Читаем без скачивания Лолита - Владимир Набоков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Как мама?», спросила она вежливенько, и я сказал, что доктора не совсем ещё установили, в чём дело. Во всяком случае что-то с желудком.
«Что-то жуткое?»
«Нет, с желудком».
Я объяснил, что нам придётся оставаться некоторое время поблизости; больница находилась в деревне около весёлого городка Лепингвиля, где в начале девятнадцатого века жил знаменитый поэт и где мы пересмотрим все кинопрограммы. Она нашла, что проект — первый сорт и спросила, достигнем ли Лепингвиля до девяти вечера.
«Мы будем в Брайсланде к обеду», ответил я. «А завтра посетим Лепингвиль. Какова была вчерашняя экскурсия? Тебе было очень весело в лагере?»
«У-гу»
«Жаль уезжать?»
«Унг-унг».
«Говори, Ло, а не хрюкай. Расскажи мне что-нибудь».
«Что именно, па-па-ша?» (последнее слово она произнесла очень раздельно и не без иронии).
«Всё равно что».
«Можно вас называть на ты и папа?» (при этом прищурилась, глядя на дорогу).
«Можно».
«Вот умора! Когда это вы в маму успели втюриться?»
«Придёт день, милая Ло, когда ты поймёшь многие чувства и положения, как, например, гармонию и красоту чисто духовных отношений».
«Как же!», произнесла грубая нимфетка.
В диалоге наступила неопределённая пауза, заполненная живописной окрестностью.
«Посмотри-ка, Ло, сколько там коров на том склоне!»
«Мне кажется, меня вырвет, если посмотрю на ещё одну корову».
«Знаешь, Ло, я ужасно скучал по тебе».
«А вот я по тебе не скучала. Мало того — мерзко изменяла, но это ровно ничего не значит, так как ты всё равно перестал мной интересоваться. Вы здорово лупите, господин. Гораздо скорее, чем мама».
Я перешёл со слепой скорости в семьдесят миль в час на полуслепую в пятьдесят.
«Почему ты думаешь, что я перестал тобой интересоваться?»
«Ну, во-первых, ты меня ещё не поцеловал».
Внутренне обмирая, внутренне изнывая, я смутно увидел впереди сравнительно широкую обочину и с подскоками и покачиванием съехал на траву. Помни, что это ребёнок, помни что это…
Не успел автомобиль остановиться, как Лолита так и вплыла в мои объятия. Не смея, не смея дать себе волю — не смея позволить себе понять, что именно это (сладкая влажность, зыбкий огонь) и есть начало той несказанной жизни, которую усилием воли при умелой поддержке судьбы я наконец заставил осуществиться — не смея по-настоящему её целовать, я прикасался к её горячим раскрывающимся губам с величайшим благоговением, впивал её мелкими глотками — о, совершенно безгрешно! Но она, нетерпеливо ёрзнув, прижала свой рот к моему так крепко, что я почувствовал её крупные передние зубы и разделил с ней мятный вкус её слюны. Я, конечно, знал, что с её стороны это только невинная игра, шалость подростка. Подражание подделке в фальшивом романе. Всякий душеврачитель, как и всякий растлитель, подтвердит вам, что пределы и правила этих детских игр расплывчаты или, во всяком случае, слишком по-детски субтильны, чтобы их мог уловить взрослый партнёр, а потому я ужасно боялся зайти слишком далеко и заставить её отпрянуть с испуганным отвращением, и так как мне больше всего, и мучительнее всего, хотелось поскорее пронести её под полой в герметическое уединение «Зачарованных Охотников», докуда было ещё восемьдесять миль, благословенное наитие разомкнуло наше объятие — за четверть секунды до того, как автомобиль дорожной полиции затормозил около нас.
Его краснолицый и густобровый водитель уставился на меня:
«Скажите, вас не обогнал у перекрёстка синий седан, той же фирмы, как ваш? Не заметили?»
«Мы не видели», сказала Ло, услужливо-поспешно перегнувшись через меня и положив невинные руки ко мне на колени; «только вы совсем уверены, что он был синий, потому что…»
Патрульщик (за какой нашей тенью гнался он?) наградил красоточку лучшей своей улыбкой и произвёл полный поворот.
Мы поехали дальше.
«Экий балда!» воскликнула Ло. «Он должен был тебя сцапать».
«Помилуй, почему же — меня?»
«Потому что предельная скорость в этом дурацком штате всего пятьдесят миль в час, а мы — Нет, нет, не замедляй, ты тоже глуп как пуп. Он теперь далеко».
«Нам ещё предстоит длинный перегон», сказал я, «и мне хотелось бы быть там до темноты. Так что теперь веди себя как хорошая девочка».
«Скверная, скверная девочка», уютно проговорила Ло. «Малолетняя деликвенточка, несмотря на прямоту и симпатичность. А свет был красный. Я никогда не видала такой езды».
Мы безмолвно прокатили через безмолвный городишко.
«Вот бы мама взбесилась, если бы узнала, что мы с тобой любовники!»
«Господи, Лолита, как можно говорить такие вещи?»
«Но мы действительно любовники, правда?»
«Никак нет. Погода что-то опять портится. Не желаешь ли ты мне рассказать про эти твои маленькие проказы в лагере».
«Ты что-то очень книжно выражаешься, милый папаша».
«А тебя легко ошарашить?»
«Нет. Говори».
«Настойчиво прошу ответить».
«Давай остановимся на тихой боковой дорожке, и я тебе расскажу».
«Ло, я серьёзно прошу тебя не дурачиться. Ну?»
«Ну — я принимала деятельное участие в лагерной жизни».
«Ensuite?»[57]
«Ансуит, меня учили жить групповой жизнью, счастливой и полной жизнью, и при этом развивать собственную гармоничную личность. Словом, быть паинькой».
«Да, я видел что-то в этом роде в вашей брошюрке».
«Мы любили петь хоровые песни у большого камина или под паршивым звёздным небом, и звучание собственного счастья в каждой из нас сливалось с голосом группы».
«У тебя чудная память на цитаты, Ло, но я бы тебя попросил воздержаться от бранных словечек».
«Гёрл-скаутский девиз», продолжала Лолита восторженно, «это также и мой девиз. Я наполняю жизнь достойными делами, как, например — нет, лучше без примеров. Мой долг быть полезной. Я друг всех животных мужского пола. Я исполняю их прихоти. Я всегда в хорошем настроении. Вот проехала ещё полицейская машина. Я экономна и всегда грешу мыслью, словом и делом».
«Теперь надеюсь что это всё, моя остроумная детка».
«Да, всё. Впрочем, погоди-ка. Вот ещё что: мы пекли пироги на солнечной плите с рефлектором. Как интересно, правда?»
«Конечно, интересно».
«За это время мы вымыли разбильон тарелок. „Разбильон“ — это значит „много — много — много“ на сюсюкающем учительском диалекте. Ах да, чуть не забыла главнейшее, как выражается мама. Мы делали рентгеновские снимки. Это считалось страшно забавным».
«C'est bien tout?»[58]
«C'est. Не считая малюсенькой вещи, о которой не могу рассказать без того, чтобы не покраснеть сплошь».
«Расскажешь после?»
«Да — если будем сидеть в темноте и можно будет говорить шёпотом. Ты что — спишь в комнате по-старому или в одной куче с мамой?»
«У себя по-старому. Твоя мать подвергнется, может быть, очень серьёзной операции, Ло».
«Остановись-ка вот там у молочного бара», сказала Ло.
Сидя на высоком табурете, с полосой солнца, пересекающей её голую коричневую руку, Лолита получила башню разнородного мороженого, политого каким-то синтетическим сиропом. Оно было воздвигнуто и подано ей ядрёным, прыщавым парнем в засаленном галстучке бабочкой, который глазел на мою хрупкую, легко одетую девочку с плотоядным бесстыдством. Нетерпение добраться до Брайсланда и «Зачарованного Привала» становилось невыносимым. К счастью, она справилась с мороженым в два счёта, как всегда.
Я спросил: «Сколько у тебя есть мелочи?»
«Ни одного гроша», ответила она, грустно поднимая брови и показывая мне пустую внутренность кошелька.
«Это будет исправлено, но всё в своё время», напыщенно проговорил я. «Ну что же — пошли?»
«Слушай, где у них тут уборная?»
«Я туда тебя не пущу. Это наверное грязнющая дыра. Ну, пойдём же».
Была она, в сущности, послушной девчоночкой, и я не удержался и поцеловал её в шею, когда мы опять сели в автомобиль.
«Не сметь этого!» сказала она, глядя на меня с непритворным удивлением. «Я не люблю, чтобы меня лизали. Противный развратник!»
Приподняв плечико, она потёрлась об него шеей.
«Виноват», пробормотал я. «Я к тебе очень привязан, вот и всё».
Мы продолжали путь под хмурым небом вверх по извилистой дороге, а потом опять вниз.
«Что же, и я к тебе вроде как бы привязана», сказала Лолита замедленно-нежным тоном и, вроде как бы вздохнув, вроде как бы подвинулась ближе ко мне.
(О, Лолита моя, мы никогда не доедем!)
Сумерки уже начинали пропитывать прелестный маленький Брайсланд, его архитектуру в ложноколониальном стиле, сувенирные лавки и европейские липы, когда мы поехали по его слабоосвещенным улицам в поисках «Зачарованного Привала». Воздух, весь бисерный от ровной мороси, оставался тёпл и зелен, и длинная очередь, состоявшая главным образом из детей и стариков, уже образовалась перед кассой кинематографа, струящегося огнистыми самоцветами.
