Читаем без скачивания Обратная сторона войны - Александр Сладков

Абдула и девяносто девять автоматов Калашникова

В Чечне началась пора спецопераций. Происходило все по одному и тому же сценарию. Армия брала в кольцо выбранное разведкой село, а внутрь заходили милиционеры и внутренние войска. Подозрительных мужчин сгоняли на площадь. Да они здесь все подозрительные: угрюмые, бородатые, с тяжелыми взглядами из-под густых бровей. У кого не было документов и кто не мог объяснить свое нахождение в селе – увозили в Грозный, на фильтропункт. А оттуда человека пойди достань. Легче попасть, чем вернуться. Прочесывали все подряд: сараи, дома, гаражи. Рушили поленницы дров, протыкали шомполами сено, ворошили свежезарытые ямы на задних дворах. Искали оружие и частные нефтеперегонные станции. Тут ведь знаете как – один раз ковырнул лопатой, и можно автомат или пулемет доставать, копнул второй раз, а из-под земли нефть сочится. Вдоль дороги сплошные банки с самодельным бензином. Заправишься на бензоколонке – пальцы в движке застучат. Купишь горючку у частника – машина будет работать, как часы.

Однажды спецназ Внутренних войск нашел штук сорок таких нефтеперегонных заводиков. У села Новая Жизнь, в кустах. Решили взорвать. Приехали, а навстречу сторож. Мужик-чеченец лет пятидесяти.

– Ребята, не жгите, это не мое!

– Давай закладывай тротил!

– Не надо!

Я ждал, когда все разрешится, наблюдая за этими переговорами издалека и сидя на БТРе, свесив ноги. Берцы мои были тяжелы от налипшей грязи. Сторож все умолял, и тогда командир группы молча пальцем показал одному из бойцов на чеченца и этим же пальцем провел по горлу. Все затихли, сторож моментально все понял. Он суетно глянул по сторонам, подбежал к БТРу и прижал мои берцы руками к своей груди. Я перепугался, дернул ногами, но приговоренный держал их мертвой хваткой, запрокинув голову и не сводя с меня глаз. Я обмяк, как будто резать хотели не его, а меня.

– Командир… Пускай идет.

Старший прикусил нижнюю губу, помолчал. Потом кивнул:

– Иванов, пускай идет.

И добавил, уже мне:

– Миротворец.

Так меня потом спецназовцы и дразнили «миротворцем». Целую неделю. А что, я не против.

На одной из операций я снова встретил Шаманова. Он чуть погрузнел, можно сказать, покруглел. Но был все так же неутомим и подвижен.

– Поедем завтра Чири-Юрт брать!

– Так его уже вроде взяли, в мае.

– Еще раз.

Ночевали под Старыми Атагами, в лагере 324-го Уральского полка. О, это была удивительная организация. Шаманов как-то в сердцах сказал:

– Этим людям бесполезно давать команды. Если они поперли – все, не поймаешь!

Когда брали площадь Минутка, легендарный генерал Булгаков кричал: «Стой! Дальше нельзя!» А ему отвечали: «Бесполезно, буряты пошли на прорыв!»

Действительно, когда 324-й формировали, офицеров брали с Урала, а вот контрактников – из Бурятии. Это были взрослые дядьки, с черными прокопченными лицами и необузданным поведением. Чувствовался в них какой-то уличный, своеобразный опыт. Шаманов едко шутил:

– В 324-м полку собрали всех бродяг Бурятской республики! На вокзалах ни одного бомжа не осталось!

Но в бою эти буряты были неуступчивы, азартны и сообразительны.

Рядом с палаткой, в которой мы остановились, чтобы ночевать, была еще одна, в которой жили мать и сын. Маленький смуглый парнишка и такая же маленькая, смуглая немолодая женщина. В январе девяносто пятого года, во время штурма Грозного, солдатик 81-го Самарского полка был тяжело ранен и в беспамятстве попал в плен. Когда боевиков погнали в горы, они утащили пленных с собой. И вот уже осень, а мальчишка так и жил в Чири-Юрте в здании детского садика. К нему приехала мама.

– Отдайте сына.

– Нет. Хочешь, живи рядом.

И она осталась. А рядом были еще пленные. «Сочинцы», от аббревиатуры СОЧ, то есть самовольно оставившие часть. Те, кто сбежал от войны к противнику.

Шаманов вызвал накануне спецоперации командира отряда самообороны села. Это был худой чеченец лет сорока, в зеленом бушлате, черной вязаной шапке, с крючковатым носом, небритыми скулами и выступающими вперед кривыми зубами.

– Абдула! С тебя сто автоматов.

– А где я возьму!

– Где хочешь. Покупай. Вон у вас по горам сколько оружия бродит. Еще отдашь десять гранатометов «РПГ-7».

– Шайтан-труба? Откуда!

– Я же тебе говорю, ищи. Так. Еще пулемет «КПВТ» с приваренной ручкой.

– Да нет у нас!

– Тебе что, номер его продиктовать? Да, и еще. У тебя там в детском саду на втором этаже наши солдаты сидят. Вот этого парня, Гимаева, ты мне приведешь сегодня, понял? Вместе с матерью. А остальных я завтра сам захвачу, в бою.

Когда мы разговаривали с освобожденным, он отвечал нам с чеченским акцентом. По-русски с ним не говорили, пришлось в плену учить местный язык.

А утром войска пошли вперед. Абдула вывалил из закромов автоматы.

Посчитали – мало. Одного не хватает. Подогнали к командирскому дому танк, вывели семью и развалили дом до нулевого цикла. Одним выстрелом. Законно? Нет. А пленных держать в селе законно? Тоже нет. На войне свой устав.

Мой друг Серега

В феврале девяносто пятого в Грозном получил мой друг Говорухин-младший ранение. Он ехал с десантниками на «Урале», в кузове. Из Парка отдыха в центр. В те дни это был тот еще парк. Месиво грязи, крови и запредельных эмоций. На одной из улиц по ним пальнули откуда-то сверху, из развалин. Пули прошили брезентовый тент. Одна попала майору, старшему команды, прямо в лоб, он напротив сидел, а вторая Сереге в ногу, ниже колена. Кое-как перевязали, отправили вертолетом в Моздок. А там, на базе, врачи уперлись: он же гражданский, вот и везите его в город, в больницу. Тянули-тянули, потом перевезли Серегу самолетом в Москву. А там уже пришлось ногу отпиливать. Был Серега-мачо, Серега-спортсмен. А стал калека. Настроение у него, сами понимаете, было не очень. Чтоб хоть как-то его успокоить, я собрал все кассеты, которые мы сняли в Чечне, и привез в госпиталь погранвойск, где он лежал.

– Серега, вот тебе материал. Ты же фильм хочешь по Чечне делать. Тут все.

Говорухин пришел в себя. Ходил сначала на костылях, потом на протезе с палочкой, потом без палочки. И вот настал момент, когда я снова решил поднять его дух.

– Серега, а приезжай к нам в Чечню. Двигаешься ты вполне прилично. Поживешь в нашем хозяйстве, осмотришься. В первый раз и снять-то ничего не успел, сейчас самое время.

И вот мы полетели встречать Говорухина-младшего во Владикавказ. Серега явился из самолета похожим на итальянского мафиози. Одетый во все черное, высокий, скуластый, небритый, с абсолютно замороженным взглядом. Образ дополняла кепка-аэродром. Вот он был таким. Внешне. Внутренне – добрым и сердобольным. И порядочным до щепетильности. Как-то я гулял на его дне рождения, в Салтыковке, на даче. Сентябрь, было прохладно, а мы сидели на улице. Огромный стол, человек сорок гостей. Я откланялся одним из первых. Пошел к машине, а влезть не смог. В спину словно кинжал воткнули! Позвоночник заклинило. Застонал громко, а все засмеялись, думали я хохмлю.

Только Серега прискакал ко мне на костылях. Без слов помог согнуться и поместиться в салон. Он-то знал, что такое боль. Десятки операций под общим наркозом. Долгие месяцы на госпитальной койке… Он все это знал.

Приехав с Говорухиным из аэропорта, мы заселились в знаменитую гостиницу «Владикавказ», что над Тереком у старинной мечети. Вечером – в ресторан, на второй этаж, а он битком. Сели в углу. Оркестр жарил «лезгинку». Народ в Осетии не любит грустить, а тут еще и суббота, веселые компании по всему огромному залу, шутки, смех. Мы приняли первые три тоста. Серега поковылял к музыкантам. Поговорил. Они заиграли «В Афганистане в черном тюльпане». Грустная песня про погибших, которых везут домой. Потом опять «лезгинка». Снова Серега хромает к эстраде, снова «Черный тюльпан». Дальше не помню. Утром я с трудом разлепил веки.

– Кук!

– Я!

– Пиво есть?

– Да откуда же?

– Пойди возьми в буфете.

– Денег нет.

Я вскочил. Похмелье исчезло. Как нет денег, мы же с собой все, что было, приволокли, все, что отпущено Москвой на ближайшие два месяца командировки.

– Кук, нас что, ограбили?

– Нет. Вы же вчера со всем залом соревновались, что больше оркестр сыграет, «Тюльпан» или «лезгинку».

– Да… И кто выиграл?

Не знаю. Помню, что все люди через час разошлись. А у нас как раз деньги закончились.

А в Чечне Серега меня разочаровал. Война ему была не нужна. Казалось бы, что может быть интереснее боя. Выстрел, взрыв, перебежка – вот это картинка. Что может быть увлекательнее лотереи: на какой бок ляжет монетка, на «орел» или на «решку». Повезло, ты жив, а вот солдата, что был рядом, уже унесли.

Нет, Серега летал с нами в горы, но там он в основном общался с людьми. На Ханкале снимал солдатских матерей. Ну, это вообще… Сплошные слезы. Комнатка, а по стенам двухъярусные кровати. Мятые платочки в трясущихся пальцах. Слабые голоса. И рассказы, рассказы: