Читаем без скачивания Бог в стране варваров - Мухаммед Диб

Впереди показалось тяжеловесное обветшалое строение, под крышей которого жили его друзья. Покрытый розовой штукатуркой дом выступал одним из углов — вещь нередкая в старых кварталах. Жилища вроде этого, вколоченные в землю боком, в отличие от стоящих в ряд, ничего не выигрывали от своей блажи, кроме возможности подставлять стену людям, желающим помочиться, — не говоря уже о собаках. По форме напоминая деревенский дом, этот длинный, обращенный на север барак ничем не выделялся, кроме двух нескончаемых балконов, расположенных высоко один над другим, с искусно выделанной и очень ржавой решеткой, а также узких, похожих на бойницы окон и таких же узких наружных застекленных дверей на втором и третьем этажах (на четвертом этаже балкона не было). Балконы выглядели здесь непривычно, они изобличали в этой постройке старый европейский дом, принадлежавший, может быть, даже одному из первых белых поселенцев. По еле уловимым признакам Камаль догадался, что вначале здесь жили не французы, а скорее испанцы. Однако они быстро покинули эти кварталы, переехав на холмы. Сегодня владельцем строения был суконщик из Кайсарии, человек низкого происхождения, — разбогатев, он делал все возможное, лишь бы соблюсти декорум, который выходцы из более благородных семейств, не веря больше в его действенность, давным-давно отринули. Сообразительный все же оказался торговец. За собой и своей семьей он оставил один этаж обширного жилища — первый; все остальное он сдавал, вплоть до подвала, где устроили ткацкий цех — этим и объяснялся стук, доносившийся из подвальных окон: ткацкие станки в подземелье грохотали во всю мощь.

Камаль взошел по тесной внешней лесенке с такими же ржавыми перилами, как и на балконах, под самую крышу и очутился перед маленькой одностворчатой дверью с совсем облупившейся краской. Он два раза постучал. Открыла Марта. Удивленно взглянув на него, она воскликнула:

— Сколько лет, сколько зим! Входите!

Она поняла, почему Камаль заколебался. И сказала, чтобы подбодрить:

— Лабан — свой человек. Вы нам нисколько не помешаете.

Камаль поднялся на одну ступеньку, отделявшую первую комнату от пятачка лестничной площадки, которая, как и лестница, находилась под открытым небом, и на мгновенье впился глазами в этого самого Лабана, смутившего Камаля атлетическим телосложением. Лабан тут же воспользовался его приходом и ретировался, так что у вновь вошедшего создалось впечатление, будто это чуть ли не из-за него.

Долго еще после ухода Камаля Си-Азалла обмозговывал сказанное приятелем. Он никак не мог избавиться от мрачных мыслей, найти какое-нибудь решение или утолить печаль. Он ожидал, что удивится намного больше, когда его так откровенно припрут к стенке. Это доказывало ему самому, до какой степени он был готов к столкновению. Любой другой на его месте обманулся бы, поверил бы в беззаботность молодого человека, который в своем стремлении к изяществу не упускал случая блеснуть, шествовал по жизни свободно и уверенно, как и подобает человеку, знающемуся с удачей. Но Си-Азалла, постоянно изучавший Камаля, понимал, что тот за птица. Си-Азаллу заботило только, чтобы взрыв, который сотрясет этот прекрасный, слишком даже прекрасный в своей невозмутимости фасад, произвел мало разрушений и еще меньше шума. И если удивился он сегодня не очень, зато встревожился сильнее, чем ожидал. Хотя столь непомерная тревога и объяснялась недавней бурной сценой (в его доме!), Си-Азалла не сомневался, что отнюдь не сгущает краски. Самое время быть начеку и остерегаться опрометчивых поступков. Он не должен никогда забывать, в каком состоянии ушел от него Камаль, не должен забывать вызова и угрозы в глазах друга, его неверной походки. «Мне надо предотвратить… неизбежное», — промелькнуло в голове Си-Азаллы. Он полагал, что произойдут прискорбные, даже постыдные события, если пустить все на самотек. «Но если вмешаться, от самого худшего все равно не уберечься». Его разум восставал против этой мысли. Но предчувствие, что так все и случится, не покидало его.

Встав с колен — именно в таком положении оставил его Камаль, — Си-Азалла в задумчивости еще некоторое время продолжал оставаться на месте. Но вот он убедил себя: надо действовать. Он покосился на нетронутые стаканы с чаем, все еще стоящие на подносе, хотел было взять один, но тут же решил, что при подобных обстоятельствах пить чай неуместно. Подойдя к двери, он крикнул:

— Можете теперь пить свой чай! Заберите его отсюда!

На выходе он впопыхах чуть не столкнулся с явившейся на его зов супругой, неторопливой, неразговорчивой женщиной крупного телосложения, и разразился бранью на тупость и неуклюжесть женской породы. Не обращая внимания на его спешку и приступ дурного настроения, она задержала мужа вопросом:

— Ты что? Выходишь на улицу в такое время? Что-нибудь случилось?

— Ничего. Ничего не случилось, — ответил Си-Азалла.

И был таков.

Она оглядела прихожую, из которой он только что выскочил, и не торопясь направилась за подносом.

На улице Си-Азаллу, как чуть раньше Камаля, сразу ослепило солнце, бушевавшее в небесах. Но это его не остановило, он нацепил дымчатые очки и заспешил к центру города.

Си-Азалла решил наугад начать с Гостиничной площади, заглядывая в каждое кафе, в надежде отыскать друга. Камаль обычно сюда не заходил, но кто может поручиться? Ни в одном из них он Камаля не обнаружил. Ни один из попадавшихся ему знакомых помочь не мог, никто в этот день Камаля не видел. Никаких следов приятеля не было и в кафе Мешуара, расположенном неподалеку от центра. Вдруг Си-Азалла вспомнил о «Клубе прогресса» — туда он должен был наведаться в первую очередь. Он обозвал себя идиотом за то, что не подумал об этом раньше. Когда Камаль бывал в этих местах, он чаще всего коротал время в клубе, где собирались люди ему симпатичные. Си-Азалла повернул обратно и вновь проделал часть пути, который привел его на Гостиничную площадь. Добравшись до клуба, он сразу поднялся на второй этаж и справился о Камале у распорядителя. Тот уверил его, что Ваэд сегодня еще не появлялся.

— Он редко приходит в такой час. Слишком рано. Вы с ним условились о встрече?

— Нет, срочное дело…

— Раз так, проходите, садитесь. Он должен прийти.

Поразмыслив, Си-Азалла согласился передохнуть, изнурила его не столько ходьба — он все время кружил по центру города, — сколько палящее солнце, под которым ему пришлось мотаться. Он не решался возвращаться в это пекло, по крайней мере так скоро. Заказав кофе, он прошел в один из угловых залов, окна которого смотрели на ту самую магистраль, что привела его сюда; улица показалась ему пустынной. Он хотел остаться наедине со своими мыслями.

Только Си-Азалла уселся за столик около окна, чтобы понаблюдать за улицей, как откуда-то из закутка его окликнули. В полумраке он не сразу узнал, кто это. Но обратившийся к нему встал и направился к столику Си-Азаллы. Теперь Си-Азалла разглядел, с кем имеет дело: с Лаблаком. Он мысленно послал его к черту и проклял случай, который свел их вместе. В другое время Си-Азалла смирился бы с присутствием Лаблака, хотя и без особого восторга. В довершение всех несчастий в зале никого больше не было.

Не дожидаясь приглашения, Отман Лаблак придвинул стул и уселся напротив. При этом, конечно же, проформы ради и исключительно для того, чтобы сподручнее было завязать разговор, он спросил:

— Будете что-нибудь?

И сделал вид, что хочет, хлопнув в ладоши, подозвать официанта.

— Я уже заказал кофе, — неохотно отозвался Си-Азалла.

То ли не заметив раздражения Си-Азаллы, то ли заметив, но решив им пренебречь, его визави произнес, удовлетворенно потирая руки:

— Хорошо, хорошо!

И тут же разразился потоком банальностей. Глуп Лаблак не был, скорее его грех заключался в избытке ума. Если он начинал с избитостей, значит, что-то держал в уме. Си-Азалла очень удивился бы, найдись в городе человек, по отношению к которому Лаблак не вынашивал какой-нибудь идеи, в полной готовности тут же пустить ее в дело. Лаблак сразу заговорил доверительным тоном, тоном сообщника; он наклонился к Си-Азалле, бросая косые взгляды по сторонам, как будто в пустом зале кто-то мог их подслушать. Вошел официант с чашкой кофе для Си-Азаллы, и Лаблак заговорщицки умолк. Лаблаку должно было едва перевалить за тридцать пять, но из-за тучности, раннего переутомления, от которого под глазами у него выступили круги, из-за нарочито беспечного, довольного вида он выглядел значительно старше. Начав с малого, с продажи прохладительных напитков, он резко пошел в гору, что застало врасплох лишь тех, кто не знал, с какой напористостью доводит он свои дела до конца.

Лаблак взглядом проводил официанта до двери. Потом заговорил вновь:

— Что вы хотите, друг мой? Мы все расположены помогать нашим братьям, приходить им на выручку; нам только бы подталкивать их вперед, только бы они добились удачи и возбуждали чужую зависть. Для этого мы готовы им подсобить. Но надо же встать и в наше положение. Мы печемся лишь о всеобщем благе. Думаем лишь о своих согражданах, радеем об их выгоде. Если бы люди могли понять наши намерения, узнать, о чем мы хлопочем. Они бы увидели, какая им от нас польза. Если бы они распознали наши цели, дела пошли бы лучше. Мы хотим лишь понимания. Неужели, друг мой, мы хотим слишком много? А ведь это все.