Читаем без скачивания Восхождение - Пётр Азарэль

– Что вам сказать, папа и маман. Мне здесь не так уж и плохо. На работе меня ценят, вот должность руководителя группы дали и зарплату соответствующую. Материально не нуждаюсь. Есть ещё с кем время проводить и где. Большинство друзей никуда пока не едут, а если кто и думает двигаться, то за океан. И вообще, мне здесь интересно жить, здесь моя родина, здесь я родился, здесь родились вы и ваши предки. Что вы ещё от меня хотите?

– К сожалению, это беда многих молодых людей. Они не виновны, они, как и мы, как ты называешь нас, предки – продукт нашей системы. Десятилетиями в нас убивали национальное сознание, цинично ассимилировали, уничтожали наших лучших людей. Что же теперь от тебя ожидать? Но пойми, Яша, рано или поздно ты должен будешь решить, кто ты и с кем тебе по пути. Ты не сможешь, как страус, переждать смутное время, зарывшись головой в песок. Оно никогда и не кончится здесь. И тебе потом будет жаль напрасно потраченного времени. Подумай, сынок.

Отец говорил негромко, но слова его звучали сильно и убедительно. Якова не могла не тронуть затаённая в них боль.

– Хорошо, папа, я подумаю. Дай мне время. Это слишком сложно для меня. Я просто ещё не созрел.

Яков смотрел на родителей, и чувство трудно объяснимой вины перед ними боролось в нём с досадой из-за нарушенного блаженного покоя, в котором пребывала ещё недавно его неискушённая душа.

– Нам-то что? – поддержала мужа Ребекка Соломоновна, – мы доработаем до пенсии и уйдём на покой. Нас на работе уважают… Ты не думай, что нам так уж хочется уезжать. Здесь нам совсем неплохо. Квартира, машина, друзья и знакомые, русская культура, театры, концерты, книги. А язык? Куда бы мы ни двинулись, мы нигде и никогда не будем владеть их языком так, как русским и даже украинским. Но рано или поздно мы умрём, а ты останешься, и тебе здесь жить. Вот и решай.

– Жениться не собираешься ещё? – спросил отец, прервав чрезмерно затянувшееся состояние неловкой задумчивости.

Илья Зиновьевич понимал, что вопрос его хоть и не застанет сына врасплох, но неприятен ему по существу. Отношение их к браку было болезненно бескомпромиссным. Яков знал это хорошо, и его недавняя попытка объясниться с ними по поводу серьёзных чувств, которые он испытывал к Лене, оставила после себя ощущение отчуждённости и недовольства. Особенно переживал отец, приверженный глубоко укоренившейся в его роду традиции выбирать жену или мужа только из евреев.

Всю свою историю Советская власть различными прямыми или косвенными путями пыталась решить весьма важный для неё еврейский вопрос. Ассимиляция в результате смешанных браков была чрезвычайно желательна для неё, да и многие еврейские юноши, утратив духовную связь с народом и его историей, охотно женились на дочерях своих украинских или русских сограждан. Не испытывавший тяги к еврейству и следуя велению сердца, Яков невольно оказался в плену неожиданной для него ситуации.

– Нет, папа, пока ещё нет, – ответил сын.

– Я сам был молод и влюблён и хорошо тебя понимаю. Любовь царит над всем. Она выше наций, не знает границ. Я уверен, что именно она определяет сейчас твоё умонастроение. Какая там эмиграция, когда на скамейке одного из чудесных киевских парков ждёт красивая девушка… Когда-нибудь ты почувствуешь, Яша, что она перестаёт тебя понимать или что тебе безразлично станет всё, что будет напоминать о еврействе. – Илья говорил медленно, взвешивая каждое слово.

– Это почему же? – искренне спросил Яков.

– Да потому, что у нас своя история и судьба. И тот, кто женится на гое, какая бы она ни была замечательной и порядочной, должен отказаться от частицы себя, принадлежащей твоему племени, – стараясь быть убедительным, ответил отец.

Для него невыносимо было сознавать, что его кровная связь с предками прервётся на сыне. Насильственно лишённый еврейской веры и культуры молохом абсолютной власти, Илья Зиновьевич не мог смириться с поражением на самом ближнем к порогу его дома поле боя. Нет, скорее не разум, а питавший его дух инстинкт непрестанно напоминал ему, что надежда на возрождение жива, пока пульсирует в тебе горячая еврейская кровь, пока твои гены ещё не утратили общности с хромосомами праотцов. И надежда эта могла умереть вместе с инстинктом в молодом и совершенном теле его единственного сына.

Уезжать Яков пока не собирался и возникавшие всё чаще дома и на работе разговоры об отъезде старался избегать и своего мнения об этом не высказывать. И не потому, что его у него не было. Просто он был убеждён, что эмиграция – серьёзный шаг в судьбе каждого, и решаться на него человек должен самостоятельно перед судом собственной совести. Стадный инстинкт, считал он, лишь может нанести ущерб личной свободе и независимому суждению, так как наверняка используется кем-то для достижения политических целей. Начавшийся и приобретавший всё более обвальный характер отъезд в Израиль его ни в чём не убеждал. Не потому, что он был лоялен режиму и слепо верил в обещанное народу светлое будущее, которое обязательно придёт после перестройки. Хорошо образован и интеллигентен в исконном смысле этого понятия, Яков видел пороки власти, её коррумпированность и лживость была очевидна, и его аналитический ум и интуиция не позволяли ему предаваться беспочвенным надеждам и розовым мечтам о грядущем постсоветском обществе.

5

Яков ждал Лену на лестнице, каскадом поднимающейся к мощным, слегка изогнутым по замыслу архитектора опорам и балкам кинотеатра. Над городом величественно и щедро царила весна, небо сияло голубизной, подсвеченной лишь радужными лучами уже клонившегося к закату солнца. Воздух был насыщен сладковатым ароматом цветущих каштанов, приносимыми ветром запахами полевых цветов и той особой свежестью, при которой дышится радостно и легко. В скверике напротив суетилась и голосила детвора; улица была полна гудением моторов и сирен проезжавших мимо троллейбусов и автомобилей, шуршанием колёс и гомоном прохожих. Сеанс должен был начаться через минут пятнадцать, и толпа возле кинотеатра стремительно росла. Он увидел её только что соскочившую с подножки трамвая и энергично и призывно машущую ему худенькой белой рукой. Яков невольно залюбовался ею, грациозно и пластично поднимающейся навстречу ему по лестнице.

« Сколько в ней нежности и естественности », – подумал он, уже не в первый раз с любопытством и восхищением рассматривая её.

– Привет, Яшенька. Я тебя ещё из трамвая заметила. Ты со стороны смотришься просто бесподобно, как статуя одетого Аполлона, – сверкая белозубой улыбкой, проговорила Лена и, подойдя вплотную к нему, поцеловала в щёку.

– А ты похожа на «Венеру» Боттичелли, выходящую из моря, с одной лишь разницей, замеченной тобой, – она, в отличие от тебя, была совершенно обнажённой.

Лена прыснула счастливым смехом.

– Я не