Читаем без скачивания Оскар Уайльд - Александр Ливергант

По возвращении из Парижа в конце июня Уайльд вновь отправляется читать лекции, но на этот раз расстаются молодожены ненадолго. На дублинскую лекцию «Красивый дом» слушателей пришло маловато: соотношение цены и качества, как видно, оказалось не в пользу лектора и устроителей, и стало ясно, что «лекционный период» в жизни Уайльда близок к завершению, отчего, впрочем, отношения Оскара и Констанс только выиграли. И тут тема «красивого дома» получает иное, реальное воплощение. Молодым, до того жившим по чужим домам и квартирам, подвернулось собственное жилье, да еще какое! Давно хворавший Джон Хорейшо благополучно — и очень вовремя — скончался, и в январе 1885 года Уайльды въехали в его четырехэтажный дом на Тайт-стрит, в двух шагах от «братьев-эстетов» Фрэнка Майлза и Джеймса Уистлера. Сильно устаревшая обстановка особняка Уайльда, придерживавшегося прогрессивных взглядов, устроить никак не могла, а то, что не устраивало мистера Уайльда, не устраивало и миссис Уайльд. Предстояло создать «красивый дом», на этот раз не на бумаге, а в жизни, и Уайльды взялись за дело — сообща и с завидным энтузиазмом. Гнездышко было свито за какие-нибудь полгода и поразило воображение даже видавших виды знатоков. Усилиями испытанного Эдварда Годвина, а также Уистлера и самого Уайльда дом на Тайт-стрит, 16, стал вызовом мрачноватым интерьерам викторианских особняков. И гостиная, и кабинет хозяина дома, и спальня, и холл, и камин, и занавески были решены в светлых, бело-золотисто-голубых тонах, как нельзя лучше передававших радостное, жизнеутверждающее настроение молодоженов. На этом лучезарном фоне особенно броско смотрелись красная скатерть и красный же абажур, а также расписанный золотыми драконами потолок, на что обратил внимание одним из первых пришедший на Тайт-стрит двадцатилетний Уильям Батлер Йейтс. По стенам висели рисунки и гравюры Бёрн-Джонса, венецианские этюды Уистлера — свадебный подарок молодоженам, а над письменным столом хозяин дома повесил, забрав в рамку, тот самый оригинал сонета Китса, который привез из Америки. Не было недостатка, как и во всех домах, где доводилось жить Уайльду, в изящных статуэтках, в светлой — в тон стен и пола — мебели, в лилиях и подсолнухах, стоящих в напольных голубых вазах.

Всё, одним словом, шло «по плану»; предусматривал план и череду приемов, «разогревавших» — если буквально перевести с английского — новый дом. На новоселье присутствовал весь лондонский культурный бомонд. Поэтический цех представляли Роберт Браунинг и Алджернон Чарлз Суинберн, прозаический — Джордж Мередит, театр — Генри Ирвинг, Эллен Терри, сэр Бирбом Три и конечно же Лилли Лэнгтри, изобразительное искусство — Рёскин, Бёрн-Джонс, Уистлер и еще один небезызвестный «европейский американец» — Джон Сингер Сарджент. Дело теперь было за потомством — какая счастливая семья без детей? И потомство не заставило себя ждать: летом 1885 года у Уайльдов рождается первый сын, любимчик родителей Сирил, а спустя полтора года — второй, Вивиан.

Все атрибуты счастливого брака были теперь налицо. Вот только пылкая любовь Оскара к Констанс, еще совсем недавно «изящной маленькой Артемиде с глазами-фиалками, копною вьющихся каштановых волос», после рождения второго сына пошла, увы, на убыль. Во всяком случае, теперь любящего мужа часто и подолгу не бывает дома. Еще совсем недавно Уайльд писал: «Без тебя я не живу», теперь же рассуждает: «Для сохранения в семье здоровых отношений хозяина дома не должно быть ни видно, ни слышно». Когда же супруга принимает гостей, супруг либо отсутствует вовсе, либо приходит к десерту. И, возможно, не без задней мысли — есть, мол, у меня дела и поважнее. Мягко ступая, не торопясь, статный, высокий, раздобревший хозяин дома пересекает гостиную, облокачивается на каминную полку из белого мрамора, смотрит, как на журфиксах маменьки, со скучающим видом поверх гостей. Тонкая, язвительная улыбка, надменный изгиб полных, чувственных губ, в откинутой руке дымящаяся сигарета, сиреневая сорочка, светло-фиолетовый галстук. Еще мгновение, и он заговорит; его монолог перенасыщен неожиданными, броскими сравнениями, тонкой иронией, неиссякаемым острословием. Да, точно таким же он представал в литературном салоне своей матери; падкая до сенсаций светская молодежь заполняла гостиную Сперанцы, если на приглашениях значилось: «Ожидается мистер Оскар Уайльд». Точно так же будет выходить на сцену после окончания спектакля по его пьесе: занавес опустился, а баловень судьбы стоит на авансцене с сигаретой в зубах и терпеливо ждет, когда стихнут аплодисменты. Образ давно выстроен, все продумано до мелочей — каждый жест, каждый поворот головы, каждая, самая неприметная деталь туалета. Творит себе легенду — вот только Констанс в этой легенде с каждым годом, каждым месяцем занимает все меньше места.

Вместе с тем скандалов в семье не бывает, «здоровые отношения» превыше всего — выяснять отношения на Тайт-стрит не принято; в этом смысле между супругами, вопреки афоризму Уайльда, царило полное «взаимопонимание». Констанс любит Уайльда ничуть не меньше, чем в первый день после свадьбы, называет его в письмах «мой герой», «мой бог», не устает повторять общим знакомым, что его не стоит. И ведет себя в высшей степени достойно, не попрекает мужа за то, что тот не уделяет ей внимания, не опускается до разговоров о деньгах, хотя тема эта остается весьма актуальной. Верно, Констанс получила от деда немалое наследство, Уайльды не бедствуют, но муж, как и прежде, деньги тратит легко, делает долги, любит шутить, что тех, кто долг возвращает, скоро забывают.

Уайльду же с женой стало скучно, он вообще — будь то книги, спектакли, картины или люди — быстро загорался и так же быстро остывал. Когда же он «остыл» к жене? Если верить Фрэнку Харрису (а верить ему можно далеко не всегда), Уайльд разлюбил Констанс, еще когда та, забеременев в первый раз, подурнела. «Когда я женился, — признавался будто бы Уайльд другу, — моя жена была красивой девушкой, белой и изящной, словно лилия, с пляшущими глазами и веселым, заразительным смехом, звучащим, как музыка. Примерно через год все ее изящество куда-то подевалось; она подурнела, стала грузной, бесформенной». «Эти женщины растолстели, стали скучны и несносны»[29], — вторит автору один из главных героев «Портрета Дориана Грея» лорд Генри Уоттон: его опыт общения с представительницами слабого пола мало чем отличается от опыта Уайльда. При этом Уайльд оставался с Констанс ласков, вежлив, предупредителен, исправно посвящал ей свои сочинения — второй сборник сказок «Гранатовый домик», к примеру. Со стороны охлаждения между супругами заметно не было. Констанс вела себя, как и прежде, — на людях, во всяком случае. Уайльд же, если верить корреспонденту еженедельника «Летучая мышь», встретившему его на утреннем спектакле с участием Лилли Лэнгтри, «выглядел подавленным и задумчивым», что, впрочем, ни о чем еще не говорит.