Читаем без скачивания Мальчик с саблей - Иван Наумов

В кафар вошли двое русских, майор и капитан из мотострелкового гарнизона. Все словно выдохнули. «Здравше» и «Добреша дянца» зашелестело отовсюду. Русские выбрали маленький столик у окна, и Палиш поднялся им навстречу. Сапожник Халим тоже встал и ушел, пожелав всем приятной трапезы. Отце Миклаш дождался взгляда русского майора и кивнул в ответ.

Эзра стремительно пьянел и грустнел.

— Не далее как вчера пополудни ко мне пришел Кош, что на пристани торгует дырявыми лодками на полчаса. Он говорит мне: Эзра, почини мне время в карманных часах, а то оно стоит как вкопанное по часовую стрелку! И что за механизм, скажу я вам… Нет, я промолчу — только часовщик смог бы оценить эту красоту! И вот я смотрю на детали, изготовленные в Пруссии и Австро-Венгрии, на колесики и шестеренки, каждая из которых вдвое старше меня, и плачу… А ведь от влаги в глазах зрения не прибавляется!

Он провел рукой перед носом, едва не смахнув очки.

— Зачем плакать, Эзра? — Салан протянул руку через стол и могучей ладонью утешающе накрыл хрупкие пальцы часовщика.

— Грядут последние дни Плешина, вэй! И как же мне хочется, чтобы время остановилось! Я таки не справляюсь со своей работой…

Когда Тайга и капитан Вольховский вышли из кафара на улицу, отце Миклаш сидел через дорогу на заросших сорняками бетонных блоках, привезенных в давно забытые мирные дни для строительства кинотеатра, и негромко рычал на маленькую дворняжку. Собака тявкала в ответ, прыгала из стороны в сторону, но не убегала.

— Я догоню, Володь, — сказал Роман.

Он подошел к священнику и сел рядом. Вольховский, не оборачиваясь, направился в сторону гарнизона. Обиделся, подумал Тайга.

Вольховский, умница и полиглот, был единственным офицером в части, свободно говорившим по-тополински. Когда надо и не надо, Тайга таскал его с собой для налаживания контактов — хоть с городскими властями, хоть с местным криминалитетом. А тут, видишь ли, без переводчика обошлись…

— Как дела, Рома? — отце Миклаш прищурился, спрятал глаза в подушках припухших век. — Нашел пропажу?

— Ты о чем? — невозмутимо спросил Тайга.

В разговорах один на один оба как-то сразу соскальзывали на «ты».

— Да не отмораживайся, все уже знают.

— Так уж и все…

— И в Горсти, и за холмами.

И за холмами — эхом толкнулось в голове. С кем за холмами, среди алтинцев, может общаться тополинский священник?

— Вижу, нехорошее думаешь, — ухмыльнулся отце Миклаш. — У тебя, Рома, соображалка так устроена, что лицо — как монитор. Хоть читай, хоть списывай.

— За холмами — это кто?

— А не твое дело кто, сын мой! Только знай, на всякий случай, что ни «Чистеша», ни «землемеры» тут ни при чем. Они сами в непонятках, сечешь?

— Откуда знаешь?

Отце Миклаш сплюнул себе под ноги.

— Одному богу молимся.

От этих слов подкатило, подступило черное, глухое отчаяние. Тайга знал, что надо просто перетерпеть, но все равно не мог остановить свои мысли.

Все временно. Все ненадежно. Не наведение порядка в стране, а барахтанье в трясине.

— Вот именно! — рявкнул он. — Одна вера! Один язык почти! Рожи одинаковые! Переплетены, как нитки в ковре, — кто кому сват, а кто брат. Так что же им вздумалось делить-то?! Довели вон, что по всей стране чужие танки раскатывают.

— Ты уж определись, Рома, танки — это хорошо или нет?

— Танки — это плохо, — сказал Тайга. — Танки — это потому что запустили все до крайности. Ввязаться бы посредникам чуть раньше…

— Какие могут быть посредники, наивная ты душа? В чем — посредники? Если из двоих один хочет жить вместе, а другой нет, что делать?

— Решать, — запальчиво сказал Тайга. — Как-то решать. Искать компромисс. Раз уж так случилось, то делить территорию. Расходиться одним налево, другим направо.

— Зачем же делить, если можно взять целиком? — тихо спросил священник. — Тополина, Алтина и Цвена испокон веков были единым государством. Спасибо мировому сообществу, Цвену мы уже потеряли. Если теперь нас распилят пополам еще раз, то тут и сказочке конец.

Как быстро в нем вызрело это «мы», подумал Тайга. Сколько он здесь? Четыре года? Пять?

— И все-таки хорошо, что у нас одна вера, — добавил отце Миклаш.

— Чем? — спросил Тайга.

— Когда нас перережут, то хотя бы не тронут храм. Пройдет недолгое время, и он снова даст людям свет. А ты только прикинь, что было бы, молись Алтина другому богу!..

— Слушай, хватит! Откуда такая паника, а? Вы живете не на хуторе, не в гетто посреди алтинских гор, а в Плешине, под защитой военного гарнизона, так все равно твердите как попугаи: «Перережут-перережут!»

Тайга аж хлопнул ладонью по колену.

— Рома… — священник смотрел на него как на маленького. — Сколько вас, скажи мне?

— Военная тайна, — буркнул Тайга.

— Вас сто тридцать семь человек, Рома, включая врача и четырех медсестер. У вас шесть бронетранспортеров вместо штатных одиннадцати, и из тех — один в ремонте из-за поломки трансмиссии, а еще один заводится через раз. Пятнадцать офицеров и сто семнадцать солдат. Вы все здесь как на ладони. Когда придет время, вас тоже будут иметь в виду.

От слов отце Миклаша стало не по себе. Тайга одернул себя: глупости! Кто ввяжется в открытый бой с мотострелковой частью регулярной армии? Хотя даже собственный опыт подсказывал, что…

Нет никаких «хотя». Нечего и думать об этом.

— Плешнино Горсце? — шутливо спросил он, сложив ладони лодочкой.

Четверг

Что-то витало в воздухе, вечная тревога плешинцев перекинулась и на офицеров гарнизона.

Тайга попытался отказаться от участия в совместном рейде с итальянцами по перехвату крупной партии наркотиков. Ему велели не умничать и лично возглавить российскую группу.

В гарнизон приехали щеголеватые карабинеры для проработки плана операции. Серьезный как абитуриент на первом экзамене «капитано Скаппоне Первого особого полка «Тускания»», а в придачу — два разгильдяя-лейтенанта, которых, чтобы не путались под ногами, сразу отправили в кафар, к явному удовольствию последних.

Тайга сносно изъяснялся на языке вероятного противника, Скаппоне — на языке вероятного союзника, оба пользовались артиклем «зе» чисто интуитивно, и в целом средств общения хватало.

Согласование деталей не заняло и получаса — пробежались по картам, уточнили время и маршруты выхода на точку, сплошная рутина. По данным из каких-то мутных источников, искомая машина должна была ранним воскресным утром пройти через Полуденный перевал, по стыку итальянской, французской и российской зон контроля. Где ее и следовало брать. Подобные рейды редко когда давали хоть какие-то результаты — майор Тайга и капитан Скаппоне знали об этом по собственному опыту. Но служба есть служба.

— Роман, — спросил итальянец, когда с формальностями было покончено, — я уже пятый раз в Плешине и до сих пор не видел мальчика!

Тайга откашлялся.

— Какого мальчика?

— С мечом, — как о чем-то само собой разумеющемся сказал Скаппоне. — Кривым таким, слова не помню.

— Охрименко! — позвал Тайга. — Гости хотят какого-то мальчика с кривым мечом! Обеспечишь?

— Покажите мне Москву, москвичи! — высоким голосом спел Охрименко. — Это ж надо Вольховского звать, товарищ майор! Нашу птицу певчую…

— Так беги!

Охрименко воспринял команду буквально.

Роман уверенно кивнул итальянцу:

— Сейчас все будет.

Скаппоне уточнил:

— Мальчик, да?

— Конечно! — подтвердил Тайга и, чтобы сменить тему, не слишком деликатно ткнул пальцем в запястье Скаппоне, где из-под манжеты выглядывал бледно-голубой вензель из букв «N», «S» и «F». — Что это такое?

— Ниэнте ,[2] — равнодушно ответил итальянец. — Просто юная глупость.

Вольховский пел соловьем. За пять минут он изложил краткую историю Тополины, показал офицерам самые знаменитые улицы и дома Плешина и успел бы рассказать еще многое — но Охрименко остановил «уазик» на маленькой сжатой домами площади у неприметного монумента.

Тайга бывал здесь не раз, но упускал памятник из виду — почерневшее от времени, плесени и выхлопных газов изваяние выглядело так неказисто, что майор не удосуживался рассмотреть его подробнее.

Но сейчас капитан Вольховский так уверенно выступал в роли гида, что Тайга почувствовал себя праздным туристом. За грязью и копотью он вдруг поймал суть скульптуры.

На широком низком постаменте лицом вниз лежал человек в форме. Судя по эполетам и сапогам со шпорами — кавалерист, какой-нибудь гусар или улан. Судя по неестественной позе — мертвый.

Над ним склонился мальчик, лет десяти, не более. Растрепанные кудри, расстегнутый воротник. Глядя не на поверженного взрослого, а вперед, в глаза Тайге, мальчик тащил из ножен на левом боку убитого тяжелый широкий палаш.