Читаем без скачивания Открыватели - Геннадий Сазонов

— Мелко, — скажет и вздохнет. — Еще надо метрика три. Будьте любезны.

А на Севере — как?! А так — за метром талой мякотины вечный лед скально лежит.

Он всем говорил «вы», а расчет подошел, и — увы! — половины я того не получил, что мне положено. Иной начальник слиняет весь, изойдет в вопле, но не даст заработать больше того, чем сам жалованье получает! Зато, понимаешь, вежливое обращение весь сезон получаешь, как лишний коэффициент к полярной надбавке.

Другой-то вовсе нервный был — глаз ни с кого не спускал. «Доверяешь — проверяй!» — так говорил. Мерещилось ему, мнилось, что под него землю роют, кроты, мол, все, суслики, и роют, чтобы авторитет ему подмочить. А кого там — он с пеленок еще не просох, до сих пор желтоватый и слабозубый. Ну, ладно там, бдительность он держал, в деревянном ящичке карты и казенный червонец на канцелярские расходы, печать. Так вот ключик от ящика на шее на шнурке носил, один раз чуть не удавился в спальнике. А уж как он вопил на своих техников и геологов! А те в упор — на нас. Так и клубилось в отряде и рвалось в лоскуты. Ну, ладно, мордуй ты своих, а я-то здесь при чем и весь со мной сезонник?

Опять расчет подошел, у него где-то мешок сахару вытек из-за дождя — вычел на круг со всех, подсластил. Запрятал бочку с маслом в тальниках, а на нее вездеход наехал, даванул и смазал себя по брюхо. С водителя за цельную бочку и саданул, а мы ведь месяца полтора из нее харчились.

Может, конечно, я мелочь говорю. Мелкота это в нашей жизни, и говорить о ней не стоило. Но зачем он, честный такой, смотрит в рот, когда человек ест, и вид у него такой горький: «как так — из общего котла две порции наворачивает, а я такой малоедчивый»?

Зато прошлый год стоящий мне начальник попался — длинный, сухой телом, двужильный и смуглый.

К бледности завсегда недоверие испытываешь. Бледный — он или здоровьем слаб, или у него душевные переживания, как в паутине в них бьется, трепыхается, — других людей уже и не понимает. Ну, а этот — Алексей Иванович Еремин — все быстро делал — раз-два! Не задумывался. Знал потому что все — десять лет в горах отбухал.

Сам я горняк — шурфы бью, канавы, когда со взрывом, а чаще голыми руками — кайлой. В геологии этой столько лет ковыряюсь, а ни хрена в ней не разобрался — таинственная тайна. Вот в машине — там механизм, цилиндры, поршни, электропроводка. А тут? Каждый год тыщи пород вижу, тыщи… а вот различить их мордально не смогу. Может быть, я в золотой камень долбаюсь, может, мимо чего доброго и ценного скользнул — не знаю.

А вот он, Алексей Иваныч, начальник мой, на двадцать метров вглубь видит и на три километра предполагает. Рентген, и все тебе!

…Высадились в горах уральских, на плато Испытателей Природы, понял?! Ис-пы-та-те-лей При-роды. Лагерь разбили, в ледяном ручье умылись. Собрал он нас, работяг, у костерка. Потрескивает сушнячок, постреливает, чай булькает, борщ в ведрах заваривается, речушка рядышком по камням скользит, не протекает, а скатывается по глыбняку, торопится, рвется на ленты. Небо над хребтом бездонное, нетронутое, не пашет его здесь авиация, трубы в него не пылят, в морозную его чистоту. Покойно всем стало, по-хорошему задумались, а он встал и говорит:

— Ага! Сейчас я с вами собрание проведу, производственно-техническое!

Ну, думаю, опять никудышек попался.

— Руду мы в этом году какую-никакую найдем — местность нам знакомая, застолбованная. Рудой здесь давно пахнет, след имеется, но медь нам в тяжести, в натуре нужна, не в запахе. А картина, скажу откровенно, геология, стало быть, неясная. Все здесь треснуло, все здесь лопнуло — ни черта не понятно! Так вот — прорабы, техники расставят вас на шурфы. Ройтесь кротами, но коренной камень мне выньте! Дождь, снег — ройся! Шалаш делай, тент натягивай — и дуй, запузыривай в шурфе. Времени мало — четыре месяца. И это время — ваши деньги. Другое дело — на работу ли идете, с работы ли вертаетесь, глядите себе под ноги — может, вот такой камень кому попадет. Глядите!

И вынимает он из кармана совсем невзрачный камень, булыжник вроде бы. Простой бутовый камень, из-за которого вовсе не стоит разговор вести и собрание устраивать. Камень тот Еремин обозначил просто «известняк»! И в нем ракушки — букашки-таракашки закаменелые понатырканы. Лежат себе — кто навзничь или задом, кто вниз головой, если то место головой назвать можно, а которые вовсе безголовые и бесхвостые, просто не скелет, а легкое дыхание осталось, и все тебе.

— Это, — говорит Еремин и ласково камень поглаживает, — это, ребята, фауна. Животный, передохлый уже мир. Допотопный и невозвратимый, как время. Ракушки нам, геологам, позарез нужны. Суп из них не сваришь, никакого навару, зато геологию просветим, потому что фауна — снимок, фотокарточка тех времен. Каждый земной слой, — достает еще несколько камней Алексей Иванович, — ежели он в море побывал или там под рекой какой, только свою собственную фауну имеет. Только свою! Ну, к примеру, как во Франции — французы, в Германии — немцы, ну, в Японии — сами понимаете. Но!.. Но до французов в той же, усекаете, Франции галлы жили, а в Англии до англичан обитали бритты или какие-нибудь кельты. Жили они, бродили по земле и предостаточно наследили: узнаем мы об ихней жизни по документам-библиям, по битвам и побитым черепкам.

— Знаем! — выкрикнул Рыжий. — Археология называется. Могилы разрывают. Гробокопатели! Скелетные черви! Паскудство, а не работа. Полтора месяца побыл у них — сбег. Отроют скелет и не дышат, а он, сволочь, весь в золоте, эксплуататор, фараон! Сука, еще в живом виде себе пирамиду строит и улегается опосля смерти, как в аквариуме.

— Ну вот, — улыбается Еремин. — Значит, понимаете, что фараоны в скелетном виде — важ-ней-ший документ! Фауна для геологии и есть тот документ, та грамота, на которой точно указано время, следы тех жизней; есть она — время истории. Мы ее, фауну эту, расковыряем и к месту присобачим. История слоев станет известна, карту мы соорудим, а на правильной карте сами собой тропинки обозначатся. И по ним, ребята, мы без суматохи, по науке зрячей, выйдем на руду. Ясно?!

Понятно нам и даже интересно. Смотри-ка, гад бесхвостый, безглазый, а время истории отмечает, словно в раковине оно у него остановилось.

— Ну что ж, — говорит один из наших. — Каждый вечер ты нам, начальник, популярные лекции читай. С боль-шу-щим ин-тере-сом тебя слушал. Значит, геологию тебе охота просветить этими мокрицами? Свети, а нам навар какой? Нам эта фауна, как рыбкам зонтик. На работу — ищи, с работы — нюхай, навовсе особачишься. Стимул не просвечивает в этой мгле… Что-то ты темнишь, больно ласково говоришь.

Я тоже подумал, что геологи на этой фауне бизнес собираются провернуть. Черт его знает, может, там, где-нибудь в Европах, эти ракушки, как иконы, собирают?