Читаем без скачивания В сумерках - Стефан Цвейг

На другое утро он является к столу одним из первых. Он застает только немолодую девицу — гостью, свою сестру и графиню Э. Других дам пока нет. Настроение у всех отменное — разговаривают, не обращая на него внимания. Тем удобнее ему наблюдать. Его взгляд торопливо скользит по узкому запястью графини: она не носит браслета. Теперь он может спокойно разговаривать с ней, но глаза его то и дело нетерпеливо обращаются к дверям. Вот сразу входят все три сестры, его кузины. Волнение снова охватывает его. У каждой под длинным рукавом можно различить очертания браслета, но они слишком быстро садятся, и как раз против него: Китти с каштановыми волосами, белокурая Марго и Элизабет, чьи волосы так светлы, что в темноте они отливают серебром, а на солнце — золотом. Все три, как всегда, сдержанны, молчаливы и неприступны. Все три застыли в своей чопорности, и эта чопорность ненавистна ему: ведь годами они лишь немного старше и несколько лет назад были его сверстницами по играм. Юная жена дядюшки еще не появлялась. Все тревожнее бьется сердце мальчика, потому что разгадка так близка, и вдруг мучительная тайна становится почти дорога ему. Но взгляд его по-прежнему с любопытством блуждает вдоль края стола, на ослепительной белизне которого руки женщин лежат спокойно или не спеша скользят, словно корабли по сверкающей глади залива. Только руки видит он, и внезапно ему кажется, что они существуют сами по себе, точно сценические персонажи, каждый со своей жизнью и своей душой. Почему так стучит в висках? Все три кузины носят браслеты, с ужасом замечает мальчик, и при мысли, что одна из этих высокомерных, внешне безупречных женщин, которые даже в детские годы держались с заносчивой неприступностью, может оказаться той незнакомкой, его охватывает смятение. Кто же из них? Китти, которую он знает не так хорошо, потому что она самая старшая, резкая Марго или младшая, Элизабет? Он даже не смеет пожелать, чтобы это оказалась одна из них. Он даже хочет в глубине души, чтобы это был кто-нибудь другой, или пусть он, по крайней мере, не знает об этом.

Но желание разгадать тайну оказывается сильнее.

— Китти, налей мне, пожалуйста, еще чаю.

Голос его звучит так, будто у него першит в горле. Он подает Китти пустую чашку, теперь ей придется поднять руку и протянуть ее за чашкой через весь стол. Вот он видит брелок, покачивающийся на цепочке, и рука его на миг замирает. Нет, это круглый зеленый камень, нежно постукивающий о фарфор. Взгляд его благодарно и нежно — как поцелуй — скользит по темным волосам Китти.

Он тяжело переводит дыхание.

— Марго, будь так добра, передай мне сахар.

Встрепенувшись, узкая рука вытягивается, берет серебряную сахарницу и передает ему. И тут он видит — рука его вздрагивает от неожиданности — там, где запястье прячется под рукав, с тонко сплетенного браслета свисает старинная серебряная монетка, восьмиугольная, величиной с пенни, должно быть, какая-нибудь семейная реликвия. Но у этой реликвии восемь острых углов, тех самых, что вчера отпечатались на его коже. Рука мальчика дрожит, он никак не может справиться со щипцами, потом наконец бросает в чашку кусок сахара, но выпить чай забывает.

Марго! Имя горит на его губах, готовое сорваться возгласом безмерного удивления, но он стискивает зубы. Она что-то говорит, — каким чужим кажется ее голос, словно звучит он не за столом, а с трибуны, ровный, холодный, слегка насмешливый и такой спокойный, что мальчик чуть не содрогается перед ее вопиющей фальшью. Неужели это она — та самая женщина, чьи стоны он заглушал поцелуем, чьи влажные губы впивались в его губы, та женщина, которая, словно хищный зверь, бросалась на него в ночном мраке? Он не отрывает взгляда от ее губ. Да, и скрытность и упрямство сродни им, этим резко очерченным губам, но не он ли знает их другими?

Он вглядывается в ее лицо, словно видит его впервые. И впервые сознает, ликующий, потрясенный, счастливый, чуть не плача от восторга, как прекрасна она в своей гордыне, как пленительна в своей таинственности. Его взгляд вожделенно прослеживает крутой излом ее бровей, погружается в холодную глубину ее серо-зеленых сердоликовых глаз, ласкает бледную, прозрачную кожу ее щек, заставляет сжатые сейчас губы мягко раскрыться для поцелуя, обегает ее светлые волосы и в стремительном падении охватывает ее стан. Нет, до этой секунды он не знал ее. Когда он встает из-за стола, колени у него подгибаются. Он упоен ее красотой точно хмельным вином.

Сестра уже окликает его снизу. Кони оседланы для утренней прогулки, они возбужденно приплясывают и в нетерпении грызут удила. Один за другим все быстро садятся по коням, и пестрая кавалькада растягивается по широкой аллее. Сперва медленной рысцой, и вялый этот аллюр никак не вяжется с бешеным бегом его крови. Но за воротами они отпускают поводья и скачут кто налево, кто направо от дороги, в луга, над которыми еще клубится легкий утренний туман. Должно быть, ночью выпала обильная роса, ибо сквозь дымку тумана тревожно поблескивают капли, и воздух упоительно прохладен, словно близ водопада. Сомкнутая группа вскоре распадается, цепь рвется на множество разноцветных звеньев, кое-кто из всадников уже углубился в лес или скрылся за холмами.

Марго скачет впереди всех. Она любит быструю езду и яростное сопротивление ветра, который треплет ее волосы, любит невыразимое ощущение стремительного галопа. Мальчик мчится за ней; он видит гордое, стройное тело, красиво изогнутое в бешеном движении, порой видит ее лицо, чуть тронутое румянцем, видит блеск ее глаз, и теперь, когда она так страстно расточает свои силы, он узнает ее. С отчаянием чувствует он, как вспыхивает в нем любовная страсть. Им овладевает неукротимое желание тут же, на месте, схватить ее, стащить с седла, стиснуть в своих объятиях, снова упиться сладостью этих ненасытных губ, грудью принять трепетное биение ее сердца. Он дает шенкеля, и лошадь его с коротким ржанием вырывается вперед. Теперь они скачут конь о конь, почти соприкасаются их колени, сталкиваясь, тихо позвякивают стремена. Теперь он должен ей сказать, просто должен. «Марго», — шепчет он. Она поворачивает к нему лицо, изломанная бровь подымается кверху. «Чего тебе, Боб?» — холодно спрашивает она. И глаза ее так же холодны и прозрачны. Дрожь пронзает его. Что он хотел сказать ей? Он не помнит. Он бормочет что-то о возвращении домой. «Ты устал?» — спрашивает она чуть презрительно, как ему кажется. «Нет, но от нас все отстали», — с трудом произносит он. Он чувствует: еще секунда, и он сделает что-нибудь совсем уж нелепое — то ли протянет к ней руки, то ли зарыдает, то ли ударит ее хлыстом, который, как наэлектризованный, подрагивает у него в руке. Он рывком осаживает лошадь, так что она взвивается на дыбы. Марго скачет дальше, стройная, гордая, недоступная.

Остальные скоро нагоняют его. Слева и справа жужжат беззаботные голоса, но и слова и смех так же лишены для него смысла, как дробный стук копыт. Он терзается оттого, что не посмел сказать ей о своей любви, вырвать у нее признание. Желание укротить ее становится все неистовей, словно багровый туман застилает ему глаза. Почему он не сумел посмеяться над ней, как посмеялась над ним она? Он невольно все погоняет и погоняет лошадь, и от этой бешеной скачки ему становится легче. Но тут сзади кричат, что пора поворачивать. Солнце поднялось уже высоко над холмом, близится полдень. С полей тянет легким дымком, все краски стали ярче и сверкают, как расплавленное золото. Тяжкая духота гнетет землю, сонно трусят вспотевшие лошади, хрипят, и теплый пар поднимается от их спин. Кавалькада опять собралась воедино, но веселье выдохлось и разговор почти иссяк.

Появляется и Марго. Лошадь у нее вся в мыле, белые хлопья прилипли к амазонке, узел волос вот-вот рассыплется, пряжки едва удерживают его. Мальчик смотрит как зачарованный на эти белокурые пряди, и мысль о том, что они могут рассыпаться и хлынуть бурным, неукротимым потоком, сводит его с ума. Вот уже в конце дороги завиделись сводчатые ворота, а за ними широкая аллея, ведущая к замку. Мальчик осторожно объезжает других, первым спешивается и, бросив подбежавшему слуге поводья, покидает кавалькаду. Марго едет в самом конце. Она едет медленно-медленно, устало откинувшись в седле, словно обессиленная порывом страсти. Вот такой она и должна быть, когда утолит желание, думается мальчику, вот такой она и была вчера, позавчера. Воспоминания снова горячат его. Он устремляется к ней. Задыхаясь, помогает ей спешиться. Пока он держит стремя, рука его лихорадочно стискивает нежную щиколотку. «Марго!» — шепчет, почти стонет он. Но она даже не удостаивает его взглядом и, равнодушно опершись о подставленную руку, спрыгивает на землю.

— Марго, какая ты чудесная, — опять лепечет он. Она пронзительно взглядывает на него, изломанная бровь снова взлетает кверху.

— По-моему, ты пьян. Боб. Что за вздор ты несешь?