Читаем без скачивания Бринс Арнат. Он прибыл ужаснуть весь Восток и прославиться на весь Запад - Мария Шенбрунн-Амор

Осажденные залатали брешь досками из египетских кораблей, но негодующие латиняне обрушили на пробоину всю силу своих метательных машин и было ясно, что долго заплата не продержится. Рассчитывая на численное преимущество, руководимое дьявольским наущением ополчение Аскалона вышло сражаться на равнину. Шатильон с остервенением дрался в первых рядах.

Всевышний хоть и сурово испытывал франков, но совершенно отвергнуть своих сынов не восхотел и даровал им над филистимлянами блистательную победу, подобную которой над ними даже царь Давид не одерживал. Оставшиеся в живых аскалонцы, лишившиеся армии, с полуобрушенным бастионом, поспешили вступить в переговоры и согласились сдать город.

Франки опьянели от счастья. Поистине, король их опоясан мечом Иисуса Навина! Со взятием Невесты Сирии королевство достигло невиданных прежде размеров. Навеки исчезла угроза с юга. И кто знает, возможно, не за горами завоевание всей земли Гошен! Ведь недаром Бодуэн пропустил Усаму ибн Мункыза сквозь осадное кольцо. Едва этот учтивый придворный, знаменитый поэт и образованный любитель изящной словесности вернулся ко двору халифа, как там произошел очередной переворот: всемогущий визирь Меч Ислама был убит своим пасынком Насером ад-Дином Аббасом, тут же сменившим покойного приемного отца в милостях халифа. А халиф отличался сластолюбием и не утруждал себя государственными делами. Страна Нила стала неуправляемой, фатимидский Вавилон повис на низкой ветке гнилой грушей.

Бодуэн выказал благородство и милосердие, дозволил всем жителям покинуть Аскалон со всем их скарбом и дал им три дня на сборы. Заодно поинтересовался у парламентеров о судьбе брата его доброго знакомца Усамы. Достопочтенный Али ибн Мункыз, ответили аскалонцы, погиб от руки пьяных от алчности тамплиеров и ныне наслаждается в райских кущах всем, что обещал Пророк тому, кто собственной рукой переписал Священную Книгу Коран пятьдесят четыре раза.

К королю, наблюдавшему за городскими воротами, извергавшими медленно уползавшую в пустыню змею изгнанников, подъехал Рейнальд:

– Сир, позвольте принести свои поздравления. Великое деяние, о котором христиане мечтали больше полувека, наконец-то совершено вами.

Бодуэн обернулся, широко улыбнулся, хлопнул Шатильона по плечу:

– Рено, в этом и ваша огромная заслуга! Вы отлично проявили себя при этой осаде, я видел, как рубила в бою ваша рука, но что еще ценнее – у вас и голова золотая.

– Ваше величество, я надеюсь еще не раз послужить Утремеру, – взъерошил ежик волос, помялся и все же решился: – Наверное, этот момент не хуже любого другого попросить у вас согласия на наш брак – мой и вашей кузины Констанции Антиохийской.

Король натянул удила, уставился на шевалье в недоумении. Неужто наемник думает, что княгиня может выйти замуж за рыцаря удачи? Вид у Шатильона был донельзя виноватый. Бодуэн досадливо хлопнул себя по мощной ляжке:

– Я должен был предвидеть что-то такое. Усамка как всегда оказался прав: не могла Констанция надолго остаться одинокой. Рено, я не хочу казаться неблагодарным. Позвольте, я вознагражу вас хорошим фьефом, но рука княгини Антиохии предназначена скрепить важный для Утремера союз с одним из европейских дворов или с Византией.

Рено сокрушенно потупился:

– Вряд ли Констанция теперь сгодится для этого, сир.

Король смутился, сдвинул брови, посмотрел на Раймонда с упреком:

– Ах вот как… Это не очень хорошо говорит о вас обоих, Рейнальд.

Закусил губу. Годы правления приучили не давать воли ни гневу, ни досаде. На нестерпимом августовском солнце белокожий помазанник варился: пунцовое лицо и шея Бодуэна покрылись веснушками и облезали клочьями, пот струйками стекал под кольчугу. Шатильона же зной пустыни сушил, как жар печи: он лишь смуглел, покрывался морщинками и поразительно светлые глаза еще ярче выделялись на дочерна загорелом лице. Хорош собой этот отчаянный шевалье. А вдобавок удал, сообразителен и, главное, дьявольски везуч. Не удивительно, что сорвал антиохийскую лилию, как придорожную ромашку.

Рейнальд поднял голову:

– Сир, Шатильоны – древний и достойный род. Наместник Христа Урбан II был из нашей семьи, так что мы тоже внесли свою лепту в освобождение Святой Земли.

– Неужели вы надеетесь, что василевс согласится на ваш брак с правительницей Антиохии?

– Если василевс женит княгиню на своем кандидате, Антиохия окончательно станет греческим владением. В любом случае Мануил слишком занят сражениями с конийскими сельджуками, чтобы что-либо предпринять по этому поводу.

Король почесал потемневшую от копоти и грязи бородку:

– Вы, Шатильон, как всегда, просчитали все ходы!

Венценосец был охвачен счастьем победы, благодарностью и чувством братской близости к соратникам, бившимся с ним бок о бок. Аскалон изрыгал сарацин. На юг, к мареву песчаных холмов тянулась нескончаемая череда арабских беженцев: брели пешком женщины с огромными тюками на головах, бежали следом плачущие дети, тряслись на ослах, телегах и верблюдах мужчины, и немалая заслуга в этом принадлежала Рейнальду. В Утремере нет больше столь предусмотрительного и сообразительного рыцаря. Бодуэн ценил эти качества, он и сам научился постоянно прикидывать, что послужит к вящей пользе его царства. Может, и лучше иметь на троне Антиохии человека всем ему обязанного, нежели чванного родственника Мануила или непокорного французского принца. К тому же, чего скрывать, взбалмошная кузина Констанция и этот парвеню выкрутили своему сюзерену руки, а при плохой игре оставалось лишь скорчить хорошую мину:

– Похоже, шевалье, нет крепости, которая бы не сдалась вам. Раз так, не буду вас задерживать, не годится, чтобы моя кузина вызывала насмешки у алтаря. Жерар де Баланс и Филипп де Мильи проводят магометан до безопасного места.

Жерар де Баланс и Филипп де Мильи честно исполнили условия договора с аскалонцами и сопровождали печальную вереницу побежденных до самого синайского оазиса Лариса-Аль-Ариша, а там передали их под опеку тюркского эмира, обещавшего довести бездомных единоверцев до надежных стен Аль-Кахиры.

Изгнанники добровольно вверились коварному тюрку. Правда, потом бедуины рассказывали, что натыкались на заплутавших, потерянных, отчаявшихся людей, бредущих по пустыне без воды и пищи. Несчастные жаловались, что едва франджи скрылись за ближайшей дюной, услужливые проводники тут же напали на беззащитных скитальцев, ограбили их и многих обратили в рабство. Но не впервые сыны Аллаха обращались друг с другом безжалостнее франков.

– …в радости и в горе, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии…

Звуки Te Deum отталкивались от стен, парили по церковному нефу, увлекали душу в небесную высь. «Пойдите и посмотрите, дщери Сионские, на царя Соломона в венце… в день бракосочетания его, в день, радостный для сердца его». Солнце ударило в цветной витраж, рассыпалось по храму разноцветными зайчиками, но весь свет застил склонившийся над Констанцией жених.

«Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты будешь жить, там и я буду жить; твой народ будет моим народом, и твой Бог – моим Богом; и где ты умрешь, там и я умру и погребена буду; смерть одна разлучит меня с тобою». Аллилуйя!

Часть II

Князь

И будут два одною плотью

так что они уже не двое, но одна плоть.

Пронзительней воплей чайки, непереносимее визга раздираемого хищником кролика, страшнее крика болотной выпи голос человека под мучительной пыткой. Второй час сквозь захлопнутые окна проникали в княжеские покои леденящие душу стенания, и принадлежали они не четвертуемому убийце и не колесованному святотатцу, нет. Вопли издавал патриарх великого Божия града Антиохии, Сирии, Аравии, Месопотамии и всего Востока, его высокопреосвященство Эмери Лиможский.

Пока палач с подручными наотмашь хлестал обнаженного прелата, несчастный мученик лишь взывал о помощи и проклинал своих истязателей; когда заплечных дел мастера вылили на кровоточащие раны главы антиохийского церковного престола бочонок едкого меда, глаза иерея едва не выкатились из орбит, а горло раздул вопль, но он лишь хрипел и всхлипывал от стыда и боли. Когда его бросили связанным на крыше, страдалец поначалу лишь стонал. Но когда солнце раскалило камень, сожгло кожу и истомило гортань, а раны обсели зудящие, кусающие и жалящие полчища гнуса, несчастный старик потерял человеческий облик и принялся безумно, отчаянно кричать.

Констанция металась по зале, не находя себе места. Заткнуть бы уши, засунуть голову под подушку, оглохнуть, лишь бы не слышать мук пастыря, который годами пекся о ее душе, крестил ее малюток и все годы ее вдовства нес бремя правления Антиохией как еще один обет, данный Господу.