Читаем без скачивания Русский литературный анекдот конца XVIII - начала XIX века - Автор Неизвестен

* * *

В 1822 году Булгарин издавал свой "Северный Архив" и в это самое время, познакомясь с графом Хвостовым и имея дело, производившееся в Сенате, просил графа замолвить слово, с передачею записки, какому-то влиятельному сенатору. Граф исполнил желание Булгарина и сказал ему, что он рад все для него сделать. "Пожалуйста, — прибавил он, — по этому поводу не стесняйтесь и не церемоньтесь. Если пришлют к вам какие-нибудь на меня критики, — печатайте; я не буду в претензии". — "А похвалы, Ваше Сиятельство, дозволите также печатать?" — спросил вкрадчиво Булгарин. "Лишь бы справедливые", — заметил граф. Булгарин в этот день возвратился к себе на квартиру почти ночью, — он обедал в гостях и провел вечер в театре. Ему подают пакет, он распечатывает и находит панегирик произведениям графа Хвостова в самой бурсацкой прозе с собственноручными поправками его сиятельства. [21, с. 170–171.]

* * *

"А знаете ли вы, — спросил у меня Шулепников, — стихи графа Д. И. Хвостова, которые он в порыве негодования за какое-то сатирическое замечание, сделанное ему Крыловым, написал на него?" — "Нет, не слыхал",отвечал я. "Ну, так я вам прочитаю их, не потому, что они заслуживали какое-нибудь внимание, а только для того, чтоб вы имели понятие о сатирическом таланте графа. Всего забавнее было, что oj выдавал эти стихи за сочинение неизвестного ему ряка и распускал их с видом сожаления, что есть же люди, которые имеют несчастную склонность язвит таланты вздорными, хотя, впрочем, и очень остроумными эпиграммами. Вот эти стишонки:

Небритый и нечесаный,Взвалившись на диван,Как будто неотесанныйКакой-нибудь чурбан.Лежит совсем разбросанныйЗоил Крылов Иван:Объелся он иль пьян?

Крылов тотчас же угадал стихокропателя: "В какую хочешь нарядись кожу, мой милый, а ушка не спрячешь", — сказал он и отмстил ему так, как только в; состоянии мстить умный и добрый Крылов: под предлогом желания прослушать какие-то новые стихи графа-Хвостова, напросился к нему на обед, ел за троих и после обеда, когда Амфитрион, пригласив гостя в кабинет, начал читать стихи свои, он без церемоний повалился на диван, заснул и проспал до позднего вечера". [46, с. 360–361.]

* * *

Однажды пришел к последнему (И. А. Крылову) приятель его Ок(ладников) и уговорил Крылова отправиться вместе к гр. Хвостову. Посещение их чрезвычайно обрадовало неутомимого стихотворца. "Садитесь, господа, — сказал он в кабинете, — я прочту вам новое свое произведение". — "Нет, не сядем, — отвечал Ок(ладников), — пока не ссудишь ты меня двумястами рублями". Хвостов отговаривался. "Прощай", — сказал Ок(ладников) с досадою и пригласил Крылова последовать его примеру. "Останьтесь, выслушайте! — сказал хозяин с еще большим неудовольствием, — право не будете раскаиваться". — "Дай двести рублей, — продолжал Ок (ладников), — останемся". — "Дам, но выслушайте наперед". — "Нет, брат, не проведешь: дай двести рублей, а там читай, сколько тебе будет угодно". — "И вы останетесь у меня, будете слушать?" — "Останемся и будем слушать". Деньги отсчитаны, гости уселись у окна, близ двери, хозяин начал чтение с жаром, свойственным поэтам. Долго продолжалось оно. Выведенный из терпения Ок(ладников) сказал на ухо Крылову: "Уйдем, право, нет сил!" Крылов советовал дождаться конца. Ок(ладников) удалился потихоньку, потом Крылов; но последний, вышедши, остановился за дверью, ожидая развязки. "Не правда ли, друзья, — произнес наконец стихотворец, прервав свое чтение, — что это стих гениальный! — и, не слыша ответа, оглянулся, вскрикнув с сердцем: — Ах, проклятые, они ушли!" Тогда Крылов бросился бежать, не оглядываясь назад. [62, с. 302–303.]

* * *

Граф Хвостов любил посылать, что ни напечатает, ко всем своим знакомым, тем более к людям известным. Карамзин и Дмитриев всегда получали от него в подарок его стихотворные новинки. Отвечать похвалою, как водится, было затруднительно. Но Карамзин не затруднялся. Однажды он написал к графу, разумеется, иронически: "Пишите! Пишите! Учите наших авторов, как должно писать!" Дмитриев укорял его, говоря, что Хвостов будет всем показывать это письмо и им хвастаться; что оно будет принято одними за чистую правду, другими за лесть; что и то, и другое нехорошо.

— А как же ты пишешь? — спросил Карамзин.

— Я пишу очень просто. Он пришлет ко мне оду или басню; я отвечаю ему: "Ваша ода, или басня, ни в чем не уступает старшим сестрам своим!" Он и доволен, а между тем это правда. [22, с. 273.]

* * *

Преданный страсти к славолюбию и известности, граф Хвостов из чувства первого и ради последней, по дороге к его деревне (село Талызино в Симбирской губернии), по которой он часто ездил, дарил свои сочинения станционным смотрителям с непременным условием, однако ж, вынуть из книги его портрет и украсить им стену, поместив под портретом царствующего императора, находившимся на каждой станции. [22, с. 273–274.]

* * *

Нет того плохого стихокропателя, у которого не встретилось бы нескольких стихов, достойных памяти. Такие три стиха отысканы даже у графа Д. И. Хвостова. Например:

1) Потомства не страшись — его ты не увидишь!

2) Выкрадывать стихи — не важное искусство.

3) Украдь Корнелев дух, а у Расина чувство!

А Ф. Воейков, этот злой и ехидный зоил, говаривал всегда, когда у графа Хвостова случался порядочный стих: "Это он так, нечаянно промолвился". [22, с.274.]

* * *

Однажды в Петербурге граф Хвостов долго мучил у себя на дому племянника своего Ф. Ф. Кокошкина (известного писателя) чтением ему вслух бесчисленного множества своих виршей. Наконец Кокошкин не вытерпел и сказал ему:

— Извините, дядюшка, я дал слово обедать, мне пора! Боюсь, что опоздаю; а я пешком!

— Что же ты мне давно не сказал, любезный! — отвечал граф Хвостов, — у меня всегда готова карета, я тебя подвезу!

Но только что они сели в карету, граф Хвостов выглянул в окно и закричал кучеру: "Ступай шагом!" — , а сам поднял стекло кареты, вынул из кармана тетрадь,' и принялся снова душить чтением несчастного запер того Кокошкина. [22, с. 275.]

* * *

В Летнем саду, обычном месте своей прогулки, граф обыкновенно подсаживался к знакомым и незнакомым и всех мучал чтением этих стихов до того, что постоянные посетители сада всеми силами старались улизнуть от его сиятельства. Достоверно известно, что граф? Хвостов нанимал за довольно порядочное жалование в год, на полном своем иждивении и содержании, какого-нибудь или отставного, или выгнанного из службы чиновника, все обязанности которого ограничивались слушанием или чтением вслух стихов графа. В двадцатых годах таким секретарем, чтецом и слушателем у графа (…) был некто отставной ветеринар, бывший семинарист Иван Иванович Георгиевский. Он пробыл не сколько лет у графа, благодаря только своей необыкновенно сильной, топорной комплексии; другие же секретари-чтецы графа, несмотря на хорошее жалование и содержание, более года не выдерживали пытки слушания стихов; обыкновенно кончалось тем, что эти бедняки заболевали какою-то особенною болезнью, которую Н. И. Греч, а за ним и другие петербургские шутники называли "метрофобией" или "стихофобией". [22, с. 14–15.]

* * *

Более удачные из произведений графа Хвостова не пользовались его авторской любовью. Он питал ее к тем из своих стихотворений, которые кто-то очень удачно называл "высокой галиматьею" (sublime du galimatias). К числу этого рода виршеизвержений графа Дмитрия Ивановича принадлежат в особенности изданные им в 1830 году стихи: Холера-Морбус. Они напечатаны были в большую четверку in quarto и заключали в себе ряд ужасающих стихотворных невозможностей. Они были изданы в пользу пострадавших от холеры. Тогдашние газеты, в особенности "Северная Пчела" Греча и Булгарина, подтрунивали над этим великодушным даром его сиятельства и давали прозрачно чувствовать и понимать, что если граф сам не скупит всех экземпляров, продававшихся по рублю… то пострадавшие от холеры не увидят этих денег, как своих ушей.

На этот раз вышло иначе, чем обыкновенно случалось с изданиями графа, т. е. что из публики их никто не покупал и они оставались бы навсегда в книжных лавках, если бы их не скупали секретные агенты графа, секрет которых, впрочем, был шит белыми нитками, почему всех этих агентов графа книгопродавцы знали в лицо, как свои пять пальцев. Напротив, к великому удивлению автора, книгопродавцев и публики, посвященной в тайну чудака-графа, его стихотворение "Холера-Морбус", отпечатанное в количестве 2400 экземпляров, дало в пользу благотворения более 2000 рублей, разумеется, как тогда считали, ассигнационных, что, при тогдашней ценности денег, составляло порядочную сумму. Эти деньги поступили в попечительный холерный комитет, находившийся под председательством тогдашнего генерал-губернатора (тогда еще не графа) Петра Кирилловича Эссена (о котором русские солдаты говорили: "Эссен умом тесен"). Граф Хвостов, восхищенный этим успехом, поспешил препроводить к графу Эссену еще тысячу рублей, при письме, в котором упоминалось, что "Бог любит троицу, эта третья тысяча препровождается к господину главноначальствующему в столице". Но, на беду, старик граф Дмитрий Иванович не вытерпел и нафаршировал письмо своими стихами. Такой официально-поэтический документ поставил Петра Кирилловича Эссена в тупик, в каковой, впрочем, его превосходительство сплошь да рядом становился. Говорили, что генерал-губернатор, возмущаемый тем, что официальное отношение написано в стихах, хотел было отослать обратно и деньги с просьбою прислать его при отношении по форме. Но его правитель канцелярии, петербургская знаменитость того времени, действительный статский советник Оводов, которому Петр Кириллович, хоть и православный немец, плохо произносивший по-русски, всегда рекомендовал "зудить" (вместо "судить") по законам, — дал своему принципалу благой совет принять деньги, хотя оне и присланы при стихотворном письме, которое, однако ж, несмотря на массу разных рифм, представляет чистейшую прозу. Письмо графа было тотчас занесено во входящий реестр и, как следует, занумеровано журналистом генерал-губернаторской канцелярии. [22, с. 10–11.]