Читаем без скачивания Севастопольские письма и воспоминания - Николай Пирогов

No 38.

17 октября [1855 г.]. Симферополь.

(Подлинник письма No 38-в ВММ (No 15647) на четырех страницах; конверт без адреса; весь первый абзац текста перечеркнут наискось А. А. Пироговой)

Погода здесь стоит еще чудесная. Ночи холодны и морозит, но днем жарко и сухо. Ничего еще нового здесь; войска беспрестанно меняют позиции. Продолжаю заниматься попрежнему, обливаться водою в татарской бане и есть виноград. Стол у нас роскошный по милости д-ра Тарасова (Вас. Ив. Тарасов (1822-1868) - врач Крестовоздвиженской общины; о деятельности его в общине в дальнейшее время - в Историческом обзоре и в письмах П. к Е. М. Бакуниной ), который живет с нами и имеет своего повара. Вино, сигары и проч., посланное от тебя, получил все сполна. Коле посылаю письмо, которое оттянуло у меня время и от твоего письма; да ты за это не рассердишься.

Обермиллер пишет из Николаева - тоже ничего нового. Корабли стоят около, но еще покуда, после взятия Кинбурнской косы

(Сильная неприятельская эскадра подошла 3 октября 1855 г. к Кинбурну укрепленному селу на узкой, низменной, песчаной полосе между Днепровско-Бугским лиманом на севере и Черным морем на юге. Гарнизон состоял из 1400 еще не обученных новобранцев. После одновременной атаки с суши и моря укрепление вынуждено было сдаться 4000-му отряду нападавших.), ничего не предпринимают.

Северную сторону бомбардируют слегка, так что мало раненых, но мы еще здесь и со старыми ранеными не умеем справляться, все еще 2000 слишком.

Наконец, Стахович уезжает, и Хитрово делается старейшею; это - не Стахович; каждый вечер она и Карцева приходят ко мне, и мы вводим всевозможные крючки, чтобы ловить госпитальных воров; Карцева просто неутомима, день и ночь в госпитале; и варит для больных, и перевязывает, и сама делает все, и всякий день от меня выходит с новыми распоряжениями. Несмотря на то, еще мы не успели поймать, отчего куриный суп, в который на 360 человек кладется 90 кур, таким выходит, что на вкус не куриный, а крупой одной действует, тогда как сестры варят меньшее количество и меньше кур кладут, а вкус лучше; уже мы и котлы запечатывали, все не помогает, а надобно подкараулить; право, жалко смотреть; дают такое количество, что можно бы было чудесно кормить, а больные почти не едят суп.

Прощай, моя душка. Твой. Отошлю 21 октября.

20 октября.

Наконец, Стахович с первым отделением сестер уезжает сегодня. Теперь я еще более, чем прежде, убежден, что женщины между собой ужиться не могут; нельзя себе представить эту сеть интриг и смут, которые господствовали до сих пор в общине; когда я теперь разобрал всё в подробности, то я ужаснулся. Не знаю, что вперед будет; но я вижу теперь, по крайней мере, что есть сестры, которые действительно одушевлены желанием исполнять свои обязанности и достаточно просвещенны, чтобы понять их святое назначение.

Не знаю, довольна ли велик[ая1 княг[иня] или нет, но я ей чрез Раден высказал всю правду и написал, как я смотрю на общину. Шутить такими вещами я не намерен; для виду делать только так же не гожусь; итак, если выбор вел[икой] кн[ягини] пал на меня, то она должна была знать, с кем имеет дело. Теперь покуда так идет в общине, что любо смотреть. Карцева день и ночь в госпитале. Хитрово - не Стахович; сама ходит на дежурство; не стыдится скатывать бинты и перевязывать больных и не величает себя превосходительством, как Стахович; за то и не будет называться, и не хочет быть главной начальницей общины, а просто старейшей сестрою. Поговори об этом с Раден и узнай, как она думает.

Мне бы не хотелось, чтобы мои заботы об общине, в которой я вижу прекрасное будущее, остались втуне. Если хотят не быть, а только казаться, то пусть ищут другого, а я не перерожусь [...].

Получил сейчас твое письмо (20 окт[ября]) от 11 окт[ября]. На дворе такая жара, как в июле месяце

(В те самые дни, когда П. писал эти строки, к нему явился за врачебным советом назначенный учителем в симферопольскую гимназию Д. И. Менделеев. Из Петербурга М. уехал для лечения болезни. Перед отъездом он был у проф. Н. Ф. Здекауера, который предложил ему показаться в Симферополе. П. В письме Здекауера к Николаю Ивановичу описывалось состояние здоровья М. и высказывалось опасение, что молодой учитель проживет не больше 8-9 месяцев. П. осмотрел М., "надавал" ему советов, как себя вести и, возвращая письмо своего ученика и друга, сказал: "Сохраните это письмо и когда-нибудь верните Здекауеру. Вы переживете нас обоих". Советы П. и благотворный южный климат быстро восстановили здоровье М. Вспоминая П. впоследствии, гениальный химик говорил: "Вот это был врач! Насквозь человека видел. Он сразу мою натуру понял" (В. Е. Тищенко, стр. 12 и сл.; М. Н. Младенцев и В. Е. Тищенко, стр. 110).

No 39.

Симферополь. 28 октября [1855 г.].

(Подлинник письма No 39 - в ВММ (No 15648) на трех с половиной страницах; на конверте только: "Александре Антоновне Пироговой".)

Сегодня сюда ожидают государя, и все в ужасном движении; по улицам скачут и бегают; фонари зажигаются, караульные расставляются; неизвестно, сколько времени он здесь пробудет, куда отсюда поедет. Горчаков уже здесь. Все мои представления о госпиталях и т. п., которые до сих пор не были исполнены и лежали в главной квартире, вдруг явились сюда на сцену, по крайней мере, на бумаге. Чуток русский человек; посмотрим, что дальше будет.

Община, слава богу, пошла на лад, как нельзя лучше, после отъеэда этой, которая так долго величалась главной начальницей. После молебна прошлое воскресенье я представил сестрам их старейшую сестру (я предложил вел[икой] княг[ине] уничтожить чиновническое имя - главной начальницы, а называть просто старейшею сестрой) Хитрову и просил их жить в мире и согласии, уверяя, что отныне дела общины будут решаться без лицеприятия и по полной справедливости старейшею вместе с духовным пастырем, и с другими старшими сестрами и мною, разумеется, покуда я здесь,- коллегиально.

Погода здесь до сегодня стояла превосходная. Вчера начался ветер и ночью легкий мороз, но днем на солнце все еще тепло и жарко. Виноград начинает исчезать. Окачиваться продолжаю по-прежнему, но не в татарской, а в русской бане. О неприятеле ничего не слыхать, как будто бы здесь его и не было; и он и мы в полном бездействии; раненых, исключая старых, почти нет, но больных много: всё поносы и лихорадки (Д. И. Менделеев писал 19 октября друзьям о состоянии Симферополя в это время: "Невеселая жизнь выпала мне на долю, да, правда, веселья я не искал - хотелось спокойствия, маленьких удобств. Ни того, ни другого не имеют почти все жители Симферополя; главная причина всего страшнейшая дороговизна и теснота... Библиотека гимназии очень бедна, да и ту вывозят для всякой безопасности... Погода чудная, какой нет в Петербурге и в июне. Есть близ самого города прекраснейшие местности... между домами мелькают чудные виды, которые красит синева южного неба... Впрочем, вся местность, начиная от Перекопа, опустошена, нигде не видно травки - всю съели волы, верблюды, везущие страшно бесконечные обозы раненых, припасов и новых войск... Везде [в городе] лазареты... Пыль страшная, так что и выходить не хочется... Часто приходится слышать запах лазаретов и дым оттого, что жгут за городом падаль и везут нечистоты" (М. Н. Младенцев и В. Е. Тищенко, стр. 113 и сл.).

О киевском имении напиши поскорей в подробности всё, что знаешь, и особливо адрес, куда я должен прибыть, в самый ли Киев, или в другое место, и где могу встретиться с Витгенштейном (О покупке имения сильно хлопотала А. А. Пирогова.).

Если бог даст, буду жив и здоров, то через месяц выеду отсюда; а покуда, после отъезда государя, поеду в Перекоп, возвращусь назад, отправлюсь в Бахчисарай, заеду на Северную сторону Севастополя и потом приеду опять в Симферополь, а отсюда уже отправлюсь далее в Россию осматривать по дороге госпитали. Ты же письма твои все адресуй до того, т. е. до конца ноября, все в Симферополь.

О политических делах, о том, что делается вне Симферополя, мы ничего не слышим и ничего не читаем, да и нечего читать, потому что, верно, ничего хорошего не начитаешь. Только то слышно, что Николаев порядочно укрепили, а неприятельские суда после занятия Кинбурна удалились, оставив Херсон в покое; в Николаев канонерские лодки пробовали было ворваться, но им не удалось. По бумагам, у Горчакова в Крыму 260 000 да вне Крыма слишком 400 000, так что на бумаге и на жалованье до 700 000, а много ли на деле, одному богу известно. 700 000 счесть - не безделица, и 200 человек начнешь считать, так как раз ошибешься. Зимой здесь, вероятно, ничего особенного не будет, разве где-нибудь на Азовском море, которое замерзает. Сегодня за мной прислал Горчаков и советовался со мной о своих глазах, уверяя, что он уже стар и плохо видит; не хочет ли махнуть отсюда в отставку; не худо бы было; будет с него, погостил довольно.

Брат Шульца на позиции и вчера писал ко мне о каком-то вшивом порошке.

Здесь все еще до 11 000 больных и тысячи две раненых, которые со дня на день уменьшаются, так что скоро мне здесь мало останется дела. По вечерам у меня ежедневно конгресс старших сестер, которые приходят ко мне с различными донесениями о госпиталях.