Читаем без скачивания Женщины, кот и собака - Мария Метлицкая

«Ага, как же, – подумал Алексей, – больше всех! Ну, уж не больше мамы, наверняка!»

И он уверенно усмехнулся.

Сестру назвали Наташей. Спрашивали и его, Алексея, мнение, но он невежливо отмахнулся: «Мне все равно! И вообще, в женских именах я ничего не понимаю. Наташа – значит Наташа!»

Она, конечно, ему мешала – громко орала по ночам, например. Он даже удивлялся: как из такого крошечного тельца вырываются такие отчаянные децибелы?

В ванной теперь всегда стоял в ожидании отца большой старый таз с замоченными пеленками.

Пеленки, конечно… воняли. А когда Алексей увидел на ползунках ярко-желтые, похожие на горчицу следы, его вообще чуть не вырвало.

Теперь у сестры глаза были открыты. Они оказались темно-синими, в обрамлении длинных черных ресниц.

Смотрела Наташка на все внимательно, изучающе – на люстру, потолок, подвешенные к кроватке погремушки.

Близко он не подходил, изучал сестренку со стороны, поодаль.

А как-то все же пришлось подойти. Мама выскочила «на минутку» за хлебом и строго наказала: «Если Наташка начнет выступать – подойди и дай соску! Только руки помой, слышишь?»

Ну и, конечно, как назло, как только за матерью закрылась дверь, сестра развопилась.

Алексей нехотя подошел к кроватке сестры, увидел ее сморщенное личико, искаженное гримасой рыданий, и грубо спросил: «Ну, что там у тебя случилось?»

Вдруг малышка замолчала, удивленно уставилась на него, и пару минут рассматривала его с интересом. А потом вдруг улыбнулась.

Улыбнулась широко, обнажив блестящие голые десны, и радостно задрыгала ножками.

Брат тоже посмотрел на нее с удивлением – с большим удивлением, надо сказать. И увидел, что она очень хорошенькая – синеглазая, чуть курносая, с забавными ямочками на щеках.

Наташка и вправду была похожа на маму… Получается, отец его не обманул.

Считалось, что Алексей тоже похож на мать. Он подскочил к зеркалу и стал внимательно разглядывать себя.

Дааа… Похож. В смысле, он – на маму, и сестра – на нее же. Получается, что они с сестрой тоже похожи?..

Ну, совсем интересно!

Алексей снова подошел к кроватке, и Наташка опять заулыбалась ему.

– Ну, – все так же грубовато произнес он. – Чего лыбишься?

И, взяв погремушку, погремел ею перед носом малышки.

В этот день все и переменилось. Теперь, возвращаясь из школы, Алексей торопливо мыл руки и бежал к ней, к своей сестренке. А она, едва увидев его, тут же прекращала любые свои притязания, и даже самый громкий плач внезапно прерывался.

Слезинки дрожали и блестели на круто загнутых густых ресничках, и снова улыбка «до ушей», как говорил он.

Когда Наташе исполнилось шесть месяцев, мать разрешила брать сестру на руки.

– Только осторожно! – каждый раз повторяла она. – Маленькие дети – они такие верткие! Не успеешь и охнуть, как она уже на полу окажется!

Но сестра не была верткой – на его неловко сложенных руках она сидела спокойно. А однажды положила головку на плечо брата, и Алексей почти задохнулся от внезапно накатившей нежности. И тогда впервые почувствовал и любовь, и ответственность за нее. И еще – какую-то смутную и тягучую, непонятную тревогу…

…Счастливая жизнь их семьи закончилась, когда Наташе исполнилось три года. Она заболела. Вначале это был обычный грипп. Переболели и отец, и мать. Держался только он, Алексей. Почему-то болезнь его пощадила.

И тут заболела сестра. Казалось бы, все прошло, как проходят простуды, всякие вирусы и даже противный и опасный грипп. Но через пару месяцев Наташка вдруг перестала вставать на ножки. Потом из ее ладони выпала чайная ложка, которой она ела кашу. Потом рука не удержала маленького пластмассового пупса. Дальше – зубную щетку… Мышцы маленькой девочки вдруг потеряли всякую силу – словно выключились из жизненного процесса.

И началось… Больницы, институты, всевозможные светила, предложенные знакомыми. Диагноз поставили почти сразу, но… Родители верить отказывались и продолжали свои бесконечные и изматывающие походы по врачам. А дальше – по знахаркам и даже колдуньям.

Мать и отец сдали резко: мама перестала закрашивать появившуюся седину, делать завивку и маникюр. Она вообще махнула на себя рукой – по дому ходила в старом халате с проплешинами на локтях и карманах.

Отец тоже здорово сдал. Нещадно смолил на балконе, молчал и часто смотрел в одну точку.

В дом пришла беда. И самое страшное, что эта беда не имела конца – прогнозы на болезнь девочки были неутешительны. Навсегда… Какое страшное слово!..

Ходить не будет, держать ложку – вряд ли. Да, мозг не затронут. И речь в порядке, но… В доме появился тяжелобольной человек, беспомощный инвалид – это надо понять и принять.

Но принять такое было сложно. Порой казалось, что жизнь закончилась. Нет, конечно, она продолжалась. Казалось бы…

Но, это была совсем не та жизнь, которой они жили прежде. Смех из дома исчез – как не было. Поездки и отпуска не планировались. Теперь говорилось только о санаториях для Наташи. Окна не распахивались, как раньше. И в них не врывались свежий ветерок, запах весны, гомон улицы, перезвоны трамваев и пение птиц.

Мать стала всего бояться: свежего воздуха – не дай бог, Наташа простудится! Гостей – они потревожат покой дочери, да и вообще… Разве им сейчас до гостей?..

Теперь их гости – массажистка из поликлиники, медсестра, делающая Наташе уколы, и пожилой профессор-невролог, которому мать «доверяла».

Алексей тоже страдал. Вместе с родными. Конечно, ему было жалко мать и отца. Разумеется, он жалел эту девочку, свою сестру, которую уже успел полюбить. Ну, или почти полюбить. По крайней мере, он к ней привык.

Но еще больше он ее… стеснялся! В доме все, разумеется, знали: у Сосновских несчастье, дочь – инвалид. И за что им такое? Приличные люди, хорошая семья. Конечно, беда. И девочка славная – хорошенькая такая, синеглазая, улыбчивая. Ресницы стрелами, ямочки на щеках. Чудо, а не девочка! А такая беда…

«Нет в жизни справедливости, нет, – причитали старушки на лавочке у подъезда. – Какая была семья…»

Молодые молча отводили глаза. Пацанва во дворе и девчонки смотрели на него, Лешку, с сочувствием – вот ведь не повезло!.. Но молчали. Никто никогда ничего не спросил – за это спасибо.

Позже, когда Алексею исполнилось лет четырнадцать, стыд и неловкость отошли – наверное, повзрослел. Теперь он был готов защищать, оберегать, обороняться ото всех, кто может обидеть, затронуть его женщин – маму и Тёпу, его сестру.

Кстати, Тёпой назвал ее Алексей, когда она как-то не удержала в руке легкую пластмассовую кружечку с киселем. К тому времени они уже многого добились: сестренка самостоятельно ела, держала вилку и ложку, могла отломить кусочек хлеба и удерживать чашку с холодным (горячий чай давать ей пока боялись – вдруг разольет, обожжется?).

Алексей вздохнул, взял тряпку и стал подтирать, приговаривая: «Эх ты, Тёпа-растепа! Ну, не реви! Это всего лишь кисель!..»

И она улыбнулась: «Вот точно – Тёпа-растепа! И как вы меня еще терпите?..»

Алексей поднял глаза и увидел слезы, которые катились по ее щеке:

– Да ладно тебе, Наташка! Делов-то – с копейку!

Она кивнула и отвернулась.

И в этот момент у Алексея впервые в жизни заболело сердце. И еще он понял, что девочку эту, свою сестру, свою Тёпу-растепу, он никогда не оставит. Никогда и ни за что! Потому что…

Да что говорить…

Человек ко всему привыкает. Даже к самому сложному положению дел. Приспосабливается. Конечно, вся жизнь их семьи была по-прежнему завязана на Тёпе и ее болезни. И прежней жизни, как оказалось – совершенно беззаботной и радостной, – у них уже больше не будет никогда. Но… жили. Жили в новых обстоятельствах, приноровились, как говорится.

Мать боролась с болезнью дочери самоотверженно, как любая хорошая мать. На себя она давно махнула рукой. Теперь быт, удобства, распорядок – весь хронометраж их жизни подчинялся только болезни.

Летом мать и сестра уезжали в санаторий – на грязи. Наташка и вправду приезжала окрепшая, порозовевшая. Хвасталась своими успехами: как ловко она держит ложку, как сама надевает футболку, как расчесывает волосы.

Наташа много читала. И Алексей таскал ей книжки из школьной и районной библиотек.

Когда ей исполнилось двенадцать, купили коляску – выносить девочку на руках стало уже тяжело.

Алексей спускал коляску по лестнице – в лифт она не входила, – а сестру сажал на спину и таким образом они заходили в лифт.

Наташка дула ему в ухо, а он кричал на нее и грозил уронить.

Им было смешно. На улице брат аккуратно усаживал сестренку на ее «трон» и вез по улицам. Они любили ездить к метро – за мороженым и пирожками.

Уезжали далеко от дома, и мать про это не знала.

Потом это стало привычным. Алексей возил сестру в центр – на Арбат и на улицу Горького. Наташа любила поглазеть на людей и витрины. Это называлось у них выходом в свет.