Читаем без скачивания Университетская роща - Тамара Каленова

— Смысла никакого, — не стал спорить Кузнецов. — Просто я хотел подчеркнуть рационализм мышления американца против размягченности русского…

Не заметив, как недовольно собрались к переносице брови собеседника, не терпевшего никакого принижения национального достоинства, Степан Кирович продолжал:

— Вот вам живой пример: томский купец Горохов. Под конец жизни разорился. На чем? На тряпках. Задумал поставить завод, который перерабатывал бы всякую рвань, тряпье в бумагу, и прогорел. Американец тряпки — на пиво, русский делец в похожем предприятии — полный банкрот.

— Купец — это еще не весь русский ум, — возразил Крылов.

— Правильно. Но такой купец, как Горохов, зеркало той действительности, которая его породила. Вы хоть знаете о нем?

— Почти ничего. Слыхал, был здесь такой богатей лет тридцать назад. Какое мне до него дело? — пожал плечами Крылов.

— Ну-у, батенька, — удивленно протянул Кузнецов. — Такие чумазые — так здесь купцов величают — это же сама история! А ее знать надобно, — и, не дожидаясь согласия Крылова, начал просвещать: — Философ Александрович Горохов происходил из очень бедной крестьянской семьи. Будь у его родителей средства, он, быть может, стал бы ученым. Но средств не было, и он пошел служить. Энергия, ум, работоспособность — и в 37 лет Горохов стал томским губернским прокурором. Женился на дочери золотопромышленники Филимонова, а тут подоспела золотая лихорадка. Золото сали находить даже на реке Ушайке. Подфартило и Горохову с Филимоновым. Философ Александрович вышел в отставку и зажил так, как хотел давно, феерически. Отсутствие образования и наличность большого капитала само по себе соединение, взрыву подобное. На том месте, где теперь стоит Общественное собрание, в центре города, Горохов построил дом, красивый, барский, единственный в городе дом с… зеркальными окнами во всю ширину их просвета. Возле дома, под горой устроил сад, который обошелся ему в четверть миллиона рублей. Запрудил ручей, воздвиг стеклянный павильон, разбросал по саду статуи, киоски, бельведеры, грибки с надписями «Храм любви», «Убежище для уединения» и тому подобное. Китайские фонари, гондолы на озерке, оранжерея с виноградом и фигами — все из камня! — словом, сколько фантазии хватило!

— Мало ли на Руси самодуров, — заметил Крылов.

— Нет, вы послушайте далее! — загорячился Кузнецов. — Наш знаменитый путешественник Григорий Николаевич Потанин колоритно рассказывал, как Горохов пиры задавал. Гости ели с тарелок из местного фарфора. На тарелках были рисунки, изображавшие виды Томска, которые были видны гостям через стены стеклянного павильона. Вино пили из сверхъестественных бокалов, в которые входила целая бутылка шампанского. Бокалы стояли подле стульев на полу, а верхние края их равнялись с плечами обедавших. Томичи на обедах Горохова, говорил Потанин, пировали, как боги варваров. Но самое необыкновенное — это была гороховская библиотека! В одной из комнат стояли шкафы со стеклянными дверками, на полках — стройные ряды книг в отличных переплетах, все одинаковой толщины и роста, с золотым тиснением на корешках: «Благонравие и порок», «Тщеславие и скромность»… А внутри этих книг — пустота! Пустые, картонные коробки! Вот до чего додуматься можно! Ну, хорошо в обычные дни в его доме ставилось до восьмидесяти самоваров — это можно отнесть за счет чревоугодия. А библиотеку?

— За счет того же чревоугодия, — сказал Крылов. — Я слушал вас, Степан Кирович, не перебивая. Но все время хотел сказать: Горохов — это не история. Это бородавка, это… парша на теле истории! Какое мне дело до того, как объедался и как прогорел на тряпках тупой безвопросный человек?! История — это вот сегодня! Народное гуляние. Открытие храма науки.

— Идеалист, — поддел Кузнецов. — Эдак, по-вашему, история человечества должна состоять из одних только красивых и чувственных моментов. Нет, батенька, история — это все вместе: и зло и добро, и свет и темень, и грех и святость. И мы с вами, грешные, тоже… Да что мы, в самом деле, завели спорить? Не позволить ли нам в честь торжественного события полубутылочку «Мартовского» пивка?

Крылов неопределенно пожал плечами, ему не хотелось толкаться у торговых лавок, но Степан Кирович уже повлек его за собой.

Они долго искали место под навесами, наконец устроились за липким столом, заказали пиво. Чтобы как-то убыстрить время ожидания, Крылов подозвал мальчишку-разносчика и купил «Сибирскую газету».

— Копить собираетесь, Порфирий Никитич, газетки-то? — не без язвительности осведомился Кузнецов. — За сегодняшний день уже вторую покупаете.

— А хоть бы и так, — обидчиво взбросил на приятеля взгляд Крылов. — Нравится мне этот нумер. Искренний, богатый материалом. Молодцы, господа журналисты!

— Газета недурна, — согласился Кузнецов. — Можно сказать, исторический нумер.

— Вот именно, — Крылов распахнул пахнувшие полиграфической краской листы. — Вот послушайте, как хорошо написано… «Давнишние, постоянные желания Сибири, заветные, дорогие мечты наши исполнились; долгое и терпеливое ожидание увенчалось, наконец, успехом! Нам не жаль ни мучительных тревог, пережитых нами, ни потерянного даром времени, ни тех прямых и косвенных обид, которыми осыпали нас, не жаль потому, что душа наша полна живейшей радостью: мы охотно и всецело забываем все то горькое и нехорошее, что связано с историей открытия у нас столь ожидаемого университета…»

— Да, хоть в латаном, да не в хватаном, — с неожиданной грустью сказал Степан Кирович. — Есть чем гордиться, чему радоваться: выпросили-таки, вымолили у царя для Сибири куцый университет.

— Куцый? Что вы имеете в виду?

— А то и имею, что куцый. Ждали четыре факультета, а получили один — медицинский. Как же не куцый?

— Хоть такой, да есть, — упрямо склонил голову Крылов. — Всему свое время. Не забывайте, что еще совсем недавно в Сибири не было даже гимназий. Откуда студентов брать? Из Европы вывозить?

— Ах, время? — Степан Кирович пробарабанил пальцами по столику. — На Сибирь всегда не хватало времени. На нее всегда смотрели как на колонию. И теперь смотрят так же! А вы говорите — время… Правильно россиян сравнивают с Генслеровой коровой из «Гаваньских чиновников». Стоит сия корова в грязи и мычит: «Му-у… Хоть бы поленом кто огрел, — все бы легче было вылезти!» Так и с Сибирью. Всё берут отсюда — лес, уголь, меха, рыбу, масло… А в обмен?! Каторга и ссылка!

Крылов расстроился; он чувствовал справедливость слов Степана Кировича, но зачем же так категорически? Вся Россия, весь народ живет на положении колониальном. Сибирь не была исключением, и, несмотря ни на что, хотелось верить в объективное течение жизни к лучшему! Возможно ль существовать без веры в доброе? Зачем твердить «все плохо», когда бывает и хорошо? Как сегодня, например…

— Взгляните, Степан Кирович, как воодушевлен народ, — сказал он, беря за локоть насупившегося Кузнецова. — Будто на пасху вышли!

— Это и странно, — продолжая хмуриться, ответил тот. — Что им университет? Что университету они? У большинства даже внукам не суждено в нем учиться — ан веселятся. Вот в чем величие русской души — в бескорыстии…

— Бескорыстие — это да, конечно, — сказал Крылов. — А вот относительно внуков — я не согласен. Отчего вы так безнадежно рисуете перспективу?

— Оттого, что более реалист, нежели вы. Нужно правде смотреть в глаза.

— Я и смотрю.

— Да нет, батенька, — вновь начал закипать «муравей-книжник». — У вас взгляд какой-то особенный! Закономерности природы пытаетесь постичь, а в обществе — мечтатель.

— Неправда, — обиделся Крылов. — Я тоже вижу…

Он осекся на полуслове. Прямо на него шла знакомая девушка с парохода, его бывшая пациентка.

В колеблющихся розовых, оранжевых отсветах китайских фонариков, в голубом тонком и прозрачном платье из дорогой барежевой ткани, свободными складками ниспадающей от груди, с открытыми плечами, по которым струилась тяжелая медь полураспущенных волос, она была прекрасна. Та ли это девушка, в беспамятстве никнувшая на скомканных грязных армяках? Нет, это не она, другая… боттичеллиевская Венера…

Кузнецов тронул его за плечо: неудобно, право, так глазеть, несолидно…

И тут только Крылов заметил, что девушка не одна, что ее сопровождает невысокий плотный мужчина лет сорока с неприятным сплюснутым с боков лицом, в котелке, в мышиного цвета костюме. Огромная бриллиантовая брошь выделялась на черном галстуке. Брошь эта искусно изображала паука. Он, слабо посверкивающий, был совсем как живой…

Крылов похолодел. Он узнал и эту знаменитую брошь — томичи упорно поговаривали, что бриллианты не поддельные, а самые настоящие, узнал и ее хозяина, австрийского подданного господина Вакано.

О, это был человек, не менее известный, чем его паук! Господин Вакано владел пивнушкой «Германия» по улице Магистратской. Так, во всяком случае, говорили его документы. На самом деле «Германия» славилась как самое таинственное и грязное заведение в городе. Безудержное пьянство, карты, скупка краденого, исчезновение людей, ночные феи, подозрительные жилицы на втором этаже… Сиделец грек, далеко не единственный помощник Вакано, неоднократно замечен в обснимывании пьяных посетителей. Страшное место…