Читаем без скачивания Три вдовы - Шолом Алейхем

Вот и всё о вдове номер один.

2. Вдова номер два

Почему я заставил вас так долго ждать? Потому, что так хотелось. Уж если что-нибудь рассказывать, то, конечно, тогда, когда самому хочется… А что вы не прочь послушать — это понятно: до историй, да еще интересных, — каждый охотник. Я, например, сижу себе после обеда в своем кресле, в своей комнате, с сигарой во рту, а вы здоровье надрываете, рассказывая… А что рассказчику, может быть, это крови стоит, — кому до этого дело? Собеседнику только бы интересную историю послушать! Отнюдь не вас подразумеваю, не пугайтесь! Вы только слушайте внимательно, что вам рассказывают. И хотя то, что я расскажу вам сейчас, не имеет никакого отношения к предыдущей истории, мне всё же хочется, чтобы вы помнили то, о чем я рассказывал вам в прошлый раз, ибо кое-какая связь между всем этим все-таки есть, и даже не кое-какая, а большая! А если вы что-нибудь забыли, я вам напомню. В двух словах повторю вам прежнюю историю.

У меня был товарищ Пине. У него была жена Пая, и у них была девочка Роза. Товарищ мой умер, а Пая осталась молодой вдовой, я же ей был близким человеком, другом, секретарем, братом. Я томился, изнывал по ней. Но сказать ей об этом у меня нехватало духу. Так проходили лучшие годы. Дочь выросла, Роза расцвела, а я растерялся, окончательно растерялся. Принесла нелегкая молодого человека, бухгалтера Шапиро, неплохо играющего в шахматы, и Роза в него влюбилась. Всё, что накипело в душе, выместил я на матери, поссорился, хлопнул дверью и поклялся, что ноги моей больше там не будет до конца моей жизни. Ну, довольны?

Теперь, догадываюсь я, вам очень хочется знать одно: сдержал ли я слово, или нет? Ну, ведь вы, кажется «психолог». Скажите, должен был я сдержать свое слово, или нет? Вы молчите? Почему? Потому, что сами не уверены… Вот, как это произошло.

Всю ночь я шагал по городу, как безумный, раза три измерил все улицы вдоль и поперек, вернулся домой на рассвете, пересмотрел все свои бумаги, многие порвал, — терпеть не могу старые бумаги, — упаковал свои вещи, написал несколько писем знакомым, — друзей и родственников у меня, слава тебе господи, нет, один, как пень… Оставил распоряжения насчет моих домов и, проделав всё это, сел на кровать, склонил голову и думал, думал, думал, пока не началось утро. Тогда я умылся, оделся и пошел к вдове. Позвонил, вошел, велел подать кофе и ждал, пока вдова проснется. Вдова вскоре встала. Увидев меня, она на минуту остановилась. Глаза у нее припухли, лицо побледнело. Ужели и она целую ночь не спала?..

— Как Роза? — спросил я.

В эту минуту в комнату вошла Роза. Свежа, как божий день, хороша, ласкова, приветлива, как ясное солнышко. Увидав меня, она слегка покраснела, потом подошла, погладила меня ручкой по голове, как гладят ребенка, и, заглянув мне в глаза, рассмеялась. Да как, думаете, рассмеялась? Не так, чтобы вас, упаси господи, — обидеть, а так, чтобы вам самому захотелось смеяться, чтобы все, все вокруг, и даже стены улыбнулись. Да, господин мой любезный, вот такой силой обладает эта Роза еще по сей день! Я и сейчас за ее смех готов отдать всё, чем владею. Беда только, что сейчас она уже больше не смеется. Не до смеха ей! Но я не намерен забегать вперед. Люблю, начав что-нибудь, продолжать начатое по порядку.

Итак, по порядку.

Знаете ли вы, что означает выдавать дочь замуж? Нет? Не знаете? Ну, и не приведи господь узнать! Я это на деле испытал. Хоть и чужую дочь, но выдавал замуж. Надолго запомню это. Да и что, скажите на милость, оставалось мне делать, когда вдова, Пая, то-есть, привыкла, чтобы ей всё домой приносили? А кто в этом виноват, как не я сам? Я сам приучил их — и мать и дочь — если что в доме потребуется, всегда обращаться ко мне. Хоть свет вверх дном перевернись, всё должно быть доставлено, и не позднее, как через два часа! Нужны деньги, — ко мне. Доктор — ко мне. Кухарка — ко мне. Учитель танцев — ко мне. Платье, ботинки, портной, мясник, перо, крючок, — ко мне, ко мне и ко мне! Я, бывало, укорял их: «Что с вами будет? Ведь вы же в тряпки превратитесь!!» Говорю, а они смеются. Им всё хи-хи-хи да ха-ха-ха! Всю жизнь — так. Есть такие люди на свете. Немного, но есть. И кого постигла такая участь? Меня! Кому няньчиться с чужими детьми? — Мне. Кому терзаться из-за чужих несчастий? — Мне. Кому плясать на чужих свадьбах? — Мне. Кому плакать на чужих похоронах? — Мне. Вы спросите, конечно, кто же принуждает меня? На это я вам отвечу: а кто велит вам кинуться в огонь — спасать чужое дитя? Кто велит вам прыгать в воду, когда кто-нибудь тонет? Кто велит вам морщиться, когда другому больно? Скажете, что вы ни того, ни другого, ни третьего не делаете. Стало быть, вы зверь! А я не зверь, я — человек. Я не корчу из себя идеалиста, я — простой, обыкновенный человек и старый холостяк к тому же. Хотя ваша «психология» утверждает, что старые холостяки — эгоисты. А впрочем, может быть, всё это и есть проявление своего пода эгоизма? Что? Не любите копаться в себе самом? Не любите философствовать? Я тоже не люблю этого.

Итак, нужно было выдавать замуж дочь вдовы, Розу, и корчить из себя свата. Что еще оставалось мне делать? А так как вы меня ужо немного знаете, то вам нетрудно понять, как мне это по душе! От одного слова «сват» меня в дрожь кидает! Зовите меня «человеком», зовите меня «лакеем», зовите меня «шутом гороховым», зовите меня «приказчиком», лишь бы не «сватом»! А вот она, вдова то-есть, ужасно рада новому званию: «сватья». Скажешь ей «сватья», — она прямо в восторг приходит. «Скоро тещей будете»! — говорю ей. А она улыбается. «Дожить бы уж!» Хороша теща! Посмотрели бы на нее во время венчания ее дочери. Загляденье! Красавица! Не скажешь, что это мать и дочь! Сестры! Залюбовался я на нее, когда дочь ее венчалась. В эти минуты я думал про себя:

— Эх, глупец ты! Пень одинокий! Сейчас для тебя самый подходящий момент… Стоит тебе одно слово сказать, один взгляд бросить, — и конец твоему одиночеству… Строишь дом для себя… Возделываешь виноградник… Вступаешь в собственный рай… Живешь спокойной жизнью, среди своих близких и любимых… Забудь, забудь о Розе!.. Роза не для тебя… Она тебе в дочери годится… Не обманывай себя… На мать гляди! Скажи ей одно лишь слово, дикарь этакий!.. К ней обратись, ни к кому больше! Чего ты за душу тянешь? Не замечаешь, какими глазами смотрит она на тебя?..

Размышляя так, я встречаюсь с ее взглядом: я чувствую, что сердце у меня вот-вот разорвется на части от жалости к ней… Слышите? От жалости!.. Уже ничего больше, кроме жалости… Раньше, помню, мной владело совсем иное чувство… А теперь — только жалость… А раз жалость, то может быть и меня жалко? И может быть, больше, чем ее? Кто же виноват? Почему она до сих пор молчала? Почему молчит сейчас? Почему же мне ей сказать это слово, а не ей — мне?.. Стыдно, скажете вы. Так уж на свете заведено. Начхать мне на ваш свет! Не вижу разницы: «он» ли раньше скажет, «она» ли… Люди — это люди! Раз она молчит, то и я молчу! Вы это назовете упрямством? Амбицией? Глупостью? Называйте, как угодно! Я вам уже говорил, что мне это безразлично… Я только изливаю перед вами душу и хочу вместе с вами проанализировать, разобраться, в чем тут загвоздка? Мажет быть, потому что мы с Паей никогда и двух минут наедине не оставались. Около нас всегда было существо, поглощавшее всё наше время, наши мысли, наши чувства, наши горести и радости, — всё принадлежало кому-то другому, не нам. Для нас самих ни одной свободной минуты! Чорт побери! Оба мы как бы созданы для того, чтобы заботиться о других! Раньше был Пине. Потом господь помог — родилась Розочка, теперь бог послал новую радость: зятек на иждивении! Зятек, однако, был на редкость удачный. Такого зятя мог бы себе пожелать каждый. Вы отлично знаете, — я не из тех, что сразу приходят в восторг: я не имею привычки расхваливать кого бы то ни было, возносить до небес. Пустых слов, дифирамбов, приторных комплиментов я не расточаю. Скажу вам только, что слово «ангел» в данном случае прозвучало бы оскорблением. Понятно? Если существует небо и если ангелы витают в нем, и если те ангелы не хуже вот этого Шапиро, тогда, уверяю вас, стоит умереть и быть лучше с ними, чем со всеми остальными двуногими животными, снующими здесь под божьими небесами и поганящими землю. Вы скажете — я мизантроп, человеконенавистник. Если бы люди причиняли вам то, что они причинили нам, если бы они поступили с вами так же, как с нами, вы стали бы не только мизантропом, но и злодеем. С ножом в руках вы кидались бы на людей, резали бы их, как овец! Кстати: что это у вас за манера заставлять человека говорить часами, даже не спросив, хочет ли он стакан воды? Велите подать чаю!

Итак, на чем же мы остановились? На нашей радости, на нашем зяте Шапиро.

Кажется, я вам уже говорил, что он был главным начальником на винокуренном заводе, и не только начальником, но и полновластным хозяином всего предприятия. Всё было в его руках. Доверие, которое питали к нему владельцы, было безгранично. А любили они его, как родного сына. Понимаете, на свадьбе его хозяева — два компаньона, воры, каких мало (да простят они мне, — оба уже по ту сторону, в Америке), держали себя как близкие родственники. Они преподнесли жениху ящик с разными серебряными вещами и, вообще, были щедры и любезны, как истые филантропы. А я, знаете, не люблю филантропов, да еще хозяев-филантропов, когда они заявляются на торжество и демонстрируют свою филантропию, чтобы все видели и знали, что вот они хозяева-филантропы, умеющие ценить «человека»!.. А то, что благодаря именно этому человеку они разбогатели? А то, что не будь этого «человека», они, быть может, не стали бы ни хозяевами, ни филантропами?.. Зря улыбаетесь! Я, уважаемый, социалистом не прикидываюсь. Но хозяина-филантропа ненавижу. Что мне за это полагается? А впрочем, сейчас услышите, на что способен хозяин-филантроп. Казалось бы, владеешь с божьей помощью предприятием, которое приносит добрых несколько тысяч годового дохода, и в твоем распоряжении человек, на которого можно положиться, ну, и спи себе спокойно дома или поезжай за границу и живи в свое удовольствие. Но этого им мало! Они любят делать дела, греметь, трещать, — чтобы все видели! Чтобы все слышали!.. Короче говоря, преуспевающие хозяева не довольствовались тем, что владели таким доходным предприятием, которым успешно руководил Шапиро. Затевая новые дела, они чем дальше, тем больше запутывались в «торгах», в «таксах», в купле и продаже пшеницы, отрубей и, наконец, домов… Словом, дела вихрем закружились, завертелись… Почва из под ног ускользнула и… все пошло прахом. Втянув в свои дела нашего Шапиро, они опутали его векселями, а сами успели захватить все наличные средства и укатили в Америку. Похоже, что у них, как американцы говорят, все «олл-райт», а его, Шапиро, то-есть, они оставили в долгах по горло, связав по рукам и ногам обязательствами, векселями. Словом, разразился большой скандал, дошло до того, что никто и разобраться не захотел, доверенный ли он «человек» или хозяин, — пусть, мол, платит по векселям, а так как платить ему нечем, то он — банкрот! Но он не может доказать, что банкротство вызвано несчастным случаем. Вот такой человек у нас считается, как вам известно, а может быть и неизвестно, — «злостным банкротом», то-есть, он — негодяй, а банкрота-негодяя сажают в тюрьму, — таких у нас не любят. Можете десять раз обанкротиться, десять раз повторить тоже самое, но если вы все это проделаете ловко и гладко, как полагается, то вы всему свету покажете, извините за выражение, кукиш, да еще купите себе дом со всеми причиндалами. И вот вы снова порядочный человек: выгодно выдаете замуж или жените своих детей, с вашим мнением считаются в городе, вы заносчивы, высокомерны, метите в великие мира сего, в воротилы, что всеми командуют, распоряжаются… Вам начинает казаться, что вы в самом деле бог весть кто, пыжитесь, как индюк, людей не узнаете!.. Извините, вы понимаете, что я не вас подразумеваю…..