Читаем без скачивания Мадам Айгюптос - Кейжд Бейкер

Тут из-за фургона вышла Амонет и, не говоря ни слова, протянула ему одеяло.

— У тебя очень хилый раб, — сообщил Голеску. — Извини, если я вмешиваюсь не в свое дело, но, по-моему, тебе нужен настоящий, сильный мужчина, который помогал бы тебе вести дела. — И, завернув в одеяло свои обширные телеса, он самодовольно ухмыльнулся.

Амонет молча развернулась и зашагала прочь.

— Ступай к костру, — бросила она через плечо. — У меня есть хлеб и помидоры.

Волоча за собой Эмиля и придерживая свободной рукой одеяло, Голеску двинулся к огню. Амонет сидела у костра на каком-то обрубке, неподвижно глядя на пляшущие языки пламени, и повернула голову, только когда они подошли совсем близко.

— Так-то лучше! — сказал Голеску и, усевшись прямо на землю, потянулся к большому караваю, лежавшему на грубом деревянном блюде. Отломив изрядный ломоть, он обмакнул его в сковороду с тушеными помидорами и принялся жадно жевать.

Эмиль, по-прежнему привязанный к нему веревкой, невольно дергался каждый раз, когда Голеску тянулся за новым куском хлеба или помидорами, однако вскоре он обмяк и распластался на земле, безжизненный и безучастный, словно сноп соломы.

— Значит, — сказал с полным ртом Голеску, — у тебя нет мужа… Тогда, может быть, я на что-нибудь сгожусь? Нет, я имею в виду вовсе не постель, упаси Господь! Я говорю о безопасности — ведь в этом старом, грешном мире столько убийц, воров, грабителей! К счастью для нас обоих, обстоятельства складываются таким образом, что именно сейчас мне необходимо оказаться как можно дальше от долины Дуная, а ты, насколько я успел заметить, как раз направляешься на север. Так давай поможем друг другу, а?! Что если нам с тобой заключить, так сказать, временный союз?..

Губы Амонет слегка изогнулись — но что это было? Презрение? Гнев? С тем же успехом это могла быть и самая обычная улыбка.

— Раз уж ты заговорил о помощи… — промолвила она. — Эмиль почти не умеет общаться с людьми, а я не люблю с ними общаться. Полицейский, который проезжал здесь днем, сказал, что ты какое-то время работал в цирке… Ты знаешь, как получить у властей разрешение выступать на ярмарке?

— Конечно, знаю!.. — ответил Голеску, сопроводив свои слова небрежным жестом. — Это называется антрепренер — человек, который будет представлять твои интересы и договариваться с мелкими чиновниками. Можешь на меня положиться.

— Хорошо. — Амонет опустила голову и снова уставилась на огонь. — Мне нечем тебе заплатить, но я буду лгать, будто ты — не ты, а совсем другой человек. Кроме того, ты можешь есть с нами и спать во втором фургоне.

— А как насчет одежды? — напомнил Голеску. В знак согласия Амонет слегка пожала плечами.

— Значит, договорились! — подытожил он, откидываясь. — Кстати, чем именно ты занимаешься? Я имею в виду — официально?

— Я предсказываю людям будущее, — сказала Амонет.

— Понятно. Только ты мало похожа на цыганку.

— Я не цыганка, — объяснила Амонет устало. — Я из Египта.

— А-а, тогда порядок, — кивнул Голеску и, прижав ноздрю пальцем, трубно высморкался. — Древняя мудрость таинственного Востока, мистические знания, полученные от самих фараонов, и так далее, и так далее… Очень удачный ход, мадам. Во всяком случае, на пейзан должен действовать безотказно.

— Для клоуна ты знаешь чересчур много ученых слов, — заметила Амонет.

Голеску поморщился и почесал щеку, на которой засохли остатки белил.

— Это потому, что я не настоящий клоун, мадам, — возразил он. — Я жертва обстоятельств, клеветы и политических интриг. Если бы я рассказал вам с Эмилем свою подлинную историю, вы бы зарыдали от жалости!

Амонет снова улыбнулась. Полоска ослепительно-белых зубов, сверкнувшая в темноте на фоне ее смуглого лица, показалась Голеску такой страшной, что он едва не закричал.

— Ну, в этом я сомневаюсь, — только и сказала она.

Этой ночью Голеску не решился отвязать от себя Эмиля, подумав, что не может полностью доверять Амонет, пока не получит хотя бы пару нормальных брюк. Пол в фургоне был довольно жестким, но он устроился на нем относительно удобно, положив Эмиля под голову вместо подушки. Правда, малыш то и дело принимался хныкать, к тому же от него действительно пахло, как от старого заплесневелого ковра, однако для человека, который твердо решил как следует выспаться, это не могло служить помехой.

Только один раз Голеску проснулся от того, что услышал чей-то голос. Снаружи, в ночном мраке, под раскаленной добела луной, низким гортанным голосом пела женщина. В ее песне звучала такая глубокая, неизбывная тоска, что Голеску почувствовал, как к его глазам подступили слезы, а в горле защипало, хотя в хрипловатых нотах и звуках неведомого языка его настороженный слух ловил и неясную угрозу. Казалось, там, в темноте, стонет и жалуется не женщина, а львица, вышедшая на одинокую ночную охоту. Спросонок Голеску решил было отворить дверь и посмотреть, не может ли он чем-то утешить Амонет, но от самой этой мысли его бросило в озноб. Растерянно хрюкнув, Голеску повернулся на бок и снова заснул.

В следующий раз он проснулся только утром, когда фургон качнулся, жалобно заскрипел и тронулся. Не без труда выдравшись из пестрого тумана смутных сновидений, Голеску поднял голову и огляделся. Сквозь щели в дощатых бортах внутрь врывались лучи яркого утреннего солнца, и в них танцевали пылинки. Несмотря на то, что Голеску почти сразу забыл подробности своих снов, общее впечатление от них осталось. Сев на полу, он раздраженно засопел и, обернувшись через плечо, посмотрел на Эмиля, который всем телом прижался к нему сзади.

— Эй!.. — Голеску с трудом оторвал Эмиля от себя. — Что это ты задумал, грязный содомит? Или ты думаешь, что если я ношу шелковые панталоны, значит меня можно тискать как какого-нибудь мальчика из гарема султана?

Вместо ответа Эмиль снова захныкал и закрыл лицо руками.

— Солнце!.. — всхлипнул он.

— Да, солнце. Уже давно утро. Или ты боишься солнечного света? — требовательно спросил Голеску.

— Солнце жжется!

— Не говори глупостей. Тебя оно, во всяком случае, не сожжет. Вот смотри… — Голеску схватил Эмиля за руку и поднес к пробивавшемуся сквозь щель свету. — Видишь?

Но Эмиль по кроличьи заверещал и, отвернув лицо, зажмурился так крепко, словно и в самом деле думал, что его рука покроется волдырями и задымится.

— Смотри, ничего же нет! — повторил Голеску, но мальчишка по-прежнему не открывал глаз, и он с отвращением выпустил руку Эмиля. Подобрав саблю, Голеску перерезал веревку, которой тот был привязан. Эмиль тотчас откатился в сторону и, свернувшись, как червяк для наживки, замер неподвижно, для надежности прикрыв закрытые глаза ладонями. Голеску некоторое время разглядывал его, в задумчивости потирая запястье.