Читаем без скачивания Весенние лужи - Дмитрий Биленкин

Стоит, однако, заметить, что в том добром старом двадцатом веке упомянутая операция системного сопоставления могла, чего доброго, отнять у человека полжизни. Теперь же Василенко всего-навсего требовалось ввести признаки уникума в бортовой компьютер, где наряду с прочим хранились данные не только о всех букашках и травках, слонах и тахоргах, но даже о несуществующих гномах. А далее сравнение шло автоматом: сиди и попивай кофеек!

Эх, что бы сказал Линней. И даже Николай Вавилов.

Василенко так не терпелось завершить дело, что он даже не вышел к обеду, хотя дежурным поваром в тот день был сам капитан и, следовательно, на второе ожидались его фирменные шкваронки.

Теперь вообразите. После трудов праведных и благозавершенных, чудес восхитительных и волнующих вы мирно вкушаете отличнейший суп, капитан уже вносит на огромном блюде ароматные шкваронки, и в эту чревоугодную минуту вдруг распахивается дверь, к вам - усы дыбом! - врывается Василенко и ошалело выпаливает:

- Щитень!!!

Нервы у нас тренированные, но привскочили все, а один бедняга даже чуть супом не поперхнулся.

Первым, как и положено, пришел в себя капитан.

- Милай, - окоротил он его, - люди обедают, а ты их наукой обкладываешь... Сам ты после этого щитень, вот что!

Внушение, однако, произвело не совсем то действие, на которое рассчитывал капитан. Василенко вздрогнул, обмяк, но свой бред не оставил.

- Братцы, - жалобно проскулил он, - вы меня, конечно, простите, но это же щитень, обычный, только, понятно, метаморфизированный щитень!.. Щитень, и ничего более!!!

Тут мы испугались не на шутку. Потребовалось минут пять, чтобы убедиться в здравии нашего друга, понять, что же такое щитень, с чем его едят и почему он слегка попятил Василенко в рассудке.

Видите ли, до этой самой минуты о щитне знала в лучшем случае сотня-другая специалистов, что, конечно, несправедливо, так как щитень в некотором роде антипод человека и уже по этой причине достоин всяческого внимания. Василенко прежде о нем тоже не слыхивал. Он приступил к работе в полной убежденности, что никаких, даже отдаленных аналогов нашему чуду-юду не сыщется. Еще бы! Уже миллиард лет в одиночку живущее на ледяной и мертвой планете насекоморастение - какие, спрашивается, тут возможны аналоги?! Тем большим стало потрясение Василенко, когда по важнейшему экологическому параметру компьютер подобрал нашему чуду даже не аналог, а, считай, двойника! И - земного.

Щитень был, есть и остается нашим эволюционным антагонистом, если угодно, оппонентом в том споре, который природа ведет сама с собой уже миллиарды лет. Начав как животное, человек всю Землю перелопатил и звезд достиг! Скромный рачок щитень, напротив, раз и навсегда идеально приспособился к крайне узкой и весьма своеобразной экологической нише: живет исключительно в лужах, причем только весенних! В них протекает вся его скоротечная жизнь, других пространств и времен нет для щитня, и самое благодатное лето для него столь же мертвенно, как стужа полярной зимы. Он подлинный дух изгнания, его экологическая ниша столь сурова и необыкновенна, что более никто туда не пытался проникнуть, хотя время для этого было - щитень появился задолго до того, как возникли нынешние материки - Евразия, Америка, Африка...

Да, он древнее исчезнувших динозавров. Сегодня где-нибудь под Квебеком, Москвой, Улан-Батором он таков же в весенних лужах, каким был под другим звездным небом, задолго до первого крика млекопитающего и красок первого в мире цветка. Что ему жалкие тысячелетия нашей истории! Динозавры, потопы, оледенения, изничтожение древних горных хребтов и возвышение новых, громоносные старты наших ракет и радиоактивный пепел Бикини - все было для него сон и миг. Он пережил все, и пока существуют весенние лужи, так будет и впредь. По крайней мере здесь, на этой планете, его двойник доказал это наглядно... Животное или растение, то и другое вместе, ах, в этом ли дело? Как хрупок мир человека и как незыблем мир щитня!

Грустным было наше прощание с планетой. Клонясь к закату, мутнело дальнее солнце, лужи уже всюду подернулись корочкой льда, и неуютно, холодно было у нас на душе. Да, и тут жизнь, всюду жизнь, но какая, к чему, что доказующая?!

Торжество жизни, само собой. Но только ли это? Некогда человек беспокоился лишь о себе и своих близких. С появлением народов в круг его забот и волнений вошли тысячи и миллионы людей, а позже, на краю атомной погибели, - все человечество. Тем и выжили: нет блага для человека, если народ в беде, и нет безопасности для народа, если человечество под угрозой.

Но недаром еще Аристотель говорил, что мышление есть страдание: оно не останавливается на полпути. Достигнув звезд, мы сыскали там жизнь, но не разум. Не означает ли это, что цивилизации скоротечны, что природа, порождая разум, программирует его самоистребление и нас ждет общая участь?

Конечно, еще в конце двадцатого века нашелся другой, вполне оптимистичный ответ. Если Вселенная пуста и нема, то это значит, что мы самые первые, пока единственные, может быть, уникальные... Прекрасно и даже логично, только все существует во множестве - галактики, звезды, планеты, минералы, растения и животные. Обнаружил один образец, значит, обязательно будет второй, третий, десятый...

Лишь человечество выпадало из этого правила.

И вот теперь отыскался аналог-антагонист - космический щитень! Тоже единственный в своем мире и потому тоже выпадающий из общего правила.

Тягостным было наше возвращение на Землю, хотя внешне все выглядело триумфом. Как же, еще одно открытие, еще одна победа науки...

Но какая! Искали братьев по разуму, а нашли собрата по одиночеству.

Все-таки в прошлых веках жилось полегче, не надо было беспокоиться о человечестве, тем более - о Вселенной. Однако вывод "чем далее, тем грустнее" неверен. Во-первых, тот, кто впервые сказал, что во многознании много печали, а мышление есть страдание, умолчал, что оно же еще и удовольствие. Иначе кто и каким кнутом того же Аристотеля заставил бы мыслить! А во-вторых, мы слишком привыкли к компьютерной, все от того же Аристотеля идущей логике с ее неизменным "да - нет", "ноль-единица", "или - или, а третьего не дано".

Еще как дано! И как странно, нелепо, дико порой дано!

Вот я и подошел к тому, что не попало в анналы.

Вскоре после возвращения на Землю, неизбежных докладов, встреч и прочего шума мы трое - капитан, Василенко и я - вырвались порыбачить, о чем давно мечтали в полете. Наконец сбылось - берег скромного озера, березы да ели вокруг, плотоядное чмоканье леща в камышах, молодой месяц в вечернем небе, ясные огни звезд, проворные спутников и немигающих геостационаров - все было для нас с Василенко родным и милым. Спали мы, натурально, в палатке, и - я позже запрашивал обсерватории - в данную ночь, на данном озере (как, впрочем, и на всей планете) не происходило ничего особенного, в географическом отношении исключительно. Все было, как всегда, как в добропорядочном мире и положено, все, кроме единственного. Утром обнаружилось, что у каждого из нас часы отстали на тринадцать минут.