Читаем без скачивания Женщины Цезаря - Колин Маккалоу

Естественно, никто не воспринял это всерьез. Но все одобрили скромность Помпея и его самоотвод. Луций Требеллий попросил Габиния, главу коллегии трибунов, дать ему слово и получил отказ. Когда он все же попытался заговорить, толпа заглушила его шиканьем, насмешками, мяуканьем. Габиний продолжил вести собрание. И тогда Луций Требеллий воспользовался тем оружием, которое Габиний проигнорировать не мог.

— Я налагаю вето на lex Gabinia de piratis persequendis! — выкрикнул Луций Требеллий звенящим голосом.

— Сними вето, Требеллий, — попросил Габиний.

— Я не сделаю этого. Я налагаю вето на закон, выгодный твоему хозяину!

— Не вынуждай меня принимать меры, Требеллий.

— Какие меры ты можешь принять, Габиний? Разве что скинуть меня с Тарпейской скалы! И даже это не сможет заставить меня снять вето. Я буду мертв, но твой закон не пройдет, — сказал Требеллий.

Это было настоящее испытание силы, ибо ушли те дни, когда собрания могли превращаться в безнаказанное насилие, когда раздраженный плебс мог физически заставить трибуна снять свое вето, а человек, созвавший собрание и отвечающий за плебс, оставался бы при том невинным свидетелем. Габиний знал: если во время этого собрания плебса вспыхнет мятеж, он будет отвечать по закону. Поэтому он решил проблему конституционным путем, который никто не мог подвергнуть сомнению.

— Я могу попросить это собрание лишить тебя твоей должности, Требеллий, — ответил Габиний. — Сними свое вето.

— Я отказываюсь, Авл Габиний!

Римские граждане делились на тридцать пять триб. Все процедуры голосования в собраниях проводились через трибы. Это означало, что в итоге голосования нескольких тысяч людей записывали только тридцать пять голосов. Все трибы во время выборов голосовали одновременно. Однако в тех случаях, когда требовалось принять закон, трибы голосовали одна за другой. Габиний решил добиваться закона о смещении Луция Требеллия. Поэтому Габиний созвал тридцать пять триб, дабы те голосовали последовательно. И одна за другой трибы отдавали голоса за отстранение Требеллия. Восемнадцать голосов — большинство. Значит, все, что необходимо Габинию, — это набрать восемнадцать голосов. В торжественной тишине и в идеальном порядке проголосовали трибы: Субурана, Сергия, Палатина, Квирина, Горация, Аниенс, Менения, Оуфентина, Месия, Помптина, Стеллатина, Клустумина, Троментина, Волтиния, Папирия, Фабия… Семнадцатая триба, Корнелия, — и результат тот же. Смещение.

— Ну, Луций Требеллий? — спросил Габиний, с широкой улыбкой поворачиваясь к своему коллеге. — Семнадцать триб по очереди высказались против тебя. Должен ли я созвать Камилию, чтобы представить мнение восемнадцати триб? Тогда их будет большинство. Или ты снимешь свое вето?

Требеллий облизал губы, с отчаянием взглянул на Катула, Гортензия, Пизона, потом на стоявшего вдалеке с равнодушным видом великого понтифика Метелла Пия, который должен был бы дорожить своими отношениями с партией «хороших», но со времени возвращения из Испании — что произошло четыре года назад — стал совсем другим человеком, спокойным, смирившимся. И все же именно к Метеллу Пию обратился Требеллий.

— Великий понтифик, что я должен сделать? — крикнул он.

— Плебс выразил свое мнение по данному вопросу, Луций Требеллий, — ответил Метелл Пий ясным, громким голосом, совсем не заикаясь. — Сними свое вето. Плебс велит тебе это сделать.

— Я снимаю свое вето, — объявил Требеллий, резко повернулся на пятках и отошел на дальний конец платформы ростры.

Но, подробно рассказав о своем законопроекте, Габиний, казалось, не торопился утвердить его. Сначала он предоставил слово Катулу, потом Гортензию.

— Умный человечек, не так ли? — спросил Цицерон, немного растерявшись оттого, что никто не попросил выступить его самого. — Послушай Гортензия! Позавчера в Сенате он заявил, что умрет, прежде чем пройдет еще хотя бы одно специальное назначение с неограниченным империем! Сегодня он все еще против специального назначения с неограниченным империем, но если Рим так настаивает на создании подобного животного, то его поводок следует дать в руки Помпею, и никому другому. Это определенно показывает нам, в какую сторону дует ветер на Форуме, не так ли?

Ну разумеется, направление ветра определилось. В заключение Помпей пролил несколько слезинок. Раз Рим настаивает, он, так и быть, возложит на свои плечи новый груз, хотя результат может быть и летальным. После этого Габиний без голосования распустил собрание. Однако плебейский трибун Росций Отон взял слово. Сердитый, разочарованный, жаждущий убить весь плебс, он вышел на край ростры, взметнул кулак, затем очень медленно выпрямил безымянный палец и покрутил им.

— Засунь его себе в задницу, плебс! — засмеялся Цицерон, в восторге от этого несерьезного жеста.

— Значит, ты даешь плебсу день для раздумий, да? — спросил он Габиния, когда коллегия спустилась с ростры.

— Я сделаю все в точности как положено.

— Сколько законопроектов?

— Один — общий, второй — передающий командование Гнею Помпею, и третий — сроки и детали командования.

Цицерон взял Габиния под руку и пошел с ним.

— Мне понравился маленький экспромт в конце речи Катула, а тебе? Ну, когда Катул спросил, кем плебс заменит Магна в случае, если его убьют.

Габиний сложился пополам от смеха.

— И они все выкрикнули в один голос: «Тобой, Катул, тобой, и больше никем!»

— Бедный Катул! Ветеран часового мятежа в тени Квиринала.

— Он добился своего, — заметил Габиний.

— Его поимели, — сказал Цицерон. — Трудно быть задницей. Приходится все время держать под контролем заднее отверстие.

В результате Помпей получил даже больше, чем просил Габиний. Его империй был распространен на море и на пятьдесят миль вглубь по всему побережью, а это означало, что полномочия Помпея превосходили полномочия любого провинциального губернатора и даже лиц со специальным назначением, таких, как Метелл Козленок на Крите и Лукулл в его войне против двух царей. Никто не мог возразить Гнею Помпею Магну без отмены акта Плебейского собрания. Он будет иметь пятьсот кораблей за счет Рима и еще столько, сколько захочет, реквизировав их в прибрежных городах и государствах. Ему придают пятитысячную кавалерию. С ним отбывают двадцать четыре легата в статусе пропретора, назначенные по его выбору, и два квестора. Ему предоставят сто сорок четыре миллиона сестерциев из казны единовременно и еще дополнительные суммы, когда таковые понадобится. Короче, плебс поручил Помпею такое командование, какого не получал еще никто.

Но, следует отдать Помпею должное, он не тратил времени понапрасну, выставляя грудь колесом и хвастаясь своей победой перед народом, как это делали Катул и Пизон. Он очень торопился приступить к выполнению задания, которое уже обдумал до последней детали. И если Помпею требовалось дополнительное свидетельство народной веры в его способность навсегда покончить с пиратами, то он мог гордиться: в день принятия lex Gabinia цена на зерно в Риме упала.

К удивлению некоторых, Помпей не взял легатами двух старых своих помощников в Испании — Афрания и Петрейю. Он попытался успокоить boni, выбрав безупречных людей: Сизенну и Варрона, двух Манлиев Торкватов, Лентула Марцеллина и младшего из двух сводных братьев своей жены Муции Терции, Метелла Непота. Но самые важные обязанности Помпей поручил своим ручным цензорам Попликоле и Лентулу Клодиану. Попликолу он отправил на Тусканское море, а Лентула Клодиана — на Адриатическое. Между ними лежала надежно защищенная безопасная Италия.

Помпей разделил Внутреннее море на тринадцать секторов, и каждый сектор имел своего начальника с помощником, собственные флот, войска, деньги. И на этот раз не будет неподчинения. Ни один из его легатов не посмеет проявлять инициативу.

— Аравсиона не допущу, — твердо объявил Помпей в своей командирской палатке, когда его легаты собрались перед началом масштабных действий. — Если хоть один из вас даже пукнет в направлении, не указанном мною лично, я отрежу ослушнику яйца и отошлю его на рынок евнухов в Александрию. — Помпей говорил вполне серьезно. — Мой империй неограничен. Следовательно, я могу делать, что хочу. У всех вас будут письменные приказы, настолько подробные и полные, что вам не придется самостоятельно определять даже блюда на свой послезавтрашний обед. И вы будете делать то, что вам велят. Иначе ваш визг услышат при дворе царя Птолемея. Понятно?

— Он может не быть изящным в выражениях, — сказал Варрон своему коллеге-литератору Сизенне, — но он умеет убеждать людей в своей серьезности.

— У меня все время перед глазами образ всемогущего аристократа-кастрата вроде Лентула Марцеллина, выводящего трели ради удовольствия царя Птолемея Авлета в Александрии, — мечтательно проговорил Сизенна.