Читаем без скачивания Унесенные ветром - Маргарет Митчелл

«О, — подумала она, — Эшли не единственный до глупости слепой человек. Мне бы следовало давно это понять».

На протяжении многих лет она спиною чувствовала каменную стену любви Ретта и считала ее чем-то само собою разумеющимся — как и любовь Мелани, — теша себя мыслью, будто черпает силу только в себе. И так же, как она поняла сегодня, что Мелани всегда была рядом с нею в ее жестоких сражениях с жизнью, — поняла она сейчас и то, что в глубине, за нею всегда молча стоял Ретт, любивший ее, понимавший, готовый помочь. Ретт, который на благотворительном базаре, увидев нетерпение в ее глазах, пригласил ее на танец; Ретт, который помог ей сбросить с себя путы траура; Ретт, увезший ее сквозь пожары и взрывы в ту ночь, когда пала Атланта; Ретт, утешавший ее, когда она с криком просыпалась, испуганная кошмарами, — да ни один мужчина не станет такого делать, если он не любит женщину до самозабвения!

С деревьев на нее капало, но она этого даже не замечала. Вокруг клубился туман, но она не обращала на это внимания. Думая о Ретте, вспоминая его смуглое лицо, сверкающие белые зубы, черные живые глаза, она почувствовала, как дрожь пробежала у нее по телу.

«А ведь я люблю его, — подумала она и, как всегда, восприняла эту истину без удивления, словно ребенок, принимающий подарок. — Я не знаю, как давно я его люблю, но это правда. И если бы не Эшли, я бы уже давно это поняла. Мне никогда не удавалось увидеть мир в подлинном свете, потому что между мною и миром всегда стоял Эшли».

Она любила его — негодяя, мерзавца, человека без чести и совести, во всяком случае в том смысле, в каком Эшли понимал честь. «Да ну его к черту, этого Эшли с его честью! — подумала она. — Из-за своего понятия о чести Эшли всегда предавал меня. Да, с самого начала, когда он ходил к нам, хотя знал, что его семья хочет, чтобы он женился на Мелани. А вот Ретт никогда меня не предавал — даже в ту страшную ночь, когда у Мелани был прием и он должен был бы свернуть мне шею. Даже в ту ночь, когда пала Атланта и он оставил меня на дороге, он знал, что я — в безопасности, он знал, что я как-нибудь выкручусь. Даже тогда, в тюрьме янки, когда он повел себя так, будто мне придется расплатиться с ним за те деньги, которые он мне даст. Он никогда бы насильно не овладел мною. Он просто испытывал меня. Он меня все время любил. А я как низко себя с ним вела! Сколько раз я его обижала, а он был слишком горд, чтобы дать мне это понять. А когда умерла Бонни… Ах, как я могла?!»

Она поднялась во весь рост и посмотрела на дом на холме. Всего полчаса тому назад она считала, что потеряла все, кроме денег, — все, что делало жизнь желанной: Эллин, Джералда, Бонни, Мамушку, Мелани и Эшли. Оказывается, ей надо было потерять их всех, чтобы понять, как она любит Ретта, — любит, потому что он сильный и беспринципный, страстный и земной, как она.

«Я все ему скажу, — думала она. — И он поймет. Он всегда понимал. Я скажу ему, какая я была дура, и как я люблю его, и как постараюсь все загладить».

Она вдруг почувствовала себя сильной и такой счастливой. Она уже не боялась больше темноты и тумана, и сердце у нее запело от сознания, что никогда уже она не будет их бояться. Какие бы туманы ни клубились вокруг нее в будущем, она теперь знает, где найти от них спасение. Она быстро пошла по улице к своему дому, и каждый квартал казался ей бесконечно длинным. Слишком, слишком длинным. Она подобрала юбки и побежала. Но она бежала не от страха. Она бежала, потому что в конце улицы ее ждали объятия Ретта.

Глава LXIII

Парадная дверь был приоткрыта, и Скарлетт, задыхаясь, вбежала в холл и на мгновение остановилась в радужном сиянии люстры. Хотя дом был ярко освещен, в нем царила глубокая тишина — не мирная тишина сна, а тишина настороженная, усталая и слегка зловещая. Скарлетт сразу увидела, что Ретта нет ни в зале, ни в библиотеке, и сердце у нее упало. А что, если он не здесь, а где-нибудь с Красоткой или там, где он проводит вечера, когда не появляется к ужину? Этого она как-то не учла.

Она стала было подниматься по лестнице, надеясь все-таки обнаружить его, когда увидела, что дверь в столовую закрыта. Сердце у нее чуть сжалось от стыда при виде этой закрытой двери — она вспомнила многие вечера прошедшего лета, когда Ретт сидел там один и пил до одурения, а потом Порк являлся и укладывал его в постель. Она виновата в том, что так было, но она все это изменит. Теперь все будет иначе… Только бы, великий боже, он не был сегодня слишком пьян. «Ведь если он сегодня будет слишком пьян, он мне не поверит и начнет смеяться, и это разобьет мне сердце».

Она тихонько раздвинула створки двери и заглянула в столовую. Он сидел за столом согнувшись, перед ним стоял графин, полный вина, но неоткупоренный, и в рюмке ничего не было. Слава богу, он трезв. Она потянула в сторону створки, стараясь удержаться, чтобы не броситься к нему. Но когда он посмотрел на нее, что-то в его взгляде остановило ее и слова замерли у нее на губах.

Он смотрел на нее в упор своими черными глазами из-под набрякших от усталости век, и в глазах его не загорелись огоньки. Хотя волосы у нее в беспорядке рассыпались по плечам, грудь тяжело вздымалась, а юбки были до колен забрызганы грязью, на лице его не отразилось удивления или вопроса, а губы не скривились в легкой усмешке. Он грузно развалился в кресле — сюртук, обтягивавший пополневшее, некогда такое стройное и красивое тело, был смят, волевое лицо огрубело. Пьянство и разврат сотворили свое дело: его некогда четко очерченный профиль уже не напоминал профиля молодого языческого вождя на новой золотой монете, — это был профиль усталого, опустившегося Цезаря, выбитый на медяшке, стертой от долгого хождения. Он смотрел на Скарлетт, а она стояла у порога, прижав руку к сердцу, — смотрел долго, спокойно, чуть ли не ласково, и это испугало ее.

— Проходите, садитесь, — сказал он. — Она умерла?

Скарлетт кивнула и нерешительно пошла к нему, не зная, как действовать и что говорить при виде этого нового выражения на его лице. Он не встал — лишь ногой пододвинул ей кресло, и она опустилась в него. Жаль, что он заговорил сразу о Мелани. Ей не хотелось говорить сейчас о Мелани, не хотелось снова переживать боль минувшего часа. Еще будет время поговорить о Мелани. Ей так хотелось крикнуть: «Я люблю тебя!», и ей казалось, что именно теперь, в эту ночь, настал час, когда она должна сказать Ретту о том, что у нее на душе. Но что-то в его лице удержало ее, и внезапно ей стало стыдно говорить о любви в такую минуту — ведь Мелани еще не успела остыть.

— Упокой, господи, ее душу, — с трудом произнес он. — Она была единственным по-настоящему добрым человеком, какого я знал.

— Ох, Ретт! — жалобно воскликнула она, ибо его слова оживили в ее памяти все то доброе, что сделала для нее Мелани. — Почему вы не пошли со мной? Это было так ужасно… и вы были мне так нужны!

— Я бы не мог этого вынести, — просто сказал он и на мгновение умолк. Потом с усилием, очень мягко произнес: — Это была настоящая леди.

Взгляд его темных глаз был устремлен куда-то мимо нее, и она увидела в них то же выражение, как тогда, при свете пожаров, полыхавших в Атланте, когда он сказал ей, что пойдет вместе с отступающей армией, — удивление человека, который, прекрасно зная себя, вдруг обнаруживает в своей душе верность чему-то неожиданному и неожиданные чувства и немного стесняется собственного открытия.

Он смотрел своим тяжелым взглядом поверх ее плеча, точно видел Мелани, тихо шедшую через комнату к двери. Он как бы прощался с ней, но в лице его не было ни горя, ни страдания, лишь удивление на самого себя, лишь болезненное пробуждение чувств, не заявлявших о себе с юности, и он повторил:

— Это была настоящая леди.

По телу Скарлетт прошла дрожь, и затеплившийся в ней было свет радости исчез, — исчезло тепло — и упоение, которые побуждали ее мчаться как на крыльях домой. Она начала понимать, что происходило в душе Ретта, когда он говорил «прости» единственному человеку на свете, которого он уважал. И Скарлетт снова почувствовала отчаяние от невозместимости утраты, которую понесла не только она. Она, конечно, еще до конца не осознала и не могла разобраться в том, что чувствовал Ретт, но на секунду ей показалось, будто и ее коснулись шуршащие юбки мягкой лаской последнего «прости». Она смотрела глазами Ретта на то, как уходила из жизни не женщина, а легенда, — кроткая, незаметная, но несгибаемая женщина, которой Юг завещал хранить свой очаг во время войны и в чьи гордые, но любящие объятия он вернулся после поражения.

Взгляд Ретта снова обратился к Скарлетт.

— Значит, она умерла. — Он произнес это уже другим, небрежным и холодным тоном. — Видите, как хорошо все для вас устраивается.

— Ах, как вы можете говорить такое! — воскликнула она, глубоко уязвленная, чувствуя прихлынувшие к глазам слезы. — Вы же знаете, как я ее любила!