Читаем без скачивания Колдовской мир: Трое против колдовского мира. Волшебник колдовского мира. Волшебница колдовского мира - Андрэ Нортон

Каттея же отличалась способностью остро и глубоко чувствовать. Она пребывала в единстве со всем, что её окружало — с животными, с деревьями, с ручьями, и даже с неподвижными холмами. В некоторые моменты от её наития было гораздо больше пользы, чем от моей решительности или от рассудительности Кимока.

Мне трудно вспомнить, когда мы осознали, что тоже наделены Даром Силы. Как-то нечаянно выяснилось, что нам совсем не нужно быть рядом, чтобы общаться. Временами мы становились словно бы единой личностью: я был её волей, Кимок — разумом, Каттея — душой и чувствами. Осторожность удерживала нас от того, чтобы открыться в этом другим, хотя я почему-то не сомневался, что Ангарт знает о нашей совокупной силе.

Кимоку и мне было лет шесть, когда нам вручили небольшие, специально для нас выкованные мечи, а также — детские самострелы и начали учить искусству владения оружием. Учителя — салкара, изуродованного в морских сражениях, — прислал отец. Звали его Откелл. Он превосходно владел всеми видами оружия и был одним из лучших офицеров капитана Густвара, который возглавлял набег на Карс. Откелл был очень требователен к нам.

Впервые нам довелось проверить нашу боевую выучку, когда нам шёл двенадцатый год. К тому времени Пагар навёл порядок в своём герцогстве и намеревался снова попытать счастья в набеге на север. Он воспользовался тем, что флот салкаров курсировал вдоль берегов Ализона, и направил на Эсткарп несколько отрядов, одновременно пересекших границу в пяти разных местах.

Фальконеры уничтожили один из них, защитники границы — два других. Однако оставшиеся два отряда проникли в долину Эса, чего никогда раньше врагу не удавалось сделать, и оказались в ловушке. Не имея возможности отступить, вражеские воины дрались, как звери.

Горстке этих безумцев удалось пробиться к реке, где они захватили баркас, приставив мечи к глоткам тех, кто на нём был. Они спустились вниз по реке, надеясь достичь моря. Но на них уже началась охота — корабль в устье реки перекрыл им путь.

Им пришлось направить захваченный баркас к берегу, и местный люд устремился туда. Откелл, с небольшим отрядом тоже помчался к реке, отказавшись взять нас с собой. Вскоре после его отъезда Каттея вдруг уловила чей-то зов. Она восприняла его так отчётливо, что даже вскрикнула… Мы стояли в тот момент на сторожевой площадке башни. Кто-то взывал о помощи — взывал, конечно, не к малолетней девочке, а какой-то волшебнице.

Мы не стали раздумывать: украдкой вывели лошадей из конюшни, чтобы отправиться на зов. Мы не могли не взять с собой Каттею: без неё мы бы не знали, куда ехать.

Трое детей выехали из Эстфорда. Но мы были не совсем обычными детьми. Мы мчались по безлюдным тропам туда, где затаились злодеи из Карстена, захватившие заложницу. Поистине, есть боевое везение. Бывают командиры-счастливчики, которые хранят своих людей от гибели и всегда умудряются вовремя подоспеть с ними куда надо. Конечно, «везение» можно объяснить выучкой, сообразительностью, опытом. Но некоторых многоопытных командиров счастливая случайность почему-то не балует… В тот день нам повезло. Мы нашли место, где скрывались злодеи, и, уничтожив всех пятерых, спасли захваченную ими женщину — связанную, в кровоподтёках, но не утратившую, однако, гордого вида.

По серому платью мы поняли, кто она. Её испытующий взгляд нас сильно смутил и даже как-то разобщил на время. Затем я заметил, что волшебница смотрит не на меня, не на Кимока, а сосредоточила всё внимание на Каттее. И в этом её пристальном взгляде я почувствовал угрозу нам всем.

Откелл долго не мог простить нам этой самовольной вылазки, несмотря на её благополучный исход: лишь несколько дней на мне и на Кимоке были видны следы схватки с карстенскими злодеями. Но на душе у нас было легко: волшебница, проведя в Эстфорде ночь, навсегда ушла из нашей жизни.

Много позже мы узнали о последствиях её недолгого пребывания у нас. Совет Владычиц потребовал, чтобы наши родители прислали к ним Каттею. Те отказались, и волшебницы сделали вид, что смирились с отказом. Мудрейшие полагались на время.

А время и в самом деле служило им. Два года спустя Симон Трегарт ушёл на корабле салкаров в море, чтобы обследовать группу дальних островов, на которых, по слухам, Ализон возводил какие-то странные сооружения. Поговаривали, что там вновь объявились колдеры. С тех пор об отце ничего больше не было слышно.

Мы не знали отца близко, и потому его исчезновение мало что изменило в нашей жизни — пока в Эстфорд не прибыла в сопровождении своего эскорта наша мать, в этот раз надолго.

Она почти не общалась с нами. Её голова была занята чем-то другим. Она словно всматривалась во что-то — но видела не холмы и деревья, а нечто такое, чего мы не видели. Она часто запиралась на несколько часов в какой-нибудь комнате вместе с госпожой Лойз. После этих таинственных уединений госпожа Лойз являлась пред очи домочадцев бледная, как полотно, будто совсем лишённая жизненных сил. Мать же худела с каждым днем, и взгляд её становился всё более тусклым и отрешённым.

И вот однажды она собрала нас в одной из комнат башни. Там было сумрачно, несмотря на светлый день за окнами. Правда, все они были завешены, кроме одного — обращённого на север. На полу комнаты смутно выделялись какие-то линии. Ткнув пальцем в пол, мать стала водить рукой вдоль этих линий, и они вдруг вспыхнули мерцающим светом, образовав рисунок, напоминающий звезду. Не произнеся ни слова, мать жестом велела нам встать по краям узора и начала бросать в небольшую чашу какие-то высушенные травы. Из чаши заструился дым, обволакивая каждого из нас. Спустя мгновение мы все трое словно слились воедино, как это бывало с нами в тех случаях, когда нам что-то грозило.

Затем — я не знаю, как передать это словами — я, точно стрела, выпущенная из лука, был выброшен неведомой силой в безграничное пространство, потеряв при этом ощущение времени и ощущение самого себя. В том полёте было и направление, и цель, мне оставалось только отдаться ему. Так летит камень по воле человека, метнувшего его.

Столь же внезапно всё вернулось на своё место: мы снова стояли в той же комнате и смотрели на мать. Только теперь она не казалась нам чужой — мы испытывали к ней настоящую сыновнюю близость. Она протягивала к нам руки, и по её осунувшемуся лицу текли слёзы.

— Мы дали вам жизнь, — произнесла она, — и вы в ответ принесли нам свой щедрый дар, дети мои.

Она взяла со стола коробочку и высыпала её содержимое в жаровню, на догорающие угли. Вспыхнуло пламя, и в нём возникли какие-то мечущиеся тени, природа которых была мне непонятна. Вскоре они пропали, и я почувствовал, что больше не являюсь частью нашего триединства, но опять стал самим собой. Мать снова заговорила, глядя на нас.