Читаем без скачивания Письма к разным лицам - Святитель Феофан Затворник

Так видите, в чем дело! Посему или пусть ваше сердоболие сделает всех грешников покаявшимися, или пусть согласится, что возможна часть людей, которые не получат прощения и будут осуждены по причине нераскаянного упорства.

Уж не питатели ли вы такого чаяния, чтоб Бог державной властью Своей простил грешников и ввел их в рай? Прошу вас рассудить, угодно ли это и угодны ли такие лица для рая? Грех ведь не есть что-либо внешнее, а внутреннее и внутрь проходящее. Когда грешит кто, грех весь состав его извращает, оскверняет и омрачает. Если простить грешника внешним приговором, а внутри его все оставить, как было, не вычистив, то он и после прощения такого останется весь скверен и мрачен. Таков будет и тот, кого бы Бог простил державной Своей властью, без внутреннего его очищения. Вообразите, что входит такой – нечистый и мрачный – в рай. Что это будет? Эфиоп среди убеленных. Пристало ли? И у нас, когда строятся общества какие, то в состав их входят обыкновенно однородные – лица другого сорта и сами не захотят вступить в него и, если б почему-либо захотели, не будут приняты. То же и рай, примет в себя только однородное – чистое и пречистое; а все неподходящее под сию норму, не может войти туда.

Положим даже, что какими-либо судьбами грешник втянут в рай; что он там будет делать?! Для него и рай в ад превратится. Вкусить сладостей райских у него нет органа, а чрез то, что там все противоположно его настроению, он будет тесним и гнетом так, что и места не будет находить. Введите вы в круг людей высшего тона человека простеца – для него пребывание среди них будет настоящая пытка. То же должен испытывать и грешник, если неочищенным втянуть его в рай.

Скажете: «Ну, – так очистить его». – Уж это опять не державной ли властью милосердого Бога?! Если б возможно было так, то и здесь на земле давно уже не было бы ни одного грешника. Сказал бы Бог: «Да будут все святы», – и все стали бы святы. Но в том-то и дело, что очищение не может совершиться без участия произволения, которого если на земле недоставало, то тем паче недостанет на том свете. Да хоть бы и появилось оно, не к чему ему рук приложить. Начало очищения – покаяние, а на том свете ему места нет; и, если бы было, нет возможности завершену и запечатлену ему быть таинственным разрешением, ибо это возможно только здесь. После покаяния очищение продолжается и до конца доводится подвигами самоумерщвления и благотворения, постами, милостынями, молитвами. Все это на том свете неприложимо. Нечего, стало быть, ожидать там и очищения.

Итак, хотите или не хотите, а должны согласиться, что неизбежно некоей части людей остаться за дверьми рая.

Полагаю, что слыша это – за дверьми рая – ваше сердоболие несколько успокаивается: пусть за дверьми рая, но эти пытки и истязания – огнь неугасающий, червь неусыпающий, скрежет зубов, тьма кромешная – ужас, как поражают. Но что же тут?! За дверьми рая – ад. А ад уж, как ни умягчайте слова сего, есть место мучений. Юродивые девы остались прямо за дверьми женихова чертога и будто никаким мукам не подверглись. Но надо судить не по сему внешнему, а по тому, что у них на душе, как они стали себя чувствовать после того, как выслушали навеки отвергающий их глас женихов. Степени, как в раю блаженства, так в аду мучения, конечно, будут; но на всякой степени, как в раю, святые блаженство будут пить полными устами, так в аду – грешники муки претерпевать до последней меры терпения, такой, что если еще немного прибавить, то все естество разлетится в прах; а оно все же не будет разлетаться, а все мучиться и мучиться, и это без конца.

Выражения червь неусыпающий, огнь неугасающий и прочее и означают только эту крайнюю меру мучений для всякого, а состоять они будут, может быть, и не в этом. Как о блаженстве праведных апостол сказал, что уготовано для них то, что око не видало, ухо не слыхало и на сердце человеку не всходило, так о муках грешников надо сказать, что хотя несомненно, что они будут в крайней мере для каждого, и будут как душевные, так и телесные; но в чем именно они будут состоять, определительно сказать нельзя. В слове Божием для обозначения сего берется то, что бывает самым мучительным на земле, равно как и для обозначения блаженства берется то, что на земле считается самым великим и обрадующим; но чтоб именно, как в том, так и в другом, было это самое, сего сказать нельзя. Там будет все ново: ново небо и нова земля, новы и радости, и муки.

Конечно, все сие страхом поражает. Но затем это и открыто, чтоб, поражая страхом, вразумлять и остепенять грешников. Если б Бог радовался мукам грешников, Он и не открыл бы об аде, но как не хочет смерти грешника вечной, то и открыл, что ожидает грешника, чтоб, зная то, грешник не давал себе воли, а если уж случится нагрешить, поскорее обращался опять к Господу и каялся. Я знал одного человека, который имел обычай говорить: «Какую премудрую вещь придумал Господь – смерть и ад! Не будь их, пустился бы во вся тяжкая». Говорят ему: «Да ты закрой глаза и не смотри на эти страсти или изгони из сердца веру тому». Отвечает: «И рад бы закрыть глаза, да не закроешь: все им видится смерть и ад. А что касается до прогнания веры, уж я все перепробовал, чтобы прогнать ее, и всякие под нее подкопы делал; нет, все вяло и гнило, что ни придумаешь. Как истина смерти неотразима, так и истина вечного ада стоит несокрушимо. Нет уж, лучше крылышки-то подвязать и как-нибудь потише себя держать».

Вы сердобольствуете. А Господь разве не сердобольствует?! Окончательное Свое отвержение: отойдите, – думаете, Он так произнесет ни с того, ни с сего?! Нет, это Он скажет уже по испытании всевозможных средств к побеждению упорства нераскаянных грешников. Сколькими заботами окружает Он всякого грешника, чтоб образумить его! И уже когда все испробует и ничем не одолеет его, говорит: «Ну оставайся!» Это здесь; а на Суде скажет ему вместе с другими подобными ему: «Отойди!» Видим на Израиле. Бился-бился с ним Бог, наконец решил: Се оставляется вам дом ваш пуст. Так бывает и со всяким грешником отверженным. Отвержение его окончательное решается после того, как с ним уже ничего не поделаешь, как уж он закоснеет в упорстве своем. Вы одно то решите: возможно ли осатаниться человеку? Конечно, возможно. А если возможно, то куда его будет девать, как не поместить с бесами, коим уподобился? Вы все упираетесь на благость Божию, а о правде Божией забываете, тогда как Господь благ и праведен. Правда Божия вступает в силу, когда благость истощает уже все средства.

Спириты придумали заменить ад множеством рождений грешащего. Очень неудачно. Потому что кто остался неисправным в одно рождение, тот может продолжать его и во второе, и не только продолжать, но и углубить, или тем неизбежно и углубит, что продолжит. Но что было во второе, то может быть и в третье рождение, и так далее, до осатанения. А для таких уж, конечно, неизбежен ад.

Иным думается, что без наказания и мук грешников, конечно, нельзя оставить, но эти муки не будут вечны: помучатся-помучатся отверженники, а потом и в рай. Страсть как хочется нам казаться милосердее Самого Господа! Но и эта выдумка несостоятельна, ибо ад не есть место очищения, а место казни, мучащей, не очищая. Сколько ни будет жечь кого ад, жегомый все будет такой же нечистый, достойный того же жжения, а не рая. Жжению потому и не будет конца.

Но пусть бы и так, – уступим нелепое. Нам-то с вами, о сем рассуждающим, если мы грешны, какая от этого выгода? Никакой! Мука все же будет, а кто знает, какая она? Может быть так будет больно, что одна минута покажется во сто лет. Припоминаю при сем одно сказание. Некто благоговейный, кажется, мирянин, делал много добра, но проскользали и грешки. Для очищения его от сих грехов Господь послал ему болезнь, которая не поддавалась лекарскому искусству. Терпел он терпел и возмалодушествовал, и стал плакаться пред Господом. Господь послал к нему Ангела, который, явясь, сказал ему: «Что жалуешься? Для твоего же блага Господь послал тебе эту болезнь, чтоб очистить тебя от грехов твоих. Очистишься – и болезни конец. Ибо если здесь не очистишься, то на том свете гореть будешь». Тот с горести крайней и скажи: «Да уж лучше бы на том свете отмучиться!» (Это будто на руку тем, которые думают, что мучения временны, но цель сказания не та). «Хорошо, – сказал Ангел. – Хочешь? Тебе следовало еще болеть три недели или три месяца. Там тебе за это помучиться придется три секунды». – «Три секунды, – думает себе больной, – что тут?» И согласился. Как согласился, так обмер. Взял Ангел его душу и отнес в место мучения. – «Три секунды, – проговорил он больному, – терпи. Я тотчас приду, как они пройдут», – и скрылся. Как начало жечь этого бедного, как начало жечь, ужас, как больно; но терпел, думая: «Три секунды… сей момент кончится». Но боль все больше и больше, и, кажется, пора бы уж и Ангелу прийти, а его все нет и нет. Уж ему показалось, что неделя прошла, год прошел, десять лет прошло, а Ангела все нет и нет. Мочи, наконец, не стало. Как закричит! Ангел тотчас явился и спрашивает: «Что тебе?» – «Да ты сказал, что три секунды помучиться, а тут уж лет десять прошло». – «Каких десять лет? Всего десять терций». «Ой! ой! ой! Батюшка ты мой! Если так, возьми меня поскорее отсюда назад. Тридцать лет готов лежать в той болезни, только отсюда возьми». – «Хорошо», – сказал Ангел, внес его опять в тело, и тот ожил. И уж не заикался более о тяготе своей болезни. – Это сказание сохранено для внушения нам грешным того главного, чтоб благодушно терпели прискорбности, посылаемые для нашего очищения от грехов. А я беру из него, по поводу речи нашей, только измерение длительности адских мучений. Видите, какая страсть? Одна терция годом показалась. А чем год покажется? Чем десятки, сотни лет? Это ужас!! – Нет! уж давайте лучше бросим всякий грех и, Господу веря без мудрования во всяком Его слове, покаемся и начнем жить свято, сколько сил есть, – не обманывая себя той пустой надеждой, что ведь немного придется помучиться, ничего!