели они по своей воле допустили стрельбу в мирных граждан на улицах во время волнений пятьдесят третьего года? В Исландии мы можем не соглашаться с оппонентами и писать статьи в газеты. Здесь это запрещено. Разрешено иметь только одно мнение. А что называют выборами? Народ собирают вместе, чтобы проголосовать за единственную существующую в стране партию. Люди смотрят на это как на абсурдный маскарад. Они прекрасно понимают, что демократия тут и рядом не лежала.

Ханнес помолчал. Казалось, его гнев немного утих.

— Из-за тотальной слежки люди боятся говорить то, что думают. Дьявольское общество! Все, что ты говоришь, может обернуться против тебя, и вот тебя вызывают на ковер, задерживают и отчисляют из университета. Поговори с народом! Телефоны прослушиваются. За людьми следят.

Наступило молчание.

Он понимал, что Ханнес и Илона по-своему правы. Он сам считал, что было бы лучше, если бы партия сбросила с себя маску и призналась, что в настоящий момент свободные выборы и свобода слова невозможны. Все это придет потом, когда цель будет достигнута, социалистическая экономика будет укреплена. Иногда они посмеивались над немцами, обсуждая их полное единогласие на собраниях, тогда как в частной беседе те высказывали прямо противоположные мнения. Люди боялись говорить честно и открыто, что думают на самом деле, из страха перед тем, что все может быть истолковано как враждебность по отношению к партии и за этим последует наказание.

— Томас, эти люди опасны, — проговорил Ханнес после долгого молчания. — Они не шутят.

— Что вы зациклились на свободе слова? — разозлился Томас. — И ты, и Илона. Посмотри на преследования коммунистов в США! Как их выгоняют с работы и из страны! А что скажешь по поводу шпионажа в Штатах? Разве ты не читал о том, как струсившие доносили на своих товарищей об их якобы участии в антиамериканских комитетах? Там коммунистическая партия под запретом и, кстати, тоже разрешено иметь только одно мнение, а именно: разделять капиталистические, империалистические, милитаристские взгляды. Все прочее отвергается. Все!

Он встал.

— Ты здесь в гостях, в гостях у этого народа! — бросил Томас гневно. — Он платит за твое обучение, и тебе должно быть стыдно так говорить. Позор! Тебе точно лучше уехать отсюда!

Он выбежал из кафетерия.

— Томас! — позвал его Ханнес, но он не откликнулся.

Проходя быстрым шагом по коридору, Томас наткнулся на Лотара, который спросил, куда тот так торопится. Томас оглянулся в сторону кафетерия. Никуда, ответил он. Вместе с Лотаром они вышли на улицу. Немец предложил выпить где-нибудь пива, и Томас согласился. Они спустились в подвальчик «Под деревом» около церкви святого Фомы, и Томас рассказал Лотару, что поссорился с Ханнесом и что тот по какой-то причине полностью разочаровался в социализме и поносит его что есть мочи. Но он, Томас, не одобряет такое лицемерное поведение, поскольку, с одной стороны, Ханнес критикует социалистический строй, а с другой стороны, хочет воспользоваться возможностью закончить здесь свою учебу за народный счет.

— Не понимаю, — возмущался Томас, — не понимаю, как он может до такой степени злоупотреблять своим положением. Мне не дано этого понять.

Вечером он встретился с Илоной и также рассказал ей о ссоре. Он припомнил, что Ханнес иногда давал понять, будто знаком с ней, но Илона помотала головой. Она никогда не слышала его имени и тем более никогда не разговаривала с ним.

— Ты считаешь, он прав? — с сомнением спросил Томас.

— Да, — ответила Илона после долгого молчания. — Я согласна с ним. И не только я. Нас много таких. Молодые люди нашего возраста в Будапеште. Молодежь в Лейпциге.

— Почему же их не слышно?

— В Будапеште слышно, — сказала Илона. — Но противостояние очень напряженное. Жутко. И страшно. Страх от того, что может произойти.

— Из-за армии?

— После войны Венгрия оказалась в зоне советской оккупации. Они не сдадутся без боя. Если нам удастся вырваться от них, еще неизвестно, как отреагируют другие страны Восточной Европы. Это большой вопрос. Может последовать цепная реакция.

Через два дня без всякого предупреждения Ханнеса исключили из университета и выслали из страны.

Томас слышал, что у комнаты, которую снимал Ханнес, поставили дежурного полицейского и что два человека из спецслужб отвезли его в аэропорт. Ему разъяснили, что он не сможет получить диплом ни в каком другом университете, как будто Ханнес никогда и не учился в Лейпциге. Его имя вычеркнули отовсюду.