Читаем без скачивания Что движет солнце и светила (сборник) - Николай Семченко

После всего парень вынул из кармана брюк, свинья, две сотни, сунул: «Держи, хорошо работаешь! Дупло у тебя не раздолбанное, можем ещё как-нибудь подолбиться…»

Почему я не умерла от стыда? Господи, да я уже забыла, что это такое, и потом, мне нужна была «травка». Вот так я и поняла, как можно достать деньги.

Потом другие девчонки научили: «бабки» не обязательно отрабатывать, СПИД, знаешь ли, можно заполучить. Если мужик пьяный, его запросто обвести вокруг пальца. Ну, например, откуда он может знать, что в доме, например, есть запасной выход. Скажешь: «Ба! Тут Клавка живет, у нее бутыль завсегда есть. Гони двадцать! Нет, пожалуй, и за восемнадцать отдаст. Только ты со мной не ходи, она пугливая…» Ну и ушмыгнешь дворами…

Но от этого маремана-капитана сбегать не хочется. Кайфовый мужчина и, кажется, не дешевка. Большие глаза, длинные ресницы и грустный, добрый взгляд. Еще мне нравится, как крепко, твердо ставит он ноги, вот именно: не идет, а ставит, чуть-чуть отклоняясь то в одну, то в другую сторону.

— Пришли, — говорю. — Тебя звать-то как?

— Володя. Двадцать пять лет, холост, место прописки…

— А! Это меня не интересует, письма писать не обязуюсь, в случае чего: мой адрес — не дом и не улица…

— Да?

Замок, черт возьми, опять заедает, сменить его надо к едреной Фене, но Володя легонько повернул ключ, и дверь распахнулась. Теперь боль, от которой, кажется, пульсировало все тело, уже не было никаких сил терпеть, просто озвереть можно!

Кажется, Володя ничего не понял, когда я — в сапогах, плаще, не раздеваясь, — кинулась в свою комнату, щелкнула задвижкой и быстро схватила шприц. А, черт, некипяченный! Но уже не до стерильности — скорей, скорей!

Ааа, ахх, вот она, ясность, ослепительно осветила все вокруг — лунная ночь, призрачная и волшебная, легко и свободно дышать, свежесть в груди, мятный холодок охватывает горячий лоб, как хорошо, о боже!

Сижу не шевелясь, потому что сейчас я как хрустальный бокал, наполненный драгоценным, прекрасным напитком. Жалко даже каплю нечаянно выплеснуть…

— Как насчет обещанного кофе? — спросил из-за двери Володя.

— Там, на кухне, возьми турчанку. Кофе на полке. Увидишь…

— Что с тобой?

— Подожди. Я сейчас. Халат надену…

Пора, пора, надо вставать, изобразить на лице улыбку, а, впрочем, он не так уж и дурен — играть роль, пожалуй не придется, он даже симпатичен, да! Фу, дура старая, сразу про монету не намекнула, как сейчас об этом, сказать? Идиотка! Скорей бы Фанни, палочка-выручалочка, приползла, и чтоб не одна — все ему будет ясно, что почем и как.

Но Фанни не идет. Я болтаю о том, сем. Володя, кажется, и не думает кадриться — сидит спокойно, смотрит на меня, улыбается. Но так же тускла лампочка в желтом абажуре. Голубенькие в розовый цветочек обои, кусок оторван, но часть надписи осталась: «…вернусь!»

Это Жоржик написал фломастером: «Жди меня и я вернусь!» Обещал вечером зайти, а днем его взяли. На квартирной краже попался. Жалко. Жоржик веселый и нежадный. Эх выйдет через полтора годика! Погуляем. Но Володя о чем-то меня спросил, я машинально кивнула — и невпопад, и снова он говорил, и я кивала, говорила «да», «нет», потому что думала о том, как завтра небрежно выну из сумочки пачку десяток, отсчитаю сколько положено и скажу: «Заверните, парнишечка, косячку». Нужная сумма у меня давно есть, но, в отличии от Фанни я не бросаюсь тратить все деньги сразу — надо и на черный день оставить, и на сберкнижку положить, и чтобы небольшой запас в кармане был — ну, на кофе, сигареты, дискотеку.

Володя снова о чём-то спросил и тронул указательным пальцем запястье моей правой руки.

— Подожди, — ответила я. — Не всё сразу.

— А что, секрет? — удивился он. — Стеклом, что ли, порезалась?

— Порезалась, — отвечаю. — Бывает, Володя.

— А-а, а я думал: колешься…

«На иглу я давно села, — усмехаюсь про себя, — только зачем тебе об этом знать? Потом, когда включишь свет (надеюсь, у нас будет это „потом“?), чтобы воды попить или сигарету выкурить — вы почему-то очень любите дымить в постели, — тогда и увидишь синяки вокруг уколов. Интересно, как это подействует на тебя, чистенького, ухоженного, уютного мужчинку? Если б не твоя походка, ни за что бы не поверила, что ты моряк. Ладно, Бог с тобой, не буду ничего говорить. Лучше помолчу, и ты моих мыслей никогда не узнаешь…»

Уже и кофе выпит, и бутылка с вином, терпким, с чуть заметной горчинкой, наполовину прикончена (а ты гурман, парень!), и окурков полная пепельница, а Фанни всё не идёт и не идёт. Без неё, что ли, будем? Не хочется. Всё внутри словно замороженное, ничего не надо, ничего!

— Ладно, — сказал Володя и встал. — Пора и честь знать. Извини, конечно, но поначалу я тебя не так воспринял…

— А как?

А у самой в мозгу: «Воспринял… Удивительно! Неужели моряки знают такие интеллигентные слова?»

— Замнём для ясности, — и снова покосился на мою руку. — В общем, время позднее, тебе спать пора. А я в аэропорт поеду, чем чёрт не шутит, вдруг место свободное на борту найдётся…

— Я тебя не гоню. Давай Фанни подождём, с ней ещё поболтаем…

— А она весёлая…

— Веселей не бывает!

Потрепались ещё. Ни о чём. Пока он не заговорил о Маркесе. «Сто лет одиночества» — моя любимая книга, даже нет, не книга — библия, и не для меня одной, для всех, кто никогда не был любим и не знает, что это такое. И я не знаю. Техника — пожалуйста, высокий класс, надеюсь. А вот чтобы теплело что-то в душе, чтобы сердце вздрагивало при упоминании имени единственного человека — это только в романах и вычитываю. Узнав многих, я ничего не узнала, и мужчины различаются для меня только физическими данными, больше ничем.

Володя, наверное, сильно устал от дорог, аэропортовских ожиданий, потому что, пока я ходила на кухню мыть яблоки, он уснул, прикорнув в углу дивана.

— Эй! — сказала я. — Давай раздвинем кресло. Ляжешь, отдохнёшь. Чем в аэропорту мучаться…

И оборвала себя мысленно: «Чёрт! Отчего это я с ним так любезничаю? Он что, спать сюда пришёл или…»

— А это ничего? Не подорвёт моральные устои вашего дома?

Я усмехнулась и смолчала. Да и вообще говорить не хотелось: вдруг накатилась дремучая волна усталости, глаза слипались, будто снотворного наглоталась, чёрт возьми, что это такое? Нет, определённо со мной что-то не то…

Чтобы Володя не смущался, я снова вышла на кухню. Перемыла посуду, почистила турку, раковину. А когда вернулась в комнату, он уже спал, свесив руки до пола — сильные, красивые, ладони узкие, с чуть сплюснутыми фалангами пальцев, на груди — синий орёл, татуировка свежая: линии выпуклые, розовые, чуть-чуть припухшие.

Володя дышал ровно, спокойно, приподняв верхнюю губу. Мне захотелось дотронуться до аккуратных, коротко подстриженных усов, но что-то смутило, заставило отдёрнуть руку. Что? Он, пожалуй, не был похож на тех, кого Фанни, не стесняясь, в глаза именует «клиентами». Вот посмеётся она, когда узнает, что парень спокойненько уснул, ничуть не вдохновившись Бочонком. В тираж, старуха, выходишь, хоть панихиду по тебе служи, как жить станешь, не иначе как в лечебницу на отдых заляжешь?..

Бочонок включила ночник, примостилась на диванчике под пледом и почти сразу почувствовала, как веки наливаются свинцовой тяжестью — спать, боже мой, как хочется спать, утром надо бы подняться пораньше, чтобы застать Стаса дома, не тащиться же к нему на работу. Но как прохладно в комнате, отчего бы это? Вроде батареи горячие.

Пересилив сонливость. Бочонок взглянула на Володю. Как хорош, все при нем — и молодость, и свежая упругость кожи, и ласковая смуглота — глазам приятно смотреть на него, просто так, без всяких яких.

Ей захотелось потрогать его. Да что же это такое? Она отвернулась к стене, чтобы не видеть его. Что тянет к нему? Тепла, обыкновенного человеческого тепла захотелось — вот это да, ну до чего ты дошла, дурашка Бо…бо… боч…

Потом сквозь сон она слышала какие-то шаги, шорох, глухой, стук: упала, наверное, со стола чашка или еще что-то. Но проснуться — никаких сил, и это при том, что выпила литра полтора кофе! Даже когда хлопнула дверь — Фанни, что ли, кавалера выпроводила? — она даже не шевельнулась, не попыталась встать, хотя бы и с закрытыми глазами. Спать, спать, спать…

— Тю! Чо это ты все разворочала? И где твой красавчик? Улетел сокол ясный?

Бочонок открыла глаза, глянула на Фанни, которая весело скалилась и подмигивала, повернулась на другой бок и снова задремала. Она не поняла, отчего подруга вдруг взвизгнула и заголосила: «Вставай, дура набитая, нас обчистили! Ой-ей-ей! А я-то думала: кувыркалась как попало! Нет, ты погляди, она дрыхнет! Вставай!»

Что обчистили? Почему Фанни вдруг побежала в свою комнату, заголосила пуще прежнего? Бочонок потянулась, сердито, спросила:

— Сбрендила, что ли? Дозу перебрала?