Читаем без скачивания ЧТО ДОЗВОЛЕНО ЧЕЛОВЕКУ - Евгений Дрозд

Робот действительно разбирался в каботажной навигации и прекрасно готовил яичницу с беконом, но, как выяснилось уже здесь, на Меркурии, его дюралевый корпус был совершенно непригоден к использованию в местных условиях. Пришлось оставить его в ракете, а добывать и грузить руду на тележку вручную.

Вспомнился и нудный трехмесячный перелет, бесконечные разговоры в кубрике, все больше о деньгах, иногда про девочек и прошлую жизнь, но, в основном, о деньгах, деньгах и еще раз о деньгах.

Робот, которого они с первого дня почему—то стали звать Диком, как—то даже задал вопрос: в самом ли деле деньги играют такую важную роль в жизни человека и не являются ли они синонимом понятия «Бог»?

Ахмед и Болтун ничего тогда не поняли, а Марчч очень даже повеселился. Да так, что даже блок анекдотов, который он еще не сподобился подключить, так и остался неподключенным. После этого он заинтересовался Диком и долгими часами беседовал с ним. В свое время Марчч чуть было не закончил философский факультет, и временами его тянуло потолковать о высоких материях. Не с Ахмедом же или Болтуном выяснять принцип невмешательства в категорию субъекта—зеро или перманентность дуалистического подхода к псевдоинвариантам Увалонне—Хоббибулина.

Марчч, относившийся к роботам примерно так же, как его предки в штате Вирджиния относились к неграм на своих плантациях, был искренне удивлен, открыв для себя, что роботам присущи эмоции, интересы, любопытство, наконец. Он был также поражен осведомленностью Дика в различных разделах юриспруденции и права. На вопрос, зачем ему подобные знания, робот ответил, что не знает: местами его оперативная память затерта или заблокирована, но, возможно, кто—то из прежних хозяев пользовал его в качестве справочной библиотеки.

«Надо же, — подумал тогда Марчч, — вот и у Дика чувства есть, и разум, и желания всякие, а что у него за жизнь? Три Закона, как цепи, против них не выступишь. Значит, всю жизнь под чужую дудку пляши. Да и вообще: ни выпить, ни погулять с дамочками, тоска… Как это студенты древнеримскую пословицу про Юпитера и быка переиначили: „Что дозволено человеку, не позволено мыслящей жестянке“»…

Куда Дик подастся, когда мы на Землю вернемся? А вот что: возьму—ка я его к себе камердинером. Халат и кальян подавать будет, как товарищ дней былых, суровых…

Размышления Марчча были прерваны будничным голосом Ахмеда:

— Болтун, у тебя скафандр лопнул.

Ни ответить, ни отреагировать Болтун не успел. Земной воздух голубоватой струйкой забил из разошедшегося на плече шва. Несколько судорожных движений и то, что только что было Болтуном, навсегда застыло, скрючилось на холодной почве чужой планеты. Марчч пробурчал краткую эпитафию:

— Усталость материала. Говорил же ему: не экономь на скафандрах, новые бери…

И все. Тележка продолжала катиться, и, чтобы не отстать, пришлось идти дальше. Останки Болтуна вскоре скрылись из виду. Больше ни слова не сказали в его честь ни Ахмед, ни Марчч. Они шли за тележкой по—прежнему невозмутимые, так как были готовы к любым поворотам судьбы.

Потом Марчч внезапно сообразил:

«А ведь теперь моя доля увеличилась в полтора раза!»

И тут же обожгла другая мысль:

«Корабль до Земли вполне может довести и робот…»

Он взглянул на Ахмеда. Их взгляды скрестились, и Марчч понял, что Ахмед думает о том же. Оба схватились за бластеры, но Марчч успел быстрее…

Голосом он остановил тележку, а сам присел на выступ скалы, потому что колени дрожали. Какое—то время он провожал взглядом медленно оседающий пепел — все, что осталось от Ахмеда — и неверной рукой все пытался засунуть бластер в кобуру.

— Закурить бы, — он поднес руку к лицу, чтобы отереть пот, но уткнулся в стекло гермошлема.

Стоп, хватит эмоций на сегодня.

Марчч встал, запустил тележку и зашагал вслед. В конце концов, он остался жив, руда принадлежит ему, а до ракеты не больше трех часов ходу.

Чтобы не чувствовать кожей сгущающегося одиночества, он говорил и говорил:

— Приду, первым делом закурю. Душистую сигару. Специально приберег для такого торжественного случая. Потом приму душ, надену любимый халат, подаренный креолкой в Каракасе, ох, до чего же была темпераментна Долорес, когда ее распалишь… Потом потребую от Дика подать фирменное блюдо: знаменитую свою яичницу с беконом, помидорами и жгучим чилийским перцем. Запьем ее бутылочкой чего—нибудь покрепче и — спать. До посинения, до отлета. В тепле, под пледом. Потом три месяца перелета и все. Все!

Он увеличил скорость тележки, и сам ускорил шаг. Шагал, как робот, не глядя по сторонам и ничего не ощущая, отмечая только, что вот еще пять минут миновало, значит, идти осталось на пять минут меньше.

Показалась знакомая скала с обломанной верхушкой, за ней знакомая купа кристаллических деревьев, еще одна знакомая скала, похожая очертаниями на эмбрион дромадера, и вот он — корабль. А он, Марчч, по—прежнему жив и он дошел.

Веселое спокойствие охватило Марчча. Он подогнал тележку вплотную к стабилизаторам корабля, вырубил сервомоторы и, птицей взлетев по трапу к пассажирскому люку, просигналил о прибытии. К его удивлению, дверца не открывалась.

— Заблокирована, что ли? — Он включил интерком и вызвал робота.

— Да, сударь, — в наушниках раздался знакомый голос без обертонов.

— Привет, Дик. Что—то случилось с люком, он не отпирается.

— Я заблокировал его, сударь. И грузовой люк — тоже.

— Зачем? Впрочем, теперь это неважно… Сними блокировку с обоих и помоги втянуть груз.

— Нет.

— Что значит, нет?! Ты что? Дик! — встревожился Марчч.

— Я не стану снимать блокировку, сударь.

— Но это приказ!

— Я его не выполню.

— Что?! Ты, ржавые мозги! Да как ты смеешь… — Марчч задохнулся от злости.

— Бесполезно кричать, сударь, я не открою.

Марчч перевел дыхание и заговорил снова. Голос его был полон холодного, еле сдерживаемого гнева:

— Да ты, милый, свихнулся. Тебе ремонт надобен.

— Отнюдь, сударь. Я функционирую совершенно нормально.

«Боже, а ведь он это серьезно», — подумал Марчч и душу его сдавило тяжелое предчувствие. Он впервые ощутил страх.

— Это замечательно, Дик, что ты в полном порядке. Но если это так, то должен меня впустить: ты ведь знаешь, что, не сделав этого, обречешь меня на смерть от недостатка кислорода. В таком случае ты нарушишь Первый Закон, а этого делать нельзя. Ты дол—жен впус—тить ме—ня.

Марчч говорил спокойно и даже вежливо, но по лицу его струился пот, а в мозгу билась одна—единственная мысль:

«Только бы попасть внутрь, только бы попасть… Уничтожу мерзавца! Только бы попасть!»