Читаем без скачивания Неудачник (ЛП) - Кеннеди Эль

Кейси качает головой, губы плотно сжаты, прежде чем, наконец, выпустить тихий вздох. — Каждый раз, — тихо говорит она. — Я чувствую, как вода поднимается по моей шее. Она холодная, и я думаю, откуда она берется. Потом я открываю глаза и оказываюсь в ловушке. Тону. Я не чувствую своего тела. Мои конечности не реагируют, и ничто не кажется реальным. Я пытаюсь задержать дыхание, но вода достигает моих губ, темнота, и я не могу найти выход. Потом кто-то говорит мне, что все в порядке. Со мной все будет хорошо. Я открываю глаза и оказываюсь на земле, замерзаю, все кричат и стоят надо мной. Вот и все.

Мое сердце болит, горячая пульсирующая масса болезненно сжимается в груди. Потому что она похожа на нашу маму. Клубничные светлые волосы и маленький носик. Веснушки под глазами. Я слышала, как Кейси рассказывала эту историю, почти слово в слово, дюжину раз. И каждый раз я не могу не видеть нашу мать.

— Хочешь, я позвоню доктору Энтони? Если бы ты хотела поговорить…

— Нет. — Она снова отводит взгляд. — Все в порядке. В конце концов, это само собой выйдет из моего организма.

— Но ты же знаешь, что тебе не нужно страдать, верно? Мы все здесь, чтобы помочь тебе.

— Я знаю. — Но она явно закончила говорить. Она — остров. Никто не может добраться до нее, если она сама этого не позволит.

Кейси было всего пять лет, когда утонула наша мама. Мы с ней сидели на диване в нашем старом доме в Массачусетсе, вцепившись в липкие руки друг друга, пока папа, заикаясь, объяснял нам, что мама никогда не вернется домой. Потребовалась большая часть месяца, чтобы понять, что это значит. С практической точки зрения. Внезапно она перестала вытаскивать нас из ванны и причесывать. Наливать молоко в кашу. Носить ее одежду и сидеть на ее месте на диване.

Никто не учил нас ориентироваться в этом мире как женщин. Что значит быть девочкой в старшей школе. Теперь Кейси — моя ответственность, и я чувствую себя совершенно неквалифицированной. Как я смогу провести ее через еще одну травму, когда я не уверена, что кто-то из нас оправился от первой?

На кухне папа все еще потягивает чай и читает новости на своем iPad. Когда он спрашивает о Кейси, трудно не воспринять это как обвинение.

— Она ведь уже не спит? — Он проверяет часы. — Она не выглядела больной прошлой ночью?

— Нет, она не больна. — Я делю барную стойку между нами, опираясь на нее для поддержки, потому что больше, чем слышать это от Кейси, я ненавижу вести такие разговоры с ним. — Ей снова снятся кошмары.

Папа откладывает планшет. — Она говорила об этом?

— Немного. Никаких прорывов не было.

Сразу после аварии Кейси отстранилась от всего. Она замкнулась в себе и передвигалась здесь как призрак, если мы вообще ее видели. Мы провели несколько невыносимых недель, осторожно подталкивая ее к общению, пока она снова не стала говорить. Теперь я вижу, как те дни отражаются в обеспокоенном взгляде отца, когда он встречается с моими глазами. Как будто мы оба постоянно задерживаем дыхание, чтобы что-то не спровоцировало ее возвращение во тьму.

— Ей понадобится твоя помощь, чтобы приспособиться к новым обстоятельствам теперь, когда вы обе вернулись в школу.

— Знаю. — Он не знает, но я провела неделю, совершая многочисленные правонарушения, чтобы попытаться расчистить Кейси путь к нормальному семестру в школе.

— Мы не должны принимать как должное тот прогресс, которого она добилась до сих пор. Скорее всего, следующие несколько месяцев будут самыми сложными в ее восстановлении, поэтому мы не должны терять бдительность, Слоан.

— Я и не теряю.

Я сглатываю комок разочарования, застрявший в горле, но так трудно не позволить своим эмоциям выплеснуться наружу. Травма в семье всегда создает каскадный эффект побочного ущерба. Для нас это все расширяющийся раскол между папой и мной, результат его глубокого разочарования и недоверия. Спустя месяцы мы все еще не знаем, кто накачал мою сестру наркотиками и посадил ее в машину. И в отсутствие ответов папа обвиняет меня. Это я привела ее на танцы и обещала присматривать за ней. Я та, кто бросил ее, чтобы вернуться к своим отношениям с Дюком.

Я должна была присматривать за ней, а вместо этого она чуть не умерла. Отец не простил меня за это, и я не знаю, простит ли когда-нибудь.

Что я точно знаю, так это то, что я никогда не прощу себя.

— Ты в порядке? — спрашивает он. — Есть ли что-то еще, о чем мы должны поговорить?

Это пустой вопрос. Он не хочет знать, как у меня дела — его взгляд уже опускается на планшет, даже когда он произносит этот обязательный вопрос. После смерти мамы от меня ждали, что я займу ее место, буду заботиться о Кейси и держать семью вместе. Я должна быть той силой, на которую опираются остальные, и это бремя я несу молча, потому что не имею права показывать слабость. Наша семья — это карточный домик, построенный на моей шаткой ладони. Стоит мне только моргнуть, и все рухнет.

— Нет, — отвечаю я. — Все в порядке.

Папа возвращается к своей новостной ленте, а я скрываю свою усталость и ухожу на пробежку. В течение следующего часа я толкаю свои ноги быстрее, пока тяжелый, влажный воздух не сжигает мои легкие, а мышцы не кричат об облегчении. Я набрасываюсь на километры и местность, не слыша ничего, кроме своих шагов, так что, когда я, задыхаясь, прислоняюсь к стволу дерева, сгорбившись, я слишком измотан, чтобы думать.

Я остываю, пытаясь отрегулировать дыхание, когда на моих часах появляется сообщение.

ЭРДЖЕЙ: В том месте, где можно покурить. Присоединишься ко мне?

Я должна сказать нет. Я имею в виду, прежде всего, то, что я в своей тренировочной одежде из прачечной и не мыла голову два дня. Но дело в том, что я не имею права с ним связываться. Я нужна Кейси. У меня и так полно дел в школе. Последнее, на что я должна тратить энергию, это неисправимый антисоциальный новенький.

Даже если он подозрительно красив. И немного забавный.

И у него хорошая травка.

Не то чтобы я собиралась сделать это своей привычкой.

Странно, но самое интересное в ЭрДжее то, что он не стелется надо мной, не забрасывает пустыми комплиментами, как хлебом для уток. Какая-то часть меня сомневается, что он действительно заинтересован в серьезных романтических отношениях. На данный момент — это наша внутренняя шутка. Наш причудливый секретный язык. Наполовину смелость, наполовину договор о самоубийстве.

Поэтому я не отвечаю и возвращаюсь домой. Так получилось, что мне все равно придется пройти мимо скамейки.

— Ты много бегаешь, да? — говорит он, когда я появляюсь, и предлагает мне косяк.

— Да, в этом-то и дело.

— Это работает на тебя. — Он благодарно подмигивает мне. Этот парень может флиртовать даже с пнем.

Сделав длинную затяжку, я окидываю его взглядом, жалея, что не наслаждаюсь этим зрелищем так сильно. Но это первый раз, когда я вижу его в уличной одежде, и мне это очень нравится. Его джинсы выцветшие и потертые, с прорехой на колене, которая привлекает мое внимание к его длинным ногам. Черная футболка обтягивает его грудь и демонстрирует рельефные бицепсы, чего я никак не ожидала. Его личность не производит впечатления парня, который занимается спортом, но его тело говорит об обратном.

— Тебе нравится то, что ты видишь? — ЭрДжей наклоняет голову, звуча забавно.

Я моргаю, внутренне проклиная себя за то, что попалась на его наблюдении. Отрицание этого только заставит меня показаться слабой, поэтому я соглашаюсь с его пристальным взглядом.

— Вид неплохой, — соглашаюсь я, передавая косяк обратно.

— Ну, посмотри на это. Прогресс. — Он тихонько усмехается, его лесные глаза мерцают жаром. — Что тебе больше всего нравится во мне?

— Не испытывай судьбу, милый.

Он игнорирует это. — Руки, верно? Ты похожа на девушку, которой нравятся руки. Или это, или моя задница. Ты девушка с руками или девушка с задницей, Слоан?

Я поднимаю бровь. — Ни то, ни другое. Я неравнодушна к члену.

Его выражение лица немного затуманивается. — Черт, — простонал он. — Зачем ты это сказала?