Читаем без скачивания Старая армия - Антон Деникин

Во время мировой войны каждая войсковая часть знала сотни примеров самопожертвования за други своя. Бывало не раз, что из-под неприятельских проволочных заграждений ползком вытаскивали своих раненых — солдат офицера, офицер солдата… Там — в тесной совместной жизни, там — в мокрых и грязных окопах, под свист пуль и вой снарядов, на грани между жизнью и смертью — выковывалось истинное боевое братство.

…Чтобы с первыми громами революции потонуть в пучинах братоненавистничества и братоубийства.

Быть может, в армиях наших врагов, в армиях «более культурных» народов отношения между офицером и солдатом были лучше, гуманнее, сердечнее, и это обстоятельство дало им моральный перевес над нами?

Отнюдь!

В германской армии царствовали исключительная жестокость и грубость. Офицер обращался к солдату не на «ты», а с презрительным «er». Общественная совесть Германии возмущалась многочисленными случаями, выползавшими из тины «маленьких гарнизонов», где выбивали зубы, разрывали барабанные перепонки, заставляли в наказание есть солому или слизывать языком пыль с сапог. В течение одного, например, 1909 г. вынесено было 583 приговора военных судов по делам о жестоком обращении начальников с нижними чинами… Сам император вынужден был неоднократно отдавать приказы о необходимости изменить обращение с солдатами…

В австрийской армии существовали дисциплинарные взыскания, налагавшиеся без суда, властью начальника: подвешивание — когда нижнего чина со связанными и скрюченными назад руками привязывали к столбу так, что он мог касаться земли только кончиками больших пальцев ног; в таком положении, обыкновенно в обморочном состоянии, человека держали в течение нескольких часов… Заковывание в кандалы, при котором, человеку короткой цепью прикручивали правую руку к левой ноге и в согнутом таким образом положении выдерживали шесть часов… Только в 1903 г. «дарована» была австрийской армии «высочайшая милость», продолжительность этих наказаний ограничена была двумя часами, и от них освободили унтер-офицеров…

Далеко нам было до такой «культуры»!

Странно было бы при таких условиях полагать, что распорядки и взаимоотношения в стане наших врагов изменятся во время войны. Для нас не были секретом «черные страницы» германской и австрийской армий. Но только теперь, в свете опубликованных документов, они раскрываются в полной мере. Мы знаем приказ Гинденбурга (18.IX.1916) о «непрерывно возрастающем числе устных и письменных жалоб на обращение офицеров с солдатами в действующей армии — о физических насилиях, словесных оскорблениях и самых грубых ругательствах»… Имперский военный министр фон Штейн в своем циркуляре (3.VI.1917) писал: «Бесконечное множество жалоб на разительный контраст между роскошной жизнью офицеров и лишениями, которые претерпевают солдаты… Сеется подозрение, будто все лучшее отдается офицерам за счет солдат…» Анкета, произведенная командиром 8-го герм, корпуса, говорила уже не о «подозрениях»… «На всех собраниях слышатся жалобы на дурное обращение командиров с солдатами… Везде рассказывают — и вполне основательно — о злоупотреблениях в снабжении войск, уменьшении солдатского пайка за счет офицерского…» И.т.д., и т. д.

Покойный М. И. Драгомиров рассказывал:

«Русский офицер, шедший с прусским, умилился автоматической точностью отдания чести прусским солдатом. Прусский офицер на это заметил:

— Да, он так же точно отдал бы мне честь и тогда, если бы я лежал без чувств; но и не подумал бы подать мне помощь…»

А ведь русский дореволюционный солдат подал бы непременно…

Австрийская армия — представительница лоскутной государственности — с первым веянием революции разложилась сразу и окончательно. Русская — раскачивалась в течение года, то втыкая штыки в землю, то делая слабые и разрозненные попытки сопротивления. Немецкая — сильно поколебалась, восприяв от русской «революционную дисциплину», но скоро одумалась. Видеть во всех этих явлениях только лишь следствие военных систем не приходится. Истоки этих явлений заложены глубоко — в недрах жизни и в духовном облике народов.

Но для меня не представляет сомнений, что в ряду многообразных причин, приведших в 1917 г. к полному разрыву между солдатом и офицером, самой серьезной является одна… Наша казарма не восполняла огромный пробел гражданской школы: она не делала ничего или почти ничего для познания солдатом своей Родины и своих сыновних обязанностей в отношении ее; не воспитывала в чувстве здорового патриотизма и даже накануне войны не разъясняла ее смысла. «Прикажут — пойдем» — эта формула бессознательного, безоговорочного повиновения годилась еще, пока власть стояла крепко; когда же власть пошатнулась, то ясного военной массе стимула для самопожертвования не оказалось. И в результате — инстинкт самосохранения заглушил все другие чувства, все моральные побуждения.

Между тем офицерство в массе своей осталось верным долгу перед Родиной, и никакие пороки и прегрешения его не заслонят этого факта перед лицом истории. Офицерство звало солдата на бой и на смерть; революционная демократия, к которой в 1917 г. перешло временно влияние на солдатскую среду, — влияние, но не власть — внесла поправку: «поскольку — постольку»; и, наконец, большевики посмеялись над Родиной, над патриотизмом, над подвигом и призывали воткнуть штыки в землю и разойтись по домам.

Солдат послушался большевиков.

Почему? Не нужно ли отнести большую часть вины солдата на тех, кто мог и должен был воспитать в нем национальное самосознание: на государство, общество, школу, казарму, печать и литературу?

В Военной Академии

То разногласие, которое существовало во взглядах на служебную роль офицеров Генерального штаба, отражалось и на предназначении Николаевской Академии Генерального штаба. До девяностых годов Академия служила исключительно для комплектования корпуса Ген. штаба, а в 1893 г. получила, кроме того, задачу «развития высшего образования среди офицеров армии». Через несколько лет, впрочем, вернулись к прежней системе — с тем чтобы в 1909 г. вновь поставить Академии двойственную цель — давать офицеров «для нужд строевых частей и для комплектования Генерального штаба».

В конце пятидесятых годов почти одновременно появились на горизонте русской военной науки два светила, два молодых профессора Академии, приобретшие впоследствии мировую известность — Леер и Драгомиров. Первый — в области стратегии и философии войны, второй — в области прикладной тактики, воспитания и образования войск. Теория и практика, синтез и анализ — они, совсем разные люди по складу мышления, взаимно дополняли друга друга. И тогда уже их влияние было велико, возросши еще более в годы, когда они стояли во главе Академии: Драгомиров — в 1878–1889 гг. и Леер — в 1889–1899 гг. Под их влиянием воспитывалось несколько поколений Генерального штаба, и без преувеличения можно сказать, что их идеи воплощались на полях сражений в трех кампаниях: турецкой, японской и мировой. В 1905 г., по случаю юбилея ген. Драгомирова, Академия приветствовала его многоговорящей телеграммой: «Ура вождю русской военной мысли за целое столетие…»

Значение Академии и ее духовных руководителей в развитии русской военной науки будет яснее, если вспомнить, что в XIX столетии она не была в почете, что военная литература влачила жалкое существование, и академическая кафедра и профессорские труды были почти единственными проводниками в армию высших военных знаний. Только в 1897 г. по частной инициативе возникло «Общество ревнителей военных знаний», при котором впоследствии основан был «отдел военной психологии». Общество организовало доклады на животрепещущие темы, издавало сборник своих трудов и устраивало экскурсии. Но круг его участников был невелик, функционировало оно главным образом в столице, так как провинциальных отделов открывалось мало — как заявляли руководители — «по причине несочувствия высшего начальства…».

В каком порожистом русле протекала русская военная мысль, свидетельствуют два интересных эпизода.

Как это ни странно, русская военная наука более тридцати лет спустя после турецкой войны 1877/78 гг. не имела документальной истории. В недрах Главного штаба издавна существовала комиссия по составлению истории войны; должности в ней, как выгодные синекуры, переходили от отца к сыну; конца работы не предвиделось. Причины такой странной медлительности обнаружились наконец… В 1896 или 1897 г. подполковнику Мартынову (Е. И.), по желанию государя, поручено было на основании материалов комиссии прочесть стратегический очерк кампании в присутствии старейшего генералитета — с целью выяснения: «возможно ли появление в печати истории войны при жизни видных ее участников».