Читаем без скачивания Дом дервиша - Йен Макдональд

Недждета внезапно охватывает паника, в голове с шумом и ревом начинается оползень: все эти места и лица из прошлого ускользают от него, обрушиваются, сталкиваются, перемалывают друг друга, сжимаясь, пока не становятся лишь облаками пыли, которые вздымаются по обе стороны. Недждет снова смотрит на Мустафу, который жарко спорит на экране со жвачной Сьюзан, и узнает его. Где-то за пределами подземелья Исмет Недждет видит его лицо, слышит голос и произносит имя. Он знает, что есть и другие, братья по тарикату, которые приходят во вторник днем, чтобы обсуждать новые законы Корана и Хадиса, но не видит их лиц и не слышит имен. Разве в трамвае не должно было быть женщины, той, у которой оторвало голову? Недждет видел ее как некий образ, парящий перед ним, пока он пытался пробраться сквозь толпу, пока полиция не начала задавать вопросы, на которые он не хочет отвечать; должно быть, это было только вчера, но лицо, место, время, даже гулкий звук взрыва, когда детонирует ожерелье из взрывчатки, затуманены, став воспоминаниями воспоминаний. Почему он так испугался полиции? До того, как Исмет пустил его в пыльный подвал под домом дервиша, что он такого натворил, где он был? Недждет не помнит. Его воспоминания — это вихрь джиннов.

Паника нарастает, становясь абсолютной, невнятной, парализующей, это паника полной потери и совершенной беспомощности. Затем Недждет слышит, как кто-то играет на флейте. Он разворачивается на вращающемся стуле, чтобы найти источник звука. Джинны летят по воздуху, словно дым или вода, утекающая по невидимому каналу. Джинны постоянно меняют размер и форму, от пылинок до птиц, от каких-то суетливых существ до шлейфов трепещущего серебряного огня. Это создания из потустороннего мира, но очень даже живые. Недждет знает, что ему надо идти следом. Мустафа, все еще поглощенный спором со Сьюзан, не обращает внимания, когда Недждет выскальзывает из своего закутка и идет по течению джиннов.

Поток джиннов проскальзывает под дверь подсобки. Разумеется. Джинны кружатся в водовороте вокруг веников и швабр, ведер и совков для мусора, прижавшегося к земле цилиндра робота для полировки пола, который не работает с тех пор, как Мустафа попытался превратить его в автоматический коктейль-бар. Снова под дверь к счетчикам электроэнергии и щиткам. Энергия, которая здесь содержится, будоражит джиннов, они кипят и растворяются, переходя из газообразного состояния в жидкое, и жидкость течет и струится серебряным ручейком, но Недждет осторожно следует за ним к решетке вентиляции в нижней части стены. Бесплотная жидкость просачивается сквозь сетку. Все это время играет флейта.

Решетка закреплена на пластиковых заклепках, дешевых, как и все здесь, они поддаются с первого же раза. Недждет просовывает голову и плечи в темный проход. Ощущается холодный сквозняк с запахом старого камня и подземелья. Река джиннов течет мимо него. Ощущение такое, словно по его телу скользит кошачья шкурка. Это захватывающе, потрясающе, и единственное, что Недждету остается, — ползти вперед. Лампочки мерцают и загораются, а Недждет оказывается в сервисной шахте вентиляции высотой в человеческий рост, опутанной шнурами, кабелями, трубкам и проводами. Шахта неуклонно спускается вниз, запах застарелой земли и еще более древней влажности становится все сильнее, а конденсат поблескивает на стенах и капает с труб. Здесь холодно. Джинны пенятся и огибают его ноги, как пороги реки. В конце туннеля есть дверь, джинны протискиваются под нее, словно вода через мельничный лоток. Дверь открывается, стоит ему прикоснуться. За дверью темнота и пахнет древностью. Недждет закрывает глаза в глубокой тьме, ощущения, куда более интимные, чем зрение, подсказывают ему, что он в месте, принадлежащем другой эпохе. Камень. Капли воды. Движущийся воздух говорит, что над головой купол. Эхо предполагает наличие колонн. Недждет вдруг понимает, что уже какое-то время не слышит флейту. Джинны собираются в лужицу у него под ногами. Фотон за фотоном глаза привыкают к освещению. Он в каменном склепе с колоннами. Точные размеры непонятны, поскольку темнота простирается дальше, чем он может видеть, и по всей длине колонны. Над головой ниши, своды, купола. Это место очень глубокое, очень старое. Теперь он начинает различать предмет, что находится прямо перед ним, — массивный, низкий, украшенный скульптурной работой. Он напоминает фонтан в саду дома дервиша, где Недждет любит сидеть и курить. Воспоминания возвращаются. И в момент узнавания приходит еще одно — какая-то фигура сидит на плите фонтана.

Недждет вздрагивает, а потом, когда джинны летят к ногам сидящего, сбиваясь в кучу и впервые давая свет, его заполняет потрясающее умиротворение. Одеяния, длинная борода, зеленые глаза, которые видят тебя буквально насквозь, зеленый тюрбан, небрежно повязанный вокруг головы. Как Недждет может бояться его? Это самый старый, Зеленый святой, старше, чем Аллах, чем Иисус Христос и мать его Мария, старше, чем Яхве. Если сейчас он и носит зеленое одеяние суфия, так это потому, что ислам позаимствовал у него цвет жизни. Его зелень — зелень Тигра и Евфрата, анатолийской весны в Хатгуше и Чаталхеюке. Это Хизир, Хидр, ал-Хидр, святой, пророк и ангел. Он есть вода, он есть жизнь. Он — это помощь, пришедшая непонятно откуда, именно его рука выдергивает вас из-под колес трамвая, надувает подушку безопасности, которая помогает спастись в авиакатастрофе. Это беспокойный работник парковки или приставучий сотрудник службы безопасности, который для начала постарается не дать вам попасть на обреченный самолет.

Но все же Недждету страшно. Хизир — это непредсказуемость воды, беззаконие высшего закона. Хизир может благословить, а может убить, он есть созидание и разрушение, засуха и наводнение. Он обращает взор своих зеленых глаз на Недждета.

Читай.

— Что читать? — спрашивает Недждет. Но он уже знает ответ на свой вопрос. Любой мальчишка, получивший образование в медресе, знает. Недждет выучил его в пятничной школе, где сидел с Исметом и декламировал, пока не узнал верные слова так же хорошо, как стук собственного сердца. А потом они с Исметом шли на пыльную площадку, посреди которой вбиты ворота. Исмет играл. Исмет был хорошим центральным нападающим. А Недждет садился на земляной вал, охранял куртки и смотрел, как большие колонны автотранспорта катятся по шоссе к мосту. Недждету никогда не давались игры с мячом. Он не видел в них смысла. Он учился узнавать буквы на тугих боках фур и знал, что эта фура из России, а вон та из Сирии, третья — из Грузии, а последняя в колонне… ну тут все просто, поскольку надпись сделана на арабском, на языке Всевышнего. Это еще одна вещь, казавшаяся ему бессмысленной: сидеть по пятницам на полу и кивать головой в такт словам на божественном языке. Почему Всевышний не может говорить как все? Если бы он был Всевышним, то говорил бы и по-турецки, и по-арабски. Недждет моргал, глядя в окно на солнце в пыльном небе, и однажды, не подумав и даже не успев понять, что делает, он вдруг обнаружил, что поднял руку.

— А зачем все это? В чем смысл?

Другие мальчики шокированы и рассержены, но имам — очень терпеливый человек, тайно пристрастившийся к просмотру спортивных передач по телевизору.

— Смысл в том, что однажды тебе это потребуется. Может быть, завтра, а может, когда наступит конец света, и ты предстанешь перед Всевышним, но тебя обязательно спросят, и придется отвечать. И что ты скажешь?

Еще одно воспоминание. Джинны ерзают у ног Зеленого святого, отбрасывая длинные тени на купол старого резервуара. Хизир снова произносит «читай».

А натиск воспоминаний несет Недждета вспять.

Он слышит решительные удары пневмопистолетов, жужжание бензопилы, которая режет стропила. Все дяди пришли помочь строить дом. Они начали на закате, как положено. Бетонные блоки и известковый раствор. Ряд за рядом. Пластиковые окна с двойными рамами — не в трущобах же. Ближе к полуночи появилась крыша, дяди удерживают полимерную пленку на ветру, а отец Недждета проходит вдоль свежих срезов, герметизируя болты с помощью специального пистолета. Он не торопится, поскольку домов без крыши не бывает, но поглядывает на горизонт. Если поставить крышу до рассвета, то такой дом у тебя никто отнять не сможет. Это закон. На пересечении автодорог, на границе промышленных зон, на склонах изъеденных эрозией холмов и переживших ужасные наводнения долин — целые районы по соседству расцветали, как цветы после дождя. Поселения геджеконду[65] строились на основании закона и надежды.

Женщины сидели в машинах, готовили чай и еду на газовых горелках, которые потом с гордостью закатывали в новую кухню. Они болтали, они смеялись, слушали радио и следили за детьми. Это воспоминание настолько старое, что Недждет даже толком не уверен, может быть, это ему кто-то рассказывал. Он определенно был очень маленьким. Младшая сестренка Кизбес была даже меньше, она подпрыгивала на коленях у матери в кузове пикапа. Исмет всего на два года старше, но уже достаточно взрослый для настоящей мужской работы, бегает с коробками гвоздей для пневмопистолетов, с новыми тюбиками герметика или счищает известковый раствор с совков. Недждету тоже хочется — хочется внимания, ощущения, что ты полезен. Он видит пистолет в кузове пикапа дяди Соли и поднимает его в ночное небо. Бах! Бах-бах-бах! Недждет запускает огромные звезды прямо в предметы. Красивое зрелище — пневматический пистолет на фоне неба над Стамбулом. И звук красивый, и то, как вещи меняются навсегда, и два предмета, которые были разлучены, теперь соединяются навеки.