Читаем без скачивания Потерявшая имя - Анатолий Ковалев

Обратная дорога показалась Елене самой длинной в ее жизни. Тело Дениса Ивановича от тряски то и дело соскальзывало со скамьи на пол, и ей приходилось без конца поправлять его. Если сначала она касалась покойника с почтением и страхом, то под конец, измотавшись, проделывала это почти бесчувственно. Антонина Романовна, как безумная, кричала и рвала на себе волосы:

— Господи! За что ты покарал меня? Отчего не уберег голубчика? Возьми тогда и меня, коль это твой праведный суд!

— Что вы, маменька, такое говорите! — ужасалась ее словам Елена. — А как же я, ваша дочь? Выходит, останусь круглой сиротой?

Но графиня как будто ничего не слышала, не видела отчаяния дочери.

А между тем улицы уже опустели, в городе наступило зловещее затишье. Чем ближе они подъезжали к своему дому у Яузских ворот, тем ощутимее становился смрад начавшегося пожара. Горели лавки москательного ряда, ничем не сдерживаемый огонь грозил перекинуться на весь Китай-город.

Графиня была почти без чувств, из кареты ее вынесли на руках и уложили в гостиной. Василиса приготовила отвар из сон-травы, но Антонина Романовна долго не могла успокоиться, в дремотном состоянии бормотала несвязные слова — что-то про жемчужное ожерелье для первого бала. Время от времени она срывалась на бессмысленный крик, чем сильно расстраивала Елену. Наконец крепкий сон завладел измученной женщиной.

Тем временем тело Дениса Ивановича обмыли и положили в гроб, который Михеич раздобыл в брошенной лавке гробовщика. Но гроб — полдела, куда хлопотнее было найти священника.

— Хоть дьяка, хоть псаломщика, но кого-нибудь приведи! — умоляла Елена Михеича.

Она впервые отдавала распоряжения как взрослая, как настоящая госпожа — совсем как в детстве, когда она с подругами играла «в больших». Только вместо кукол в ее подчинении были кучер да старая нянька. Дворовых людей батюшка забрал на войну, и никто из них не вернулся, а прислугу матушка третьего дня отправила в деревню с ценными, как ей казалось, вещами и велела дожидаться их с Еленой приезда. В то время, когда все знакомые Мещерских, убегая, оставляли слуг присматривать за имуществом, графиня умудрилась сделать по-своему. «Какая же ты, Антонина Романовна, бестолковая!» — покачала бы головой их соседка графиня Шувалова. Из-за отсутствия слуг стулья в гостиной стояли вразброд, повсюду лежал сор, а причесываться Елене приходилось самой — старая Василиса для этого не годилась. Однако мелочи, еще утром до слез раздражавшие девушку, теперь казались ей глупым вздором.

Она встала на колени перед гробом отца и принялась молиться.

Вечером неожиданно раздался звон с Ивановской колокольни. Он долгим эхом отражался в пустынных переулках бульварного кольца, пока французские пушки не ударили в ответ холостыми зарядами по Арбату и другим улицам, словно колокол представлял для них опасного противника.

Первыми в Кремль вошли польские уланы, прямо как двести лет назад, когда их привел в столицу Лжедмитрий. Правда, тогда московский люд почитал шляхтичей за освободителей, а нынче кучка мужиков, то ли ремесленников, то ли колодников, встретила их ружейными выстрелами у ворот арсенала, да, видать, в ружьях имелся изъян. Никто из кавалеристов не пострадал, а патриоты в тот же миг были частью порублены, частью обезоружены. Один оставшийся в живых какой-то совсем отчаянный мужичонка набросился на польского генерала, приняв его за Наполеона. Он повалил генерала наземь, раздробил ему прикладом череп и со звериным рыком принялся рвать зубами лицо. Безумца зарубили, а площадь Кремля огласилась отборной польской бранью.

С быстротой молнии среди солдат распространился слух, что Кремль заминирован по приказу Ростопчина. Об этом тотчас доложили императору. Он вызвал своего адъютанта графа Филиппа де Сегюра, который прекрасно знал Россию и русских, потому что был сыном бывшего посла при дворе Екатерины Великой. Кроме того, пять лет назад он побывал у русских в плену, о чем всегда вспоминал с теплотой. Де Сегюр посмеялся над нелепой солдатской выдумкой. «Русские никогда не взорвут своей святыни, Ваше Величество», — без тени сомнения заверил он. Однако Наполеон не разделял его веселья, относясь с подозрением к слухам подобного рода. Император дал ему отряд жандармов и отправил в Кремль искать мины.

Де Сегюр оказался прав. Кремль не был заминирован, зато в доме самого губернатора Ростопчина на Лубянке были обнаружены поленья, начиненные порохом. Попади они в камин, дом взлетел бы на воздух.

Михеич вернулся с дурными вестями. Отпевать Дениса Ивановича некому, а в городе уже полно французов. Они занимают лучшие дома. Того и гляди, пожалуют сюда.

— Отвезем завтра батюшку в Новодевичий монастырь, — не впала в отчаянье юная графиня, — положим рядом с бабушкой. Авось в монастыре кто-нибудь отыщется…

— Авось и отыщется, — пробормотал Михеич, не разделяя ее оптимизма, — да только, барышня, вам лучше бы не казаться на глаза басурманину!

— Брось, Михеич! — усмехнулась Елена. — Какие же они басурмане? Французы — приличные, цивилизованные люди. Завтра, даст Бог, схороним батюшку, а после, если матушка будет здорова, отправимся в путь. В деревне нас уже заждались.

Старый графский кучер только покачал головой в ответ. Что взять с девчушки, которой недавно исполнилось шестнадцать лет? Совсем жизни не знает, а Господь взвалил на нее такую непосильную ношу. Мать-то вроде того… умом повредилась. С тех пор как увидела Дениса Ивановича мертвым, ни одного вразумительного слова не произнесла.

Юная графиня приказала Михеичу запереть ворота и накормить лошадей. Няньку, валившуюся с ног от усталости, отослала спать, сама напоила ее отваром, сурово сдвинув при этом брови и поджав губы, совсем как Василиса, когда та давала «своей барышне» лекарство. Не сознавая того, Елена пыталась подражать взрослым — матери и няньке, оказавшись вдруг за них в ответе. Упрямая старуха не захотела покидать гостиной («Прикорну часок да буду всю ночь молиться за упокой души Дениса Ивановича…»), устроилась в глубоком кресле рядом с Антониной Романовной, спавшей на кушетке, и вскоре издала протяжный жалобный храп, словно пыталась затянуть колыбельную, одну из тех, что часто певала Елене в детстве.

В этот вечер рано стемнело. Не от того ли, что небо над Москвой заволокло дымом? Елена зажгла свечи, заботливо накрыла матушку шалью, осторожно поцеловала ее в соленую от высохших слез щеку и вышла из гостиной. Она быстро прошла темным, мрачным коридором, соединявшим дом с одним из флигелей. Это был особый флигель. В нем располагалась огромная библиотека, которую начал собирать еще дед Дениса Ивановича, Семен Евграфович, служивший в высоких чинах при Петре Великом. Он был одержим страстью к собирательству, истратил на коллекцию огромные средства, едва не разорившись. Его знали все знаменитые букинисты Европы и относились к нему с большим почтением. Страсть Семена Евграфовича к собирательству книг передалась по наследству сначала сыну, а затем внуку. Но каждый из Мещерских шел своей, особой стезей. Семен увлекался медициной, алхимией, астрологией и прочими науками и лженауками. Его сын Иван предпочтение отдавал великим философам и драматургам, а Денис Иванович собирал сказки, предания, легенды и былины. Его особой гордостью была привезенная им из Персии книга в золотом сафьяновом переплете — арабские сказки, изданные в девятом веке на фарси и содержавшие всего четыреста семнадцать ночей.