Читаем без скачивания Россия 2020. Голгофа - Александр Афанасьев

Капитан британской армии ухватил одного из солдат за плечо, дернул, чтобы пройти, в него вцепились. Он сунул кому-то локтем в бок, вырвался…

Уже бежал офицер…

– What’s happened?

Видимо, английский язык немного успокоил, что в России, что здесь, в новообразованной исламской республике, к иностранцам относились с определенным пиететом, хотя на словах никто никогда этого не признал бы. У них своя гордость…

– Чо?

– Тащ майор. Чо он говорит?!

– Что… происходит? – вспомнил британец нужную фразу по-русски.

– А х…й его знает, что происходит!

Британец не сообразил, причем здесь… он самый. Видимо, это было ругательство.

Тем временем произошло еще что-то. К вертолету слева подбегала, если это можно было так назвать, группа людей, среди которых были вооруженные в форме и безоружные в штатском. Капитан узнал… кажется, здесь эта должность так же называется, премьер-министр. Они тащили с собой что-то, их было восемь-десять человек. Им противостояло только двое, оба в форме, у одного был автомат АКМС, у другого – короткий АКСУ, но с рыжим, сорокапятиместным пулеметным магазином, какие здесь носили «спецы» и те, кто имел хороший доступ на склады. Британец да и сами солдаты, охранявшие площадку, не могли понять, что происходит, и не знали, что делать. Похоже, что большая группа пыталась попасть на вертолет, а маленькая, всего из двух человек, не давала этого сделать. Развязка наступила внезапно и стремительно, англичанин видел такое впервые в жизни, несмотря на то, что повидал достаточно. Просто тот, у кого был маленький автомат с длинным магазином, вдруг подал его вперед и почти в упор полоснул длинной очередью по военным и штатским, пытающимся попасть на вертолет. Похоже, что здесь от разговоров к убийству перешли, как всегда на Востоке, внезапно и без предупреждения. Ни уклониться, ни что-то сделать в ответ было невозможно, англичанин видел вспышки выстрелов, бьющийся в руках автомат, падающих людей, прошитых насквозь пулями. Несколько секунд, навеки вбившихся ему в память, и вот и у вертолета груда трупов, в том числе и глава местного государства…

– Что происходит?! – заорал англичанин уже по-русски. Его ударили по голове, солдаты почему-то начали бить его, свирепо и страшно, бить кулаками. Большинство ударов приходилось на каску и бронежилет, бить его так можно было до второго пришествия, но вырваться из круга озверевших солдат было невозможно. Он тоже бил… до тех пор, пока как-то разом не навалилась глухая, грохочущая тьма…

Англичанин пришел в себя уже в здании… он не сразу понял, что это здание миссии. Лицо стягивала корка крови, противно ощущаемая на коже… в проломах окон метались тени, на улице кричали и в стену противно били пули – тук-тук-тук. Пахло пылью, гарью, страхом и отчаянием – тем самым, которое бросает людей на пулеметы…

Он повернулся на бок, мельком ощутив, что что-то не то с рукой, и пополз. Пополз к массивному столу, за которым когда-то сидел какой-то чиновник, потом за ним сидел Джерри сегодня вечером, это был стол, за которым сидел дежурный офицер, а теперь этот стол был перевернут и превращен в баррикаду. Тут рядом валялся ХИС, светящийся нежно-желтым светом, и кто-то что-то делал.

Это оказался сэр Питер Хорнсби, барон Хорнсби. Сидя на полу, высыпав на дорогущий, с Сэвилл-Роу, пиджак гору патронов, он набивал блестящими остроносыми патронами автоматные магазины.

– Джереми… – сказал он, увидев капитана, протянул руку, чтобы помочь, – на вашем месте я бы не пытался геройствовать.

Барон Хорнсби был временным дипломатическим посланником Короны в новообразованном государстве; несмотря на то, что Великобритания официально признала Исламскую Республику Татарстан, посольствами обмениваться не спешили, прислали только небольшую миссию, которую возглавлял не Чрезвычайный и Полномочный посол, а дипломатический посланник. Сэр Питер, бывший «красный дьявол», один из тех, кто брал Порт-Стэнли[52]. Умный, ироничный и немало повидавший сэр Питер, начинавший дипломатическую карьеру в пост-Саддамовском Ираке, держал постоянную связь с местным правительством, пытаясь учить местных правилам цивилизованной жизни – начиная от гигиены полости рта и заканчивая представительной демократией. Судя по тому, что творилось на улице, уроки сэра Питера не пошли впрок.

– Выхода… нет… сэр Питер… – выплюнул из себя капитан.

– Да, вы правы, капитан… – спокойно, словно на дипломатическом приеме, сказал сэр Питер, кавалер ордена Бани, – выходов у нас и в самом деле маловато. Может быть, русские придут. Черт, никогда не думал, что буду рад русским танкам… Пришлось же дожить, а? Смелее, капитан. Давайте я подвинусь, а вы сядете вот сюда и поможете мне, о’кей?

Сэр Питер подвинулся, и капитан увидел русский автомат, лежащий с другой стороны на полу. За окном грохотал бой.

– Похоже, прорвались на площадь… – сэр Питер говорил об этом так, как будто о потравленном кабанами поле озимых, – давайте. Вот… так, старина.

– Людей… эвакуировали?

Сэр Питер покачал головой:

– Все наверху. Остается надеяться, что эти твари что-то слышали про Женевскую конвенцию…

В начале проулка, ведущего к зданию правительства, стоял танк. Приземистый, обвешанный кирпичами динамической защиты, уродливое творение нового века. В него попали уже несколько раз из гранатометов, но защиту сбить так и не смогли. Танк огрызался из пушки и пулеметов, и пока он стоял на своем месте, непоколебимый монумент из уральской стали, боевики пройти эту улицу не могли…

В начале улицы горел бронетранспортер, танковый снаряд калибра сто двадцать пять миллиметров проделал в нем дыру, через которую мог не пригибаясь пройти человек. Больше никто не рискнул…

За бетонными блоками баррикады огрызались немногочисленные защитники правительственного комплекса. По живой силе исламисты превосходили лояльных правительству солдат почти десятикратно, но техники было мало, и сделать с танком они ничего не могли…

В начале улицы, укрытые зданием от гибельного дня танковых пулеметов, бородатый амир давал последние наставления группе молодых людей, каждый из которых отличался тем, что за спиной у него был огромный, литров на сто туристический рюкзак. На каждом из них было по бронежилету и по каске, что для джамаатовских было, в общем-то, нехарактерно. Из-под каски на бородатого, пропахшего порохом амира смотрели несколько пар внимательных и жестоких глаз. Они смотрели не так, как смотрит человек на человека, они смотрели, как смотрит на хозяина выдрессированная собака, ожидающая приказа от единственного хозяина.

– Салем, ты командуешь гранатометной группой. Бей хоть куда, только чтобы танк заткнулся… ну, ты знаешь. Помни, когда срабатывает ракета, танк глохнет.

– Да, эфенди…

– Расим, прикроешь их огнем. Во что бы то ни стало…

Расим, самый старший из всех, бородатый, смуглый, утвердительно кивнул. У него был ПК, но с необычной лентой, она уходила назад, в рюкзак по специальному проводу для ленты. Такие штуки начали шить во Владикавказе во время второй чеченской, назывались они «терминатор». Очень удобно – в рюкзаке две спаренные ленты на двести пятьдесят, итого пять сотен выстрелов без перезарядки. Конечно, ствол после этого в хлам, возможно, что и пулемет тоже, но иногда плевать и на то и на другое – как сейчас. Все уже вмазались… сам Расим ширнулся героином и мог выдержать теперь несколько попаданий и оставаться на ногах. Убить его можно было только снайперской пулей в голову или в шею…

Хафиз…

Эти четверо. Молодые, озлобленные взгляды зверенышей… невысокие… и двадцати-то по виду нет. Кажется, что рюкзаки с них самих…

Амир заговорил с ними на урду. Этот язык они изучали в Пакистане, в медресе, так в Пакистане называется не исламская школа, а лагерь подготовки боевиков. В Пакистан переезжали целыми семьями, отцы вставали на джихад, дети ждали их возвращения в Зоне Племен. Где не было никакого закона, кроме пуштунского кодекса Пуштун-Валай и законов шариата. Все четверо из бывшего Советского Союза – двое таджиков, узбек, чеченец, но они не знают своих языков, потому что выросли и стали взрослыми уже в Пакистане, из языков они знают только пушту, урду, немного английский и русский. Их нельзя назвать таджиком, узбеком или чеченцем – это не их национальности, не их народы. Они моджахеды – вот их национальность, единственно возможная. Джамаат их семья, Хизб-ут-Тахрир их племя, и ничего другого им не надо. Вся их жизнь была неуклонным движением к самому главному, к венцу жизни любого правоверного – к шахаде[53]. Жизнь для них не представляет никакой ценности, они в любой момент готовы отдать ее на пути Аллаха, и безжалостность к себе самим дает им право столь же безжалостно относиться и ко всем остальным людям. В отличие от всех остальных боевиков штурмовой группы они не приняли наркотиков, не желая осквернять зельем своей шахады, фанатизм для них лучший наркотик, а шахада – лучшая из наград. Они знают, что им придется идти к самому танку, под шквальным огнем самого танка, под шквальным огнем из окон, и они готовы ступить навстречу огню. Они ждут только команды – команды амира, которому верят безоговорочно…