Читаем без скачивания Огонь неугасимый - Абдурахман Абсалямов

Сулейман-абзы собирался было ответить спокойно: «Что поделаешь, твоя обязанность такая. Директор всюду один, а рабочих под его началом сотни и тысячи. Трудно, а знать все же надобно». Но последняя фраза взорвала его.

— В сундуке?! — перебил он, и в его голосе прозвенело негодование. — Га! — гортанно выкрикнул он и заметался по зале, то закладывая в возмущении руки назад, за спину, то вытягивая их перед собой. — Ты, зять Хасан-джан, начал уже в сундук людей складывать, га?.. Нет, не советую!.. Самого туда сунут.

Муртазин расхохотался. Это было так неожиданно, — Сулеймана точно холодной водой окатили. Дико поведя своими черными глазами, он растерянно замер на середине залы.

Муртазин все еще смеялся, чувствуя в то же время, что не следовало бы делать этого.

— Ты, отец, не стращай меня огородным пугалом! Я не из таковских… Не полезу от шороха листьев под куст.

Сулейман-абзы, тяжело дыша, продолжал стоять посередине залы, слегка отстранив дочь, которая прибежала на шум и, бледная, дрожащая, кидалась от отца к мужу, умоляя не ссориться.

— Давеча сундук, а сейчас пугало?.. Га!.. — Сулейман шагнул к зятю, который сидел теперь с закрытыми глазами. — Не прячь глаза, зять, смотри прямо! Я тебя не пугаю… Но запомни: не позволим тебе обижать старую гвардию. Матвея Яковлича весь завод уважает. А тебе это уважение у коллектива надо еще заслужить. Это к рубашке дают воротник. Иногда даже не один, а два… А народное уважение не дается бесплатным приложением к директорскому званию. Если хочешь услышать правду, зять, — тебе еще далеко до таких, как Матвей Яковлич.

— Говори, отец, да не заговаривайся, — бросил Хасан, не открывая глаз.

— Нет, я не заговариваюсь. А если что и лишнее сказал, так вы оба — Ильшат и ты — зовете меня отцом. Значит, если и переборщу, вредно не будет, на пользу пойдет… Оттого что ты не отдал должного уважения Матвею Яковличу, он-то ничего не потерял перед народом, а вот ты уже потерял. И потеряешь еще больше, если не хватишься! Вот! Всё!.. Больше мне не о чем говорить. Прощайте.

И Сулейман быстрым шагом направился в переднюю. Хасан не стал останавливать его. Ильшат посмотрела на отца, на мужа и побежала за отцом.

— Нехорошо уходить так, отец… Со скандалом… Почему не поговоришь толком, без крику?

Не в силах дольше удерживать слезы, она уткнулась в отцовское плечо. Сулейман-абзы мягко погладил ее по голове.

— Как сумел, дочка, так и сказал. Об остальном сами уж поговорите… толком.

— Я завтра же схожу к Матвею Яковличу. И Хасан ведь сходит… Только не сейчас. Сейчас его не пустит туда упрямство, самолюбие, а пройдет время, сам же потянется к ним… прощения просить. Он ведь, отец, не такой уж черствый человек.

— Это, дочка, тебе виднее. Я не знаю. Ну ладно, будь здорова. Навещай нас. А то как бы и ты… Болото-то, оно засасывает. Смотри!

Бывало, и раньше Сулейман уходил вот так сгоряча, разругавшись. Но он не был злопамятен. Пошумев, стихал, как стихает, разряжается туча, погромыхав и пролившись дождем. И, если был прав, переживал глубокое удовлетворение, а неправ — раскаивался. Но на этот раз, хоть и выложил, не считаясь ни с чем, все, что скопилось в душе, — никакого облегчения не почувствовал. Наоборот, обида горьким комом застряла в горле, стесняя дыхание. А тут улица вдобавок, словно назло, почему-то темная сегодня. Под ногами какие-то ямы, рытвины. Несколько раз старик чуть не упал, — оступался.

«Погоди, погоди, как же это получилось? Шел по шерсть, а возвращаюсь сам стриженый… Неужто так?!»

В парадном его чуть не сбила с ног Нурия.

— Ослепла, что ли! — закричал и без того раздосадованный Сулейман. — Куда несешься, точно котенок, которому хвост подпалили?! Га?

— Машину встречать. Марьям-апа плохо, — бросила Нурия, не останавливаясь.

Горький ком, застрявший в горле, вылетел, как пробка.

— Что ты говоришь!.. Давно? Гульчира дома? — крикнул он вслед дочери.

— Что толку в Гульчире… Абыз Чичи позвала.

И Нурия выскочила на улицу.

Вдали возникли два огонька, они быстро приближались. Ослепленная ярким светом фар, Нурия вышла на середину улицы и подняла руку.

Машина остановилась, и Нурия снова юркнула в парадное.

Подхватив Марьям под руки, Иштуган с Гульчирой вели ее по лестнице. Лицо у Марьям было бело, как бумага. Губы закушены, видно, чтоб стон не вырвался. Увидев свекра, она смутилась, опустила голову. Из-за ее спины послышался подбадривающий голос Абыз Чичи:

— Ничего, ничего, не торопитесь, дети, аллах поможет.

Машина, загудев, отъехала. И остался Сулейман на темной улице один. А что это белеется в темноте? Ах, да, это платок на голове у Абыз Чичи. Взволнованный Сулейман молчал, а старуха, словно читая молитву, все повторяла одни и те же слова:

— Пусть будет суждено ей благополучно разрешиться. Пусть будет суждено ей благополучно разрешиться…

Проводив отца, Ильшат вернулась к мужу. Подложив обе руки под голову, Хасан лежал на диване и мрачно смотрел в потолок. Крупные складки на его лице стали еще глубже, мелко дрожали морщинки на переносье.

Ильшат он не сказал ни слова, даже не взглянул на нее. «Почему он такой… Скрытный… Все в себе копит?» — думала Ильшат, собирая со стола. В руки попался недопитый отцом стакан с остывшим чаем. Губы у нее задрожали, и она поторопилась выйти в спальню, чтобы не расплакаться при муже.

Подняв к губам скомканный платок, она остановилась перед овальным зеркалом. Оттуда на нее смотрела красивая женщина с полными слез глазами и горькими складочками в уголках рта. Взгляд ее упал на пустой флакон, отражавшийся в том же зеркале. Это был красивый резной флакон из-под дорогих духов. Духи давно кончились, но Ильшат пожалела выбросить его и оставила как красивую безделушку на своем туалетном столике.

Остановив машинально на нем глаза, Ильшат отступила на шаг и, прижав платок к губам, горько задумалась. В памяти мелькало прошлое. Вот она студентка… Вот окрыленный светлыми мечтами молодой инженер-механик со свеженьким дипломом в руках. Друзья пророчат ей большое будущее, льстецы уверяют, что Ильшат покроет свое имя славой, ибо в ней сосредоточилась неиссякаемая энергия татарских женщин, что веками была обречена на бездействие. Конечно, Ильшат не очень-то верила им, она лучше других знала свои возможности, но все же никогда не отгоняла мечту стать видным инженером.

Когда она составила новую технологию узла, сильно тормозившего работу завода, и успешно осуществила свой замысел на практике, весь завод стал шуметь об инженере Уразметовой — он носила свою девичью фамилию. Как раз в эти дни освободилось место помощника главного инженера. Одни считали, что на это место назначат инженера Хасана Муртазина, так как по своему положению он ближе к этому посту, другие находили куда более достойной этого назначения Ильшат.

Обычно веселый, внимательный, приветливый, Хасан после этих слухов как-то сразу помрачнел, на лицо точно тень легла. Он все чаще заговаривал о том, что завод ему надоел, что он рад будет уехать отсюда при первой возможности. И, хоть обиняками, все настойчивее давал понять жене, что увлечение ее новой технологией не ахти какое дело, что проблемы, которые разрабатывает он, более важные, нужные. Жаловался, что чьи-то подножки мешают ему реализовать его смелые идеи, но, если бы Ильшат чуточку помогла, он мог бы преодолеть эти препятствия.

Бесконечные разговоры на эту тему терзали Ильшат. Она пробовала заставить его говорить без намеков, напрямик, — Хасан всячески избегал этого.

Но есть миллионы других вещей, которые безошибочно показывают внутреннюю сущность человека. Настороженному человеку очень много могут сказать взгляд, улыбка, жест, случайно брошенное слово… Ильшат собирала-собирала по крупицам свои наблюдения, и ей наконец-то понятна стала столь нужная ей маленькая истина, скрытая за громадой туманных словесных излияний: Хасану не хотелось, чтобы жена опередила его.

Только и всего!..

Ильшат была потрясена, более того, оскорблена этой жалкой, низменной чертой характера своего мужа. Не хотелось верить, что Хасан до такой степени мелочен. Хотелось развеять этот оскорбительный туман, разъедавший их добрые отношения. Улучив момент, она с присущей Уразметовым прямотой сказала ему все, что думала.

— Ерунда! Дикая ерунда!.. — рассвирепел Хасан. — Оказывается, жива еще тысячелетняя истина… Нет той порочной мысли, которая не могла бы зародиться в мозгу женщины.

Он не мигая смотрел на жену холодными, стеклянно поблескивавшими глазами. Но, кажется, впервые за их совместную жизнь Ильшат не успокоил этот как будто прямой, не прячущийся взгляд мужа. Она пустила в ход женские уловки. Соединив вместе покорность, нежность, хитрость — это вернейшее против мужчины оружие женщины, — она, ластясь, стала уверять, что во имя любимого мужа готова отказаться от любых предложений, что покой мужа и благополучие семьи ей дороже всего на свете, что для нее нет большего счастья, как остаться луной при солнце. Хотя Хасан и был насторожен, он не заметил расставленной сети. В глубине его небольших карих глаз, спрятанных за густыми ресницами, нет-нет да вспыхивали искорки удовлетворения. Правда, он тут же гасил их, но Ильшат уже успевала «засечь» их. Да, теперь она окончательно поняла своего мужа. Внутри у нее все захолонуло. Вот тут-то бы ей и решиться на самый смелый, самый ответственный в жизни шаг…