Читаем без скачивания Виктор - Валерий Михайлов

– Не думаю, что стоит идти к столу, раз мы уже приняли приглашение на обед. Это было бы слишком предсказуемо, – ответил Эшли.

– И безвкусно во всех смыслах этого слова, – добавила Оливия. – Но то, что простительно нам, никогда не простят вам, так как вы за столом сегодня главное блюдо, – сказала она назидательно Виктору. – Но раз всё равно в этом доме не уйти от ботаники, я лучше отправлюсь в оранжерею. Тем более там, говорят, прекрасные цветы. Вы составите мне компанию? – спросила она у Эшли.

– С превеликим удовольствием, тем более что мне выпала честь сопровождать самый очаровательный цветок на свете.

– Почему вы мне льстите столь непростительно мало? – спросила у Эшли Оливия, беря его под руку и направляясь с ним, надо думать, в оранжерею.

Его ответ Виктор уже не услышал.

– А вы где собираетесь скрываться во время обеда? – поинтересовался он у мисс Тревор.

– Ещё не решила. Но если вы пригласите меня отобедать, я пойду на это самопожертвование.

– Но вправе ли я требовать от вас столь великой жертвы?

– Взамен я потребую избавить меня от скуки.

– Сделаю всё, что в моих силах, и даже больше.

Вопреки заявлениям публики обед получился более чем неплохим. Вегетарианская еда оказалась вполне съедобной и очень даже сытной, а гости – остроумными ровно настолько, чтобы это способствовало правильному пищеварению. Когда же дамы покинули мужчин, кто-то из гостей, кажется, лорд Ричмонд, достал «случайно прихваченную» дома бутылку бренди и вылил её содержимое в лимонад. В результате, когда мужчины присоединились к дамам, у них уже было весьма приподнятое настроение.

Когда же стрелки часов перевалили за полночь, леди Чарстлей предложила гостям перейти в её лабораторию духовных изысканий для проведения спиритического сеанса. Большинство гостей восприняли это предложение как знак того, что им пора. Эшли тоже начал откланиваться.

– А вы разве не останетесь с нами? – спросила его Оливия, которая всегда с восторгом смотрела на всякие фокусы и чудеса.

– К сожалению, я не могу себе этого позволить. В прошлый раз, когда я гостил в деревне у лорда Ашера, меня уговорили принять участие в подобном действе.

– И что?

– Мы вызвали дух Тацита. Казалось бы, приличный при жизни был человек. А там он не только поведал всему миру интимные подробности из жизни леди Умболдорф, которые давно уже все успели забыть, но вообще повел себя вызывающе, приставал к дамам, хамил, а перед уходом умудрился разбить любимый хозяйский графин. И хуже всего то, что меня же во всём и обвинили, решив, что это мои флюиды так влияют на духов – а иначе почему же до этого никто из них не позволял себе и тысячной доли такого.

– Вы дурно влияете даже на покойников, – заметила строго Оливия.

– Как говорят астрологи, влиять на кого-то удел звёзд и светил. Я же не настолько тщеславен, чтобы ставить себя в один ряд с космическими телами. Тем более что влиять на кого-то для меня слишком хлопотно. Так что я больше люблю попадать под чужое влияние, особенно под такое, как ваше.

– А вы, надеюсь, порадуете нас своим присутствием? – спросила леди Чарстлей у Виктора.

– К огромному своему сожалению я тоже вынужден отказаться от вашего приглашения по причине сильной головной боли. А, как мне известно, к духовным экспериментам можно приступать исключительно будучи в прекрасном здравии и спокойном расположении духа. Мне же полезней будет пройтись.

– Очень жаль, – без малейшего сожаления в голосе сказала леди Чарстлей. – Надеюсь, в следующий раз вы будете чувствовать себя значительно лучше.

– Поехали куда-нибудь развеемся? – предложил Эшли, когда они с Виктором вышли из дома.

– Извини, но у меня действительно разболелась голова.

– Тогда я тебя отвезу.

– Спасибо, но мне лучше прогуляться пешком.

– На улицах ночью небезопасно.

– Ничего. Я сумею постоять за себя.

– Ну, как знаешь. Ты уже не маленький.

Ссылаясь на головную боль, Виктор почти не юлил. На него действительно навалилась боль, но только душевная. Разлука с Жозефиной действовала на него угнетающе. Он постоянно думал о ней, желал её, рвался к ней всей душой… И если обычно ему удавалось держать себя в руках, отгоняя печальные мысли, то теперь они вырвались на свободу.

Оставшись один, он пошёл, куда глядели глаза, по безлюдной мостовой, освещённой мерцающими газовыми фонарями. Спустя какое-то время ноги привели его на набережную Темзы. Он сел на скамейку и, глядя в никуда, погрузился в раздумья.

– Прошу прощения, сэр, за то, что отвлекаю вас от ваших размышлений, но позвольте вас спросить: не найдётся ли у вас немного мелочи для странствующего философа?

Только после этих слов, произнесённых хриплым мужским голосом, Виктор осознал, что давно уже не один. Рядом с ним сидел мужчина лет пятидесяти на вид. Несмотря на достаточно потёртую внешность, он не был похож на большинство бродяг. По крайней мере, от него не несло годами немытой плотью, да и одежда, хоть и была тряпьём, выглядела тряпьём стиранным. К тому же на лице у него не было следов хронического алкоголизма – наиболее распространённой причины превращения человека в бездомное опустившееся существо.

– А вы – философ? – удивился Виктор.

– В античном значении этого слова.

– И в чём заключается ваша философия?

– Это сложный вопрос, особенно если отвечать на пустой желудок.

– И всё же?

– Сутью моей философии является особый взгляд на Мир, на создателя, на бытие… Но вам вряд ли это будет интересно.

– Почему же. Я тоже люблю размышлять на эти темы, и буду весьма рад, если вы поделитесь со мной своими мыслями.

– Центральное место в моей философии занимает постулат о том, что наш создатель или, если вам так больше удобно, господь-бог есть по своей сути творец.

– Весьма оригинальная мысль.

– А зря вы иронизируете. Обычно создателя представляют себе этаким владельцем доходного дома, который, создав наш Мир и заселив его всевозможными тварями, включая и человека, строго следит теперь за порядком в своих угодьях. При этом чуть ли не каждый из нас считает своим долгом указывать ему, как надлежит поступать, называя свои придирки молитвами. Дай нам то, сделай так, почему ты так поступил… и так далее. Разве не подобные требования являются сутью наших молитв? И разве можно назвать творцом того, кто только и делает, что разбирает весь этот нескончаемый поток прошений и жалоб? Неужели наш создатель является столь жалким существом? – неустанно спрашивал я себя.

– И каков был ваш ответ на эти вопросы?

– Ответ пришёл как озарение, словно сам Творец или один из его ангелов нашептал мне его на ухо. Наш создатель – творец, причём творец в том смысле, в котором мы называем творцами художников и литераторов. Повинуясь своему вдохновению, он создаёт Мир, как писатель создаёт свой роман. И для того, чтобы этот роман-вселенная получился хорошим, в нём должны быть свои интриги, свои радости и страдания, свои возвышенные и низкие места… Ведь только таким и может быть поистине гениальное творение. И, как творца, его волнует совсем не добро и зло, награды и наказания, не говоря уже о нашем раболепии и лести, а суть совершенства его творения, в котором каждый из нас лишь элемент всеобщего чуда. А раз так, то пошло стенать и жаловаться на несправедливость или упрекать кого-то за неприглядность его роли в этом творении. Разве кто-нибудь упрекает Шекспира за поведение его героев? Разве можно назвать преступником господина Дюма только за то, что он положил на страницах своих романов не одну дюжину ни в чём не повинных людей? Конечно же, мы не обвиняем этих людей, и более того, с удовольствием читаем их произведения, почитаем их за талант и так далее. Надеюсь, вы мне простите некий сумбур в изложении своих мыслей.

– Весь мир театр, а люди в нём актёры? Кажется, так об этом говорил Шекспир?

– Весьма близко к истине.

– И что же нам в таком случае остаётся? Играть свои роли? Но мы не знаем сценария. Импровизировать? Но тогда мы становимся соавторами. Не об этом ли образе и подобии идёт речь в книге? И какова, как вы думаете, во всём этом роль, отведённая нам?

– Ну, на счёт соавторства, это вряд ли. Слишком уж мы мелки для такой роли, я имею в виду человечество в целом, не говоря уже об отдельно взятых представителях этого вида бесхвостых обезьян. Актёры… несомненно. Только маленькие актёры для маленьких ролей. Этакий блошиный цирк в стране гигантов или снующие по сцене муравьи…

– Не слишком как-то вы почитаете род человеческий, – перебил его Виктор.

– Людям свойственно заноситься в своей гордыне, я же стараюсь помнить о масштабе вселенной. Но я не договорил. Если использовать образ театра, то существование любого театра лишается всякого смысла без ещё одной категории участников представления, а именно без зрителя. Казалось бы, что может быть очевидней, однако, эту мысль почему-то мы постоянно упускаем из виду. Вот когда я это понял, я решил найти дорогу в зрительный зал. С тех пор именно достижению этой цели я отдаю все свои силы.