Читаем без скачивания Изгнанники (без указания переводчика) - Артур Конан Дойл

Но затем к нему постепенно вернулся здравый смысл, связанный у кельтов так тесно с порывистостью. Дело, конечно, следует еще обмозговать: нельзя ли как-нибудь его поправить? Амос Грин исчез. Это уже один выгодный плюс. И он слышал приказ короля и понимал его значение. Правда, он не знал Парижа, но человек, умевший ночью находить дорогу в мэнских лесах, наверно, не затруднится разыскать известный дом архиепископа Парижского. Но внезапно сердце де Катина сжалось при одной мысли: городские ворота запирались в восемь часов, а теперь уже около девяти. Ему, де Катина, мундир которого служил сам по себе пропуском, легко было попасть в Париж. Но можно ли надеяться на пропуск Амоса Грина, чужестранца и штатского? Это невозможно, совсем невозможно. А между тем, несмотря на все, у него где-то копошилась смутная надежда, что такой энергичный и находчивый человек, как Грин, найдет выход из этого затруднительного положения.

Затем ему пришла мысль о побеге. Может быть, он сам еще сумеет выполнить данное королем поручение? Что это за люди схватили его? Они не выдали даже намеком того лица, чьим орудием являлись. Подозрения де Катина упали на Монсье и на дофина. Вероятно, один из них. Он узнал только одного из шайки — старого майора Депара, завсегдатая кабачков самого низкого разряда в Версале, готового быть всегда к услугам того, кто давал больше денег. Куда везут его? Может быть, на смерть. Но если они намерены покончить с ним, то зачем же было приводить его в чувство? С любопытством он заглянул в окно кареты.

По обеим сторонам ехало по всаднику, но в передней части экипажа находилось стекло, откуда он мог видеть окрестности. Тучи разошлись, и месяц залил пейзаж ярким светом. Направо лежала открытая ровная местность с группами деревьев и с башнями замков, выглядывавшими из-за рвов. Откуда-то из монастыря доносились с ветром тяжелые удары колокола. Налево, вдали, мигали огни Парижа. Город оставался позади. Куда-то везли пленника, только, во всяком случае, не в столицу и не в Версаль. Де Катина стал прикидывать шансы на успех. Шпага отнята, пистолеты остались в кобуре на земле, рядом с несчастной лошадью. Итак, даже на тот случай, если бы ему удалось освободиться, он окажется обезоруженным, тогда как схвативших его людей, по крайней мере, дюжина. Впереди, по дороге, залитой бледным лунным светом, ехали в ряд трое бандитов, а с обеих сторон кареты — по одному. По топоту копыт можно было заключить, что позади следовали еще не менее шести. Вместе с кучером это составляло как раз двенадцать негодяев, борьба с которыми была немыслимой для невооруженного человека. Подумав о кучере, де Катина взглянул через окно на широкую спину этого человека и внезапно, при отблеске лунного света в карете, заметил нечто, наполнившее ужасом его душу.

Кучер был, очевидно, сильно ранен. Удивительно, как он мог еще держаться на козлах и щелкать бичом при таких страшных ранах. На спине его суконного красного кафтана, как раз под левой лопаткой, зияла большая дыра, через которую, очевидно, прошло какое-то оружие, а вокруг виднелось большое темно-красное пятно. Но это было еще не все. Луч месяца упал на поднятую руку кучера, и де Катина содрогнулся, заметив, что она также покрыта запекшейся кровью. Гвардеец вытянул шею, силясь разглядеть лицо кучера, но его широкополая шляпа была низко опущена на лоб, а воротник одежды поднят так высоко, что черты лица оказывались совершенно затененными.

Вид этого молчаливого человека со следами ужасных ран на теле захолодил душу де Катина, и он забормотал про себя один из гугенотских псалмов Моро: "Кто, как не дьявол, мог бы править экипажем такими окровавленными руками и с телом, проткнутым насквозь шпагой?"

Карета доехала до места, где от большой дороги отделилась проселочная, сбегавшая вниз по крутому склону холма по направлению к Сене. Передние всадники продолжали ехать по большой дороге, так же как и следовавшие по бокам экипажа, как вдруг, к великому изумлению де Катина, карета, внезапно уклоняясь в сторону, в одно мгновение покатилась по проселочной дороге. Сильные лошади неслись во весь опор. Кучер стоя бешено хлестал их, и неуклюжий старый экипаж отчаянно подскакивал, бросая де Катина с. одного сиденья на другое. Придорожные тополи мелькали мимо окон кареты, лошади продолжали бешеную скачку, а дьявол-кучер размахивал при лунном свете своими ужасными красными руками, криками понукая обезумевших животных. Карету бросало то в одну, то в другую сторону, иногда она держалась только на двух боковых колесах, в каждый момент рискуя опрокинуться. Но как ни быстро неслись лошади, погоня мчалась еще быстрее. Стук копыт ее коней становился все отчетливее, ближе, и бот внезапно в одном из окон экипажа показались красные раздувающиеся ноздри лошади. Вот обрисовались ее морда, глаза, уши, грива, а над всем этим свирепое лицо Депара и блестящее дуло пистолета.

— В лошадь, Депар, в лошадь! — командовал сзади властный голос.

Блеснул огонь, и экипаж качнуло от судорожного прыжка одной из лошадей. Кучер продолжал неистово кричать и хлестать лошадей, а карета, подпрыгивая и громыхая, неслась дальше.

Но дорога сделала внезапный поворот — и прямо перед пленником и погоней, не более как в ста шагах от них, показалась Сена, холодная и молчаливая в лучах лунного света. Дорога крутым берегом спускалась к воде. Не было и намека на мост, а черная тень в центре реки указывала на паром, возвращавшийся от другого берега с запоздавшими путниками. Кучер, без колебания натянув туго вожжи, погнал испуганных животных прямо в реку. Те, почувствовав холод, остановились, и одна из них с жалобным вздохом повалилась на бок. Пуля Депара сделала свое дело. В мгновение ока кучер соскочил с козел и бросился в реку, но погоня окружила его; с полдюжины рук схватили кучера прежде, чем тому удалось добраться до глубокого места, и вытащили его на берег. В борьбе с его головы упала широкополая шляпа, и при лунном свете де Катина узнал его лицо. То был Амос Грин.

XVII

БАШНЯ ЗАМКА "ПОРТИЛЛЬЯК"

Бандиты удивились не менее де Катина, увидав в пойманном таким странным образом человеке второго посланца, считавшегося исчезнувшим. Вихрь восклицаний и проклятий срывался с губ негодяев, когда они, стащив громадный красный кучерский кафтан, увидели темную одежду молодого американца.

— Тысячи молний! — кричал один. — И это Человек, принятый проклятым Латуром за мертвеца.

— Как он очутился здесь?

— А где Этьенн Арно?

— Он убил Этьенна. Взгляните, как разрезан кафтан.

— Да, а цвет рук у этого молодца! Он убил Этьенна, взяв его кафтан и шляпу.

— А где его тело?

— И мы были в двух шагах от него,

— Ну, выход только один.

— Клянусь душой! — горячился старый Депар. — Я никогда особенно не любил старика Этьенна, но не раз выпивал с ним и позабочусь отомстить за него. Обмотайте-ка вожжами шею этого молодца и повесьте вот тут на дереве.

Несколько рук уже снимали подпругу с околевшей лошади, когда де Вивонн, протолкавшись вперед, несколькими словами остановил готовящийся самосуд.

— Кто дотронется до него, ответит жизнью, — грозил он.

— Но он убил Этьенна Арно.

— За это следует рассчитаться позднее, а сегодня он гонец короля. А что второй? Здесь?

— Да.

— Связать этого человека и посадить к тому в карету. Распрячь околевшую лошадь. Вот так. Де Карнак, наденьте поживее упряжь на вашего коня. Можете сесть на козлы и править; теперь ехать недалеко.

Лошадей быстро переменили; Амоса Грина впихнули в экипаж рядом с де Катина, и вот карета теперь медленно поднималась по крутому спуску, откуда она только что так стремительно спускалась. Американец не произнес ни единого слова и сидел, равнодушно скрестив на груди руки, пока решалась его судьба. Но, оставшись наедине с товарищем, он нахмурился и бормотал с видом человека, обиженного на свою участь.

— Проклятые лошади, — ворчал он. — Американский конь сразу почувствовал бы себя в воде, как утка. Сколько раз переплывал я Гудзон на моем старом Сагоморе. Переберись мы только через реку, тогда прямая дорога в Париж.

— Дорогой друг, — проговорил де Катина, кладя свои связанные руки на руки Грина, — можете ли вы простить мне опрометчивые слова, вырвавшиеся

у меня во время нашего злополучного выезда из Версаля?

— Ба, я забыл об этом.

— Вы были правы, тысячу раз правы, а я, ваша правда, дурак, слепой, упрямый дурак. Как благородно вы защищали меня. Но как вы очутились сами здесь? Никогда в жизни не испытывал я такого изумления, как в тот миг, когда увидел ваше лицо.

Амос Грин усмехнулся про себя.

— Я подумал, то-то вы удивитесь, узнав, кто ваш возница, — промолвил он. — Упав с лошади, я лежал неподвижно отчасти потому, что следовало отдышаться, отчасти же затем, что находил разумнее лежать, когда вокруг столько дерущихся. Воспользовавшись тем, что вас окружили, я скатился в канаву, выбрался из нее на дорогу и под тенью деревьев дополз до экипажа прежде, чем меня хватились. Я сразу сообразил, как могу пригодиться вам. Кучер сидел обернувшись, с любопытством глядя на происходившее сзади. С ножом в руке я вскочил на переднее колесо, и бедняга замолк навеки.