Читаем без скачивания Записки - Екатерина Сушкова

Все наши поверенные восстали на меня. Г[олови]н переменил службу и должен был оставить Петербург. Перед его отъездом я встретилась с ним; он сказал мне, что все по прежнему меня любит и не возвратит мне данного ему слова прежде истечения года и будет стараться отклонить все преграды. Он был так искренно несчастлив, что я обещала ему ни на что не решаться до истечения назначенного им срока. Он уехал.

Тут я стала душевно жалеть о нем, так что здоровье мое совершенно расстроилось, биение сердца мучило и истощало меня. Тетка не заботилась о моем здоровье, а очень мило подсмеивалась, что «внезапный отъезд неверного причиною моей вымышленной болезни и вымышленной только для того, чтоб до него дошли слухи, как я чахну по нем». Я отвечала одним презрительным молчаньем на все ее выходки. Однако, я видимо худела и бледнела, меня увезли и деревню, но не для подкрепления здоровья, а по принятому обычаю оставлять весной Петербург.

К нам в деревню приехал мой Велижский обожатель, князь Д[руцкой-Соколинский] и посватался за меня. Я, конечно, ему отказала, за что Марья Васильевна очень разгневалась; робкий князь был ей по душе. Она непременно желала, чтоб я выбрала такого мужа, которым она могла бы командовать, как и мной, но заботясь, нравится ли он мне и буду ли я с ним счастлива. Князя нельзя было сравнить с Г[оловины]м: это был необразованный помещик, хотя и добрый, честный человек. Отказ мой совершенно его уничтожил; он плакал, как дитя, и чтоб смягчить мой отказ, я ему вверила мои отношения к Г[олови]ну, хотя и не скрыла, что не люблю его, а только предпочитала многим. Бедный князь уехал и, полгода спустя, умер в сильнейшей чахотке.

Долго упрекала я себя в его смерти, но когда настал и мой час любить и любить безнадежно, совесть моя успокоилась и я по опыту узнала, что от любви и от отчаянья не умирают.

Mais on ne meurt ni d’amour, ni de larmes,Car je l’ai tant aimè, car je l’ai taul pleurè[96].

Теперь уже прошло более трех лет после разрыва с Г[оловины]м и я часто удивляюсь, зачем я не вышла за него. Мне бы должно было на одном из балов просто напросто дать ему слово, да тут же и представить его тетке, как жениха, но я так поддалась ее власти, так отупела, что мне и на ум не приходило итти явно против нее. Теперь же день ото дня жизнь моя с нею становится невыносимее и я предчувствую, что она доведет меня до отчаяния и я выйду за первого встречного.

Я с некоторого времени принялась курить трубку и сигары, но не по вкусу, а оттого, что от них мне делается дурно, я докуриваюсь до бесчувствия и тогда забываю свои душевные страданья; а лишь только мне сделается легче, я опять принимаюсь за трубку и опять курю до дурноты. Однако, я боюсь, чтоб мне не привыкнуть курить; беда, если это противное зелье потеряет надо мною свою силу; где мне тогда искать забвенья всего, что было, что есть и чему, по несчастию, я не предвижу исхода?..

В мае месяце 1833 года мы поехали в Москву; одна из моих кузин, выходила замуж за очень богатого и знатного человека[97].

Свадьба эта сладилась совершенно неожиданно для всех нас и грустно удивила меня. Кузина, за неделю до решения своей судьбы, писала мне и с отчаянием говорила о своей пламенной и неизменной любви к другому, даже умоляла Марью Васильевну употребить свое влияние на брата, чтоб упрочить ее счастие браком, на который он не соглашался, потому что жених был беден[98]. И вдруг, вслед за этим письмом, мы получаем другое письмо, с извещением об ее помолвке с богачом!

Грустно мне было ехать в Москву[99], где незадолго перед этим скончалась бабушка Прасковья Михайловна. Первый мой выезд был на ее могилу в Девичьем монастыре; — как горько я плакала, как усердно молилась, чтоб Господь пресек и мою грустную жизнь; мне некого было оставлять, некого жалеть, одна лишь дружба Сашеньки бледно светилась мне в будущем. О родных нее я не думала… В одних только молитвах я находила успокоение.

Я не боялась смерти для себя; мне всегда казалось, что жизнь человека ограничена или по испытанию его, или по мере пользы, которую он может принести на земле; и если мое существование по предвидению бога не нужно для других, то он пресечет его. Я часто в этом смысле думаю о смерти и повторяю себе: «здесь кто-нибудь погрустит обо мне, а там уже многие ждут меня».

С волнением, с беспокойством ждала я первой встречи с кузиной; я не радовалась за нее, но оплакивала судьбу ее: я не понимала возможности выдти замуж любя другого, и такая свадьба мне казалась мрачнее бала без кавалергардов, — сильнее этого сравнения и тогда не могла подобрать.

Но как выразить мое изумление, я не верила глазам и ушам своим, когда меня встретила кузина, не бледная, не исхудалая, не грустная, но веселая, цветущая, счастливая. Первое ее восклицание было: «представь себе, Catherine, вся Москва завидует моей участи, моим бриллиантам, а какой у меня будет кабинет! просто игрушечка; жених мой во всем советуется со мной»[100].

И, смотря на нее бессмысленными глазами, мне в первый раз запала в сердце безотрадная мысль: стало быть, богатство и знатность могут заменить любовь? — Мне сделалось невыносимо грустно: неужели, думала я, и мне суждено выдти замуж по расчету?

Свадьба была блистательная, молодые казались счастливыми, обеды и балы обыкновенной чередой сменялись один за другим. На прекрасном бале молодых мне пришлось протанцовать раза три с каким-то очень молодым человеком; мне его представили, я не расслышала его фамилии, да и не осведомилась о ней и после продолжительной мазурки, хотя разговор моего кавалера нравился мне проблесками чувства и наивного удивления, внушенного ему мною.

Мне грустно было не найти Сашеньки в Москве; частая переписка с ней упрочила нашу дружбу; я знала, однако же, что она скоро приедет и будет жить опять рядом со мной, у двоюродного брата своего Леонида Ло–на[101]; я знала его только по похвалам, которые она расточала ему в своих письмах. Я ждала Сашеньку с нетерпением, заранее радуясь беседам нашим втроем, предполагая, что Леонид заменит нам Лермонтова, оканчивавшего тогда свое воспитание в Петербурге в школе подпрапорщиков и юнкеров; вопреки опасениям своей бабушки, он вступил и военную службу.

Дня через три после свадьбы молодых, мне доложили о приезде Леонида и что он дожидается меня в гостинной с письмом от Сашеньки. Я поспешила к нему, и что же? Это был мой мазурист, мой знакомый-незнакомец. Мы оба ахнули и вскрикнули вместо: «Вы — брат Сашеньки?» — «Вы — друг Сашеньки?» и оба замолчали и растерялись.

— Я буду верить в предчувствие, — сказал он, наконец.