Читаем без скачивания Анекдоты для богов Олимпа. Оглядитесь – боги среди нас! - Василий Лягоскин

Что такое сорок четвертый размер ноги, Александр не знал, но предполагал, что он примерно соответствовал «кокетливо» выставленной вперед ножке старшей дочери бактрийского владыки. У нее вообще все было длинным – и ноги, и нос, немного свернутый набок, и руки, которые нервно (наверное, тоже «эротично»? ) теребили пестрое платье где-то в районе колен бактрийки.

– Нет!!! – Александру даже не пришлось исторгать из груди крика; отец все понял сам, тоже, очевидно, безмолвно погрустив: «Ну, вот! И на этот раз не удалось вручить „товар“ купцу!».

Невольницы, на которых взгляды и Александра Великого, и не такого великого во всех смыслах Ваксувадавра, немного отдохнули перед очередным испытанием, шустро заменили и заплеванные скатерти, и изрядно подъеденные блюда и подпитые кувшины. А бактриец во второй раз хлопнул в ладоши, приглашая вторую дочь, Зульпу. Александр, предусмотрительно проглотив недожеванный кусок уже из второй перемены блюд, опустил на столик бокал, чтобы не залить свежую скатерть.

– Впрочем, – заявил он задумчиво, – с этой возлечь я бы согласился – хотя бы ради эксперимента. Смогла бы эта, несомненно, тоже очень любимая дочь Оксиарта, заменить четырех наложниц… покорностью и неутомимостью? Весом Зульпа, наверное, их всех вместе даже превзошла.

Это Александр еще раз подчеркнул свой вывод насчет «любимой» – нелюбимую дочь бактриец вряд ли стал бы так кормить… точнее, откармливать. Девушка действительно оказалась энергичной; протиснулась в широкий проем, с которого стражи снаружи предусмотрительно откинули полог, так шустро, что шатер содрогнулся и едва не упал, «похоронив» под своим тяжелым покрытием вполне сдружившихся правителей.

– Ваши штангисты триста килограммов поднимают?

– Конечно.

– А можете сделать меня штангистом?

– Вам зачем?

– Моя невеста хочет, чтоб я ее в загс на руках внес.

Громовержец не знал, что означает таинственное слово «штангист», а тем более «загс», но становиться им определенно не пожелал. Хотя…

– Если не появится кто-нибудь посимпатичней, я, пожалуй, решусь на «эксперимент», – развеселился Македонец, качая, впрочем, головой.

Красавица на триста кило (а может, и побольше) обиженно надула губки, и протиснулась наружу, задев боками сразу оба края проема и заставив пирующих опять опасливо посмотреть на задрожавший купол шатра.

Парочку очередных дочерей громовержец пропустил, не удостоив их анекдотами. Очередная красотка, заскочившая на ковер перед столиком шустро, как горная козочка, чем-то и была похожа на это животное. Александр опять испачкал скатерть – теперь пролив вино мимо рта в раздумьи. Наконец до него дошло – ноги! Девичьи ножки, вывернутые так, что красавице было нелегко выступать павой – только скакать!

– Девушка, а почему у вас ноги такие кривые?

– А это чтобы ты уши не натер!

– Великие боги! – потрясенный Зевс обратился к самому себе и многочисленной родне, – девица определенно знает этот анекдот. Вон как нахально подмигивает, да ножкой… копытцем по ковру постукивает…

«Копытцами» сейчас выступали какие-то золоченые кауши, обувь местных красавиц. Они безжалостно топтали бесценный хорасанский ковер и были на удивление малы – словно в них действительно прятались не нежные девичьи ступни, а грозное костистое оружие, которым так удобно наставлять на путь истинный непокорных мужей.

Искандер Двурогий – так звали Александра местные певцы – потрогал покрытую светлыми волнистыми волосами голову, убедился, что козлиные рога там не выросли, и отчаянно замотал ею.

Ваксувадавр даже крякнул от огорчения. Этот вариант – как понял Зевс – он тоже предлагал претендентам на его наследство уже не в первый раз. Злиться и насылать на лысую голову бактрийца громы и молнии олимпиец не стал; даже похвалил в душе заботливого отца. А потом добавил в его бокал местного вина, искренне огорчаясь, что в его руках сейчас обычный, хоть и золотой, кувшин, а не волшебный сосуд, который тысячи лет грели его руки.

– Будь сейчас в твоем бокале мальвазия, бактриец, – чуть грустно помечтал Зевс, – ты бы выложил на прилавок… то есть на этот хорасанский ковер свой самый лучший товар. Такой, что…

– Какой? – вскинулся на месте Оксиарт так, словно глотнул самой настоящей огневки.

– А такой, – ответил ему совершенно серьезно Александр:

Девушка должна быть стройной – как Дюймовочка, работящей – как Золушка, молчаливой – как Спящая красавица… и тогда все мужики признают, что это не девушка, а сказка!

– Дюймовочка – это кто? А Золушка?!

Македонец лишь пожал плечами – он тоже не отказался бы узнать, что за таинственных «тварей» описывал очередной анекдот из Книги, но… Вместо ответа он по памяти обвел руками перед собой силуэт своей богини, Геры; соблазнительный и волнующий настолько, что теперь уже бактриец – подавившийся и покрасневший, как голый зад обезьяны – испачкал скатерть.

– Есть! – воскликнул он, одним движением отерев рот рукавом парчового халата, – есть такая краса среди моих дочерей! Роксана… младшая и самая любимая.

– Да у тебя они все самые любимые, – широко улыбнулся Александр, пряча за улыбкой добрую иронию.

Так, с застывшей на губах гримасой, он и вскочил на ноги, когда в любезно откинутый в очередной раз полог проема гибкой тенью скользнула младшая дочь Ваксувадавра. Всем была хороша девушка, которой вряд ли было больше четырнадцати лет – и гибким станом, и стройной фигуркой, в которой жадные глаза громовержца не смогли отыскать ни единого, самого мельчайшего изъяна, и, наконец, чуть смуглым, но вполне греческих очертаний лицом изумительной красоты, с которого на него озорно взирали глаза его богини, Геры.

Зевс зарычал (про себя) и едва сдержался, чтобы не броситься вперед, не подхватить девушку на руки и унести ее туда, где никто не помешает им заново познавать друг друга. Деликатное покашливание бактрийца он бы отринул мановением пальца, но… Глаза Роксаны стали чуть строже; они словно напоминали ему, тысячелетнему спутнику, о данном прилюдно обещании. И громовержец сдержал порыв, повернулся к будущему тестю, и вполне спокойным голосом, в котором только Гера могла (и смогла) распознать и нетерпенье, и всесжигающую страсть полного сил мужчины, и любовь отчаявшегося от долгой разлуки возлюбленного… Спокойным до жути голосом он повелел своему новому подданному готовить дочь к свадьбе – этим же вечером…

…Тридцатитрехлетний Александр тяжело дышал, откинувшись на мягкие подушки ложа. За открытым окном шумел Вавилон. Великий город был равнодушен ко всему – даже к тому, что величайший из воителей всех прошедших цивилизаций умирал, так и не покорив вторую половину мира. А сам Македонец улыбался, хотя понимал – этой ночи ему не пережить. Слабым утешением могли служить строки из любимой Книги:

Очень важно иметь рядом с собой человека, который всегда обнимет и скажет: «Ну, вот и все, приехали, это конец…».

Такой человек у Александра был. Роксана, его царственная Гера…

Прошедшие четыре года он не променял бы на тысячи, что провел на Олимпе Зевс-громовержец. Эти годы были полны звона мечей и победного рева боевых труб, новыми землями, которыми прирастала его империя, а главное – любовью Роксаны-Геры, которая всегда была рядом. Но только не сегодня – не в день, когда Александр, точнее Зевс, был готов отойти в иной мир, чтобы возродиться… кем?

– Неважно, – думал Александр головой, тяжелой от лихорадки и яда белой чемерицы, – главное, чтобы в той, будущей жизни я опять нашел свою Геру! На этот раз она переживет меня; надолго ли? Смогут ли надежные соратники оградить ее от ненависти и злой ревности других жен – дочери Дария Статиры и от Парисат – наследницы Артаксеркса, последнего персидского царя? Или воины, что прошли со мной полсвета, радуясь победам и хороня товарищей, вцепятся теперь друг другу в глотки, и начнут делить мою империю, как только Александра Великого не станет!.. Нет! – правильно я сделал, что отослал Роксану к матери, Олимпиаде. Царица Македонии еще полна сил; она сможет и оградить от бед сына, рождения которого мне не суждено дождаться, и воспитать его так, что он сможет завершить дело отца – бросить под копыта своего коня вторую половину мира!..

Лицо Александра стало спокойным и торжественным. Яд, что терзал его в последние дни, отступил на мгновенье, и пораженные жены и соратники услышали, как сухие губы отчетливо, даже весело бросили в пространство перед собой:

– Ну, вот и все, Гера, приехали – это конец.

Великого царя и полководца не стало.