Читаем без скачивания Красив и очень опасен - Энн Стюарт

— Чтоб ее приподняло и хлопнуло! — смачно процедил Шон. — Ты сказала, что я болен?

— Я сказала именно то, что ты мне велел. Что ты простудился, однако выздоровление по непонятным причинам затягивается, и что ей лучше бы приехать навестить тебя.

— А она что сказала?

— Нечто невразумительное. Ты должен сам это понимать, Шон. Нельзя требовать от людей, даже самых близких, того, чего ты в свое время сам им не дал.

— Кэссиди меня не предаст, — убежденно сказал он. — Она верная, надежная и совершенно не злопамятная.

— Ты пользуешься тем, что все тебя прощают, — промолвила Мабри. — Но в один прекрасный день людям это надоест.

— Господи, Мабри, давай обойдемся без твоих нотаций, — поморщился Шон. — Я знаю свою дочь лучше, чем ты. Она приедет. Меня интересует только, когда.

Допив чай с женьшенем, Мабри отставила чашку.

— Боюсь, дорогой, что тебе впервые в жизни понадобится запастись терпением, — ядовито произнесла она.

Шон метнул на нее испепеляющий взгляд, но Мабри сделала вид, что не заметила его, и взялась за газету; ее прелестное лицо казалось совершенно безмятежным.

— Если ты меня не поддержишь, придется поискать поддержку в другом месте, — капризным голосом сказал Шон О'Рурк.

Ответ Мабри остановил его уже в дверях.

— На твоем месте я была бы чуть поосторожней со своим новым любимцем, — нежнейшим тоном молвила она. — Он может оказаться не столь благовоспитанным, как ты думаешь.

Шон хрипло рассмеялся:

— Именно это меня и вдохновляет, Мабри. За тиграми куда интереснее наблюдать, чем за домашними кошками.

— Смотри, как бы ты не зашел слишком далеко.

— Непременно, — ухмыльнулся Шон.

Лежа на кровати, он размышлял. Еще в тюремной камере он научился таким образом ускользать от действительности; при этом лишь бренная оболочка его тела покоилась на тонком матрасе, тогда как душа плавно парила в облаках. За бетонными тюремными стенами эхом прокатывались неясные звуки — голоса, лязг металлических дверей, звяканье ключей и монет, — но ничто не нарушало его свободного парения.

Он настолько приучил себя, что мог отключиться от бытия буквально в любую минуту. Разумеется, воссоздать тем самым себе алиби он не мог, да и не стремился — убеждать суд присяжных в своей невиновности в его планы не входило. Его интересовало лишь одно: как бы побыстрее со всем этим покончить.

Был даже миг, когда он всерьез подумывал о том, чтобы признаться, но лишь остатки инстинкта самосохранения, теплившегося в самом дальнем уголке мозга, удержали его от этого пагубного шага. Признание бы безвозвратно отрезало пути назад. Лишь храня молчание или напрочь все отрицая, он мог надеяться посеять в умах присяжных хоть крупицу сомнения.

Он вспоминал о том, как очутился в том темном и пустом доме. Как — чисто машинально — опустился на колени возле своей умирающей жены, обагрив ее кровью свои руки и одежду. И в этой позе, коленопреклоненного, его и застигла полиция. Он был настолько опустошен, что не мог ответить даже на простейший вопрос. И слава богу!

Так лучше всего. Парить в вольном и свободном вакууме, где нет ничего — ни солнца, ни ветра, ни зноя. Ничего, кроме бескрайней пустоты.

Он едва заметно моргнул, и яркая голубизна зимнего неба вывела его из оцепенения. Кровать под ним была совсем не жесткая, а матрас — не тонкий. Лежать на ней куда приятнее, чем на узкой тюремной койке, и он понимал, что должен быть благодарен за это. Однако благодарность требовала душевных сил, а их-то у него не осталось.

Он слышал голоса Шона и его жены. Они о чем-то спорили. Почему-то их голоса легче проникали сквозь его защитную оболочку, чем окрики надзирателей в тюрьме. Он сожалел, что находится здесь, в их доме. Он предпочел бы быть сейчас там, где его никто не потревожит, — в безбрежном свободном вакууме. Однако пока он еще к этому не готов. Он не все еще здесь закончил.

Он привстал на кровати, даже не пытаясь как следует разглядеть окружающую обстановку. Вызывающая роскошь манхэттенских апартаментов Шона О'Рурка, обставленных в южном стиле, значила для него ничуть не больше, чем спартанское убранство крохотной камеры, которую они делили с другим заключенным, также осужденным за убийство. Одно сейчас имело для него значение: выжить следующий час, следующие несколько недель. И сделать то, что он себе наметил. Любой ценой.

— А, я вижу, вы проснулись, — прогудел Шон О'Рурк. Стоя в проеме дверей спальни, выпятив вперед квадратный подбородок, он напоминал бойцового петуха — коренастого, кривоногого и драчливого. Тьернан не питал на его счет ни малейших иллюзий, прекрасно понимая, зачем понадобился писателю, чего тот собирается с его помощью добиться.

— Да, я проснулся, — сказал Ричард Тьернан. — Где ваша дочь?

Кэссиди всю жизнь безумно боялась самолетов, хотя сама себе в том и не признавалась. Вот почему три дня спустя, выяснив, что железнодорожное сообщение Балтимора с Нью-Йорком по-прежнему существует, она вздохнула с облегчением. Слава богу, не придется добираться до аэропорта, торчать там в ожидании посадки, а потом дрожать от страха в адской машине, которая за нелепо короткое время должна доставить ее в Нью-Йорк.

Правда, у наземного способа передвижения тоже имелся недостаток — он оставлял слишком много времени на размышления, и Кэссиди совершила ошибку, прихватив с собой перед самой посадкой свежий выпуск журнала «Пипл». До этого, собрав всю волю в кулак, она заставила себя не читать никаких сообщений про связь своего отца с осужденным убийцей, однако, сидя в купе поезда, не смогла удержаться от соблазна. Тем более что на обложке журнала красовалась свирепая физиономия Шона. «ОН НЕВИНОВЕН, УТВЕРЖДАЕТ ШОН О'РУРК», — гласила подпись под фотографией. «ОДНАКО ЗА НЕГО ГОВОРЯТ ДЕНЬГИ». В углу же снимка, над плечом ее отца, поместили черно-белую фотографию счастливой семьи — очаровательной мамы-блондинки, двоих прелестных детишек и высокого темноволосого мужчины, стоявшего за ними, положив одну руку на плечо женщины.

Охваченная внезапным страхом, Кэссиди выронила журнал на пол, однако сидевший слева от нее мужчина быстро нагнулся и подобрал его.

— Не возражаете? — спросил он и тут же, не дав ей возможности ответить, уставился на обложку. — Омерзительно, да? — сказал он, качая головой и дыша на Кэссиди перегаром дорогого виски. — Как можно выпускать такое чудовище на свободу? Вот увидите — он снова убьет, и тогда этот болван О'Рурк напишет об этом новый роман. Меня просто тошнит от них.

Кэссиди с трудом сдержалась — не каждый день Шона в ее присутствии обзывали болваном. Впрочем, затевать спор на эту тему она не стала, обронив лишь вскользь: