Читаем без скачивания Глаза Ангела - Эрик Ластбадер

Было уже поздно, но Ирине совершенно не хотелось домой. Не хотелось покидать дружный, гостеприимный, уютный дом, согретый семейным теплом. Пожалуй, впервые за долгое время она по-настоящему отдохнула, расслабилась, забыла о неприятностях. Все было хорошо, и она была довольна, что пришла к этим людям в гости.

Ирина поискала глазами Марса, увидела его рядом с родителями, тоже довольного, счастливого. Задумалась: пусть он весьма посредственный любовник, но ведь это ерунда по сравнению с тем, что он может дать ей. А дать он может истинное богатство. То, чего давно жаждет ее душа и никак не обретет, — войти в хорошую дружную семью, стать полноправным ее членом и делить на всех горе и радость.

Касумигазеки — район в деловой части Токио, где работала Хонно, был хорошо знаком Большому Эзу, но несколько с другой стороны, чем знала его Хонно. Он показал ей такие места, о которых она и не подозревала, что они вообще существуют, а тем более в этом районе. В ночную пору освещение Касумигазеки не было ярким, все виделось как бы сквозь слой воды или через зеленое бутылочное стекло.

— Раз Какуэй Саката — самурай, значит, мы должны поставить себя на его место и постараться думать, как он. Если нам это не удастся, вряд ли мы тогда отгадаем загадку, которую он вам задал, — вслух рассуждал Большой Эзу, не переставая вертеть в руке таинственный ключ. — У каждого бизнесмена, как правило, есть в банке сейф с ценными бумагами и деньгами. Представитель семейства якудзы хранит все самое дорогое в запертой шкатулке, спрятанной под татами в его спальне. Где может хранить ценности самурай?

— Я не знаю, — взглянула на Большого Эзу Хонно.

— Но я знаю, — подмигнул ей Большой Эзу, — так, по крайней мере, мне кажется.

И повел ее в центр Касумигазеки. Они шли по современному Токио, вдыхая выхлопы миллионов машин, хрустя песком под ногами, щуря глаза от едкого городского смога. Кругом приветливо сияли яркие неоновые вывески, предлагая на выбор все, что только душе угодно. Немного погодя Хонно и Большой Эзу свернули на боковую улочку, потерявшуюся среди больших, современных, из стекла и бетона, зданий, — свидетельств экономических достижений страны, — но сохранившую тем не менее дух старой Японии, ее традиций, управлявших ею в течение долгих лет, пока не пришли им на смену экономические законы.

— Вот сюда приходил Саката, когда хотел отдохнуть и сосредоточиться, — показал Большой Эзу на деревянный, покрытый лаком синтоистский храм. Подойдя ближе, он потянул за шнур, раздался звон бронзового колокольчика в сделанном вручную кэнионе. — Проснитесь, божества, обитающие в лесах и реках!

Большой Эзу заразительно рассмеялся.

— Шутки шутками, — сказал он, — но мне интересно, живут ли боги на металлических балках домов и неоновых вывесках? Или в скоростных лифтах, которые вмиг примчат тебя на какой-нибудь сотый этаж? Боятся ли наши боги — ками высоты?

— Как вы можете так неуважительно говорить о ками? — возмутилась суеверная Хонно.

— Могу, и причем запросто, — ответил ей Большой Эзу. Но Хонно не поняла, всерьез он говорит или по своему обыкновению шутит. Юмор был чужд ей, в ее жизни шутка являлась вещью невероятной, такой же немыслимой, как если бы она, например, опоздала на свидание к мужу, или если бы он вдруг вспомнил, куда положил вчера свои носки, или знал, где в доме лежит сахар.

— Я не люблю шуток, — резко проговорила Хонно. — Ребенок рождается, плачет, ест, пьет, спит — это естественно. Всему остальному он учится. В том числе и шуткам. Значит, они неестественны.

— Возможно, — согласился Большой Эзу с некоторым удивлением, — но юмору научила меня моя бабушка, которая очень любила высмеивать наш грешный мир. «Чувство юмора, — говорила она, — помогло мне выжить, иначе я бы давно сделала себе харакири». Вот я и стал постоянно подшучивать и над собой, и над жизнью вообще.

— Ни за что не поверю, — сердито возразила Хонно, —что почтенная пожилая женщина могла научить вас подобным глупостям.

— Учила, учила, мне-то лучше знать. И почему вы думаете, что чувство юмора — глупость?

— Глупость, потому что к жизни следует относиться серьезно, а вы все шутите. Поэтому из вас и получился гангстер.

— Это совершенно неверная точка зрения. Я попал в мир якудзы с момента своего рождения. Кем, интересно, я мог стать — школьным учителем?

— Не согласна. Вы говорите, будто у вас не было выбора, но это не так. Выбор, несомненно, был. Вы стали гангстером по другой причине — я знаю, почему. Вы слишком любите материальный мир, все земное.

— Очень может быть, — задумчиво произнес Большой Эзу. — Но больше я вам ничего не скажу. А кое-что на этой земле я действительно люблю, верно.

— А я люблю своего мужа, — быстро вставила Хонно.

— Кого? — рассмеялся Большой Эзу. — За что можно любить бездельника с куриными мозгами?

— Как вы можете о нем так говорить? Что вы вообще знаете о моем муже?

— Гораздо больше, чем вы полагаете, — Большой Эзу посмотрел вверх, через крышу синтоистского храма на высокие здания Касумигазеки. — Я вижу, что вам эта тема неприятна, но мне все-таки любопытно, что привлекательного находите вы в вашем муже?

Хонно не очень хотелось отвечать, но она посчитала себя обязанной защитить честь Эйкиси, пусть даже и перед лицом гангстера:

— Он достойный человек. И нуждается во мне. Кроме того, он положительный и солидный, очень надежный муж. Рядом с ним я чувствую себя в безопасности.

— Да, безопасность... Вот мы и добрались до существа вопроса. Что вы подразумеваете под словом «безопасность»? Подчинение чужой воле? Наверное, женщины находят определенное удовольствие в том, чтобы подобострастно служить своему мужу, теряя при этом собственное лицо, право голоса, свободу, наконец. Точно так же матери с радостью жертвуют собой ради своих детей. — Казалось, что Большой Эзу рассуждает вслух. — Вы чувствуете себя защищенной рядом с Эйкиси, потому что он верен порядку, строго блюдет обычаи и правила. Уверен, дома он почти не разговаривает с вами, никогда не называет по имени. Да, он нуждается в вас. А для чего? Чтобы вы готовили ему еду, убирали, раскладывали его одежду по утрам, ну и так далее. А ведь вы не домохозяйка, работаете в большой фирме. Во сколько вы встаете утром, чтобы успеть обслужить своего мужа?

— Нет, нет, все не так, как вы говорите, — запротестовала Хонно.

— А как? Объясните же мне.

— Вы ловко манипулируете словами, мне трудно с вами тягаться, — разъярилась Хонно, — переворачиваете все с ног на голову.

— Вы читали «Хагакуре»? Да? Тогда вы должны помнить одну важную фразу из этого произведения, которую произносит умный самурай. Набравшись достаточно жизненного опыта он, к своему удивлению, обнаруживает, что все те сложные правила и ограничения, требуемые обществом, которые он скрупулезно соблюдал, оказались ничем иным, как бессмысленной иллюзией, обманом. И автор книги советует опытному самураю, познавшему истину, держать язык за зубами и не распространяться о своем открытии, чтобы молодые и неоперившиеся самураи ни в коем случае не узнали правды.

Хонно вся горела от негодования. Как она презирала сейчас Большого Эзу! Какой ужасный человек! Настоящее чудовище! Наконец она собралась с мыслями и спросила:

— Откуда вы знаете, в какой храм ходил Саката-сан?

Большой Эзу в раздумье смотрел на нее какое-то время, потом ответил:

— Хочу дать вам один совет, госпожа Кансей. Вам следует облегчить срою душу — она несет тяжкий груз, и может статься, со временем груз этот станет для вас непосильной ношей.

Большой Эзу зашел в крохотный храм, Хонно, как тень, последовала за ним.

— А ответ на ваш вопрос очень и очень простой. У меня много друзей, еще больше связей. Естественно, среди моих знакомых есть и самураи. Они не раз видели Сакату здесь.

— Все-то вы знаете.

— Не все. — Большой Эзу вынул из кармана ключ. — Я не знаю, что спрятал Саката, но знаю где.

Он направился к месту, где хранился священный предмет; наклонившись, поднял ткань, которой был задрапирован постамент, и вставил ключ в замок на маленькой двери, помещавшейся в деревянном постаменте. Открыв дверь, он обнаружил за ней две толстые тетради, похожие на гроссбухи, достал их и передал Хонно. Та открыла одну из них, полистала, пытаясь разобрать каракули, написанные убористым почерком, но безуспешно. Вторая тетрадь, так же как и первая, был испещрена непонятными письменами.

— Что это такое? — спросила Хонно. Большой Эзу заглянул в книгу через плечо Хонно и ответил:

— Я, конечно, не могу сказать наверняка, но, по-моему, это какой-то шифр.

— Прекрасно. И что мне теперь делать с этими записями? Я даже не представляю, о чем они.

И в эту минуту она вспомнила о Гиине.

С Гиином Хонно познакомилась лет десять назад, задолго до своего замужества. Гиин тогда занимал какую-то высокую должность в каком-то министерстве. Собственно говоря, он был нареченным женихом Хонно, и она конечно вышла бы за него замуж, если бы он, так же как и ее отец, не был заядлым, неисправимым игроком.