Читаем без скачивания Музыкант - Геннадий Марченко

Я тоже взял одну, более-менее чистую, и принялся перебивать неистребимый, казалось бы, запах сивушного ликера.

Тем временем вечер окончательно вступил в свои права, и было озвучено предложение разойтись по домам. Мы с Мухой двинулись вместе, раз уж жили в одном доме. Только он в коммуналке на первом этаже, а я на втором.

Дом не впечатлял. Вернее, впечатлял своей облупленной штукатуркой, покосившейся подъездной дверью, выбитыми кое-где стеклами, замененными кусками фанеры и сонмом самых разнообразных запахов, выплывающими из раскрытых окон. Во дворе шла своя жизнь. С криками носилась мелюзга, старики резались в домино за самодельным столом, бабульки на лавке под раскидистым кленом чесали языки. Короче говоря, небогатый московский дворик, каких в 60-е годы в столице навалом. В моем детстве было примерно то же самое, все-таки первые семь лет своей жизни я прожил в рыбинской коммуналке, и увиденное сразу вернуло меня мыслями в мое прошлое. Спазм сжал горло, глаза увлажнились, но я силой воли прогнал не вовремя нагрянувшую ностальгию.

– Здрасьте, Алевтина Васильевна, – крикнул Муха в сторону женщины лет сорока, развешивавшей выстиранное белье.

– А, здравствуй, Витя. Нагулялись?

– Ага, в футбол играли весь день, – не моргнув глазом, соврал Муха. – Мы завтра с Егором документы идем подавать в железнодорожное училище.

– Как же, я помню, у нас уже все приготовлено. Небось проголодались?

– Моя мамка обещала котлет пожарить к макаронам на ужин, я уже прямо чувствую запах, так что побежал. До завтра!

Муха улетел, а мама потрепала меня за вихры, нежно улыбаясь.

– Иди домой, умойся, и садись ужинать. Катя уже поела, там тебе на сковороде осталась жареная картошка. А я пока белье доразвешиваю.

Да уж, еще бы я знал, в какой квартире мы живем. Не додумался у Мухи спросить, остолоп. Ладно, сделаем вид, что нам хочется поторчать с мамой.

– Я с тобой побуду, потом вместе пойдем.

– Ну смотри, мне вообще-то немного осталось. Хорошо бы до утра высохло, чтобы до смены успеть снять.

Через пару минут мы поднялись по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, где в стену были вделаны дисковые электросчетчики. Под каждым на стене была написана краской фамилия обладателя счетчика. Увешанная почтовыми ящиками дверь в нашу коммунальную квартиру ? 8 была справа, возле звонка была приклеена бумажка с фамилиями жильцов, а также числом звонков. Я на секунду притормозил. Ага, Мальцевы, звонить три раза.

– Егорка, ты чего там?

– А? Иду.

Коммуналка встретила запахами жарено-вареной пищи, кипяченого белья, табака, лекарств и еще чего-то непонятного. Стены коридора были увешаны и уставлены корытами, тазами, велосипедами, лыжами, санками… На полу теснилась разномастная обувь, среди которой выделялись две пары галош с красной подкладкой.

На общей кухне кипела своя жизнь. Толстая бабенция, пыхтя папиросиной, мешала палкой белье, кипятящееся в тазу на плите. Сгорбленная старушка в спущенном плотном чулке коричневого цвета на правой ноге пыталась пристроить маленькую кастрюльку на конфорку рядом с тазом толстухи. В углу кухни на табурете дедок, нацепив на нос круглые очки, вчитывался в содержание газеты "Советский спорт", при этом шевеля губами и покачивая плешивой головой…

Нда, с ними со всеми ведь теперь мне придется жить.

– Ты чего опять встал-то? – вывел меня из ступора мамин голос. – Егорка, прямо странный какой-то сегодня.

Наша обитель состояла из двух комнат. В большой, как я понял, жили мама и сестра, а мне, как единственному мальчику из них, был выделен маленький, но зато отдельный закуток.

В коридоре висело зеркало, в которое, еще не успев разуться, я не преминул поглядеться. Так вот ты какой, северный олень! Ничего так, не урод, хоть и не красавец. Вполне заурядная внешность. Из характерных отметин небольшой шрам над левой бровью, который при желании можно завуалировать челкой.

А вот Катька оказалась вполне себе приятной на вид девицей с красиво очерченным станом и крупной грудью. Наверняка у барышни от женихов отбоя нет. Сейчас она сидела, упершись взглядом в книгу "Мышление и речь" под авторством Льва Выготского.

– Иди мой руки и садись ужинать, – выдала очередное распоряжение меня мама.

Я огляделся. Умывальника в комнате не наблюдалось, значит, он на кухне или в туалете, куда наверняка по утрам выстраивается очередь. Пойду искать.

– Полотенце возьми, – кивнула мама в сторону вешалки рядом со шкафом для одежды, где в ряд висели три полотенца.

Блин, и какое из них мое? Это слишком гламурное, это так, среднее, а вот малость ободранное, с темно-синей продольной полосой, вероятно, для Егора. Ну ошибусь и ошибусь, ничего страшного. Впрочем, в спину мне промолчали, значит, скорее всего, не ошибся.

На кухне соседка с тюрбаном из полотенца на голове – примерно ровесница моей мамы – набирала из-под крана воду в большую кастрюлю. Увидев меня с полотенцем в руках, кивнула в сторону коридора:

– Егорка, иди в ванной умойся, там сейчас вроде никого нет.

И правда, никого. Ванна была старая, чугунная, покрытая эмалью, которая местами уже облупилась. Вот только кран с горячей водой не работал, текла только холодная, и то кое-как. Рядом находился унитаз с бачком под потолком и ручкой на ободранной веревке, а вместо туалетной бумаги за сливную трубу была заткнута уже порядком ободранная газета "Гудок".

Приведя себя в порядок, я вернулся в комнату и уселся за ужин. Да, не на оливковом масле, но какая же она все равно вкусная, жареная картошка! Да со шкварками, зеленым лучком, который макаешь в крупную соль, краюхой рассыпчатого хлеба, и стаканом молока. Молоко я по жизни обожал, особенно как раз под картошечку, но предпочитал охлажденное. Здесь же охлажденному взяться было неоткуда, поскольку холодильника в помещении не наблюдалось. Кусок масла хранился в одной кастрюле с холодной водой, а в другой – кусок мяса. Так, помнится, и в моем детстве продлевали жизнь продуктов. А зимой, само собой, авоську за окно, только обернуть получше, чтобы птицы не склевали. В общем, впрок в это время едой запасаться было не принято. Что покупали – тут же обычно и съедали. А молоко не иначе по утрам автоцистерна привозит, на следующий день наверняка скисает. Хотя это еще вроде ничего, не кислит.

"Надо бы купить холодильник, и телевизор не помешал бы, а то вон одно радио на стене висит, – механически подумал я и тут же себя одернул. – Ишь ты, размечтался. На зарплату медсестры и пусть даже две стипендии особо не пошикуешь".

Порция на сковороде выглядела не такой уж и большой, но на мой мальчишеский желудок ее оказалось более чем достаточно. Захотелось сытно рыгнуть, но я сдержал себя в последний момент.

Катька по-прежнему читала, мама гладила, по-видимому, на завтра мой парадный костюм. Утюг, которым она пользовалась, был электрический, но с деревянной ручкой, с приделанной сзади резиновой грушей, при нажатии на которую под носик утюга брызгала вода. Все же лучше, чем у виденной пару часов назад на кухне соседки, которая грела допотопный чугунный утюг прямо на плите. Да-а, архаизм, однако. Это же когда я начну деньги зарабатывать в качестве помощника машиниста? Три года вроде в "рогачках" учились? А там еще, не исключено, в армию отправят. Опять же, в это время служили три года, ужас, как бездарно транжирятся лучшие годы жизни.

Взгляд сам собой сфокусировался на висевшей на простеньком стенном ковре 6-струнной гитаре. С виду ничего так, приличная, хотя, конечно, не полуакустическая "Gibson ES-333", на которой я играл последние годы в том теле. Эх, сюда бы аппаратуру с моей домашней мини-студии…

Я аккуратно взял инструмент, негромко провел пальцами по струнам. Вторую и третью подтянуть, почему-то всегда именно эти две струны на моей памяти просаживались, неужто и здесь работает этот закон?! Хорошо хоть не рассохлась. Ну вот, вроде нормально звучит. Что бы такое наиграть?

Была у нас в репертуаре "Саквояжа" лирическая вещь с красивым гитарным перебором, как раз под акустику, называлась "Падают листья". Была написана еще до буйновского одноименного ширпортреба, вышла на виниловом диске, кажется, в 89-м. Под аккомпанемент, задумавшись, механически начал негромко напевать.

– Вот уж не знала, что ты на гитаре играть научился, – сказала мама, оторвавшись от глажки. – А ведь и отец твой вот так же, бывало, сядет, и поет что-то вполголоса.

Взгляд мамы затуманился, переместившись на висевшую на стене черно-белую фотографию в рамке, где были изображены молодая женщина и мужчина в военной форме с сержантскими погонами, а на коленях у них сидела маленькая девочка. Наверное, как раз из армии вернулся. То есть с фронта. Фронтовик же он ведь был, отец. Мама прерывисто вздохнула и, стараясь скрыть секундную слабость, отправила меня спать.

– Завтра с утра в училище идти, нужно выспаться, а то придешь туда с кругами под глазами. А мне еще твою одежду нужно догладить.