Читаем без скачивания Разноцветные континенты - Валерий Алексеев

5

Потом мы заговорили о жизни.

— И куда бы это с тоски податься? — зевая, сказал Борька. Он любил тосковать и делал это с удовольствием.

— Лично у меня, — сказал я, — такое чувство, что мы прогуливаем. Противненько как-то.

— Не только у тебя, — заметил Борька. — У тетки Дуни точно такое же чувство. Она в эти отгулы не верит.

— Мои тоже не верят, — сказал я. — Они с Мантиссой уже общались.

— И что она за нас взялась? — буркнул Борька.

— Мешаем мы ей, наверно, — ответил я.

— Ребята, помните, — без всякой связи с разговором перебил меня Шурка, — какую мы подводную лодку соорудили? У нее еще был атомный двигатель, ведро с мазутом. Мы его каждый раз поджигали.

— Еще бы, помним, — мрачно сказал Борька. — Хозяин автомобиля в конце концов нашелся… Моя мать шестьдесят рублей заплатила. Повеселились законно.

Мы помолчали, переваривая эту давнюю историю.

— А знаете, почему все так складывается? — сказал вдруг Борька. — Старая она. Мантисса. Ей тишины хочется, а мы шумим. Ей что от нас нужно? Ляг на диванчик, накрой пузо газеткой и дыши. И чтоб тихо. Обязательно чтоб тихо, иначе никакой не будет организации.

— Да какая она старуха? — сказал я. — Мой отец постарше.

— Ну и что? — ответил мне Борька. — Сделай твоего отца классной дамой — то же самое будет.

— Ты его не знаешь, — сказал я.

И мы опять замолчали.

— Бежать, — сделал вывод Борька. — Кстати, послезавтра контрраб по физике. Удочки смотать было бы весьма кстати.

— Куда бежать-то? — Шурик задал самый практический вопрос. — Остров, что ли, открыть какой-нибудь?

— Остров — это дело, — сказал Борька. — Чтобы озеро в центре и лес чтобы рос базальтовый…

— Бальзовый, — поправил Шурик.

— Ну пускай. И какие-нибудь странные растения. Понастроили бы мы себе домов…

— А остров необитаемый? — спросил я.

— Можно и так, — ответил Шурик. — А можно — пусть там живут аборигены, человек восемьсот-девятьсот.

— Смуглокожие девушки… — Борька потянулся.

— Никаких девушек, — возразил я, вспомнив о Маринке. — И вообще — ничего лишнего. Несколько фабрик, два-три завода…

— Без фабрик нельзя, — поддакнул мне Шурик.

— Идите вы! — сказал Борька. — Можно ведь искусственно задержать развитие цивилизации. Аристократическая рабовладельческая республика меня больше устраивает, чем ваша островная индустрия. Пусть будет по типу Спарты…

— Ну, и остался ты без магнитофона, — мне стало смешно, — поскольку аборигены без фабрики тебе даже метра ленты не произведут.

— Рабы все портят, — заявил Шурик, — у них малопроизводительный труд. Их надо бить, чтоб они работали…

— Цыц, шкет! — сказал Борька. — Пороть илотов буду лично я, а магнитофон и телевизор мы возьмем с собой из двадцатого века.

— А включать его ты во что будешь? — поинтересовался Шурик.

Борька задумался и наморщил лоб.

— Ладно, я согласен… Будем жить на том же уровне, что и спартанцы. В конце концов, телевидение размягчает дух.

— Ну, а окружающий мир? — спросил я. — Самолеты, пароходы, спутники. Рано или поздно нас откроют, аннексируют…

— …и поставят крестик, — добавил Шурик.

— Да, идейка отпадает, — согласился Борька.

Нам стало здорово неуютно оттого, что некуда деваться от Мантиссы. То, что мы не механические граждане, нам было ясно как божий день. Но, может быть, мы вообще какие-то не такие? Поет же половина класса в хоре ради крестиков? Монтажники, кружковцы — все на Мантиссу работают. Это ж надо, как нам с ней не повезло. И главное, был человек, вел наш класс на зависть всем параллельным, так нет же, вздумалось ему научно расти! Что самое обидное — вернется скоро, достанется каким-нибудь лопухам, а мы его только-только понимать начали! Он трудный был человек, он обижался на нас, как на людей, и спорил с нами, как с людьми, и насмехался, если заслужили, а эта только делает вид, что обижается и спорит. Вот прорабатывала нас, возмущалась, а все для виду…

Мы долго молчали. Вдруг Шурка заворочался в своем кресле и вяло, равнодушно так, сонно сказал:

— Ребята, а что, если…

6

В первый момент мы просто не поняли, что Шурка переживает звездный час своей биографии. Мы замахали на него руками:

— Планету? Что за дурацкая идея!

— А где хоть она, твоя планета? — глупо спросил я.

— Да какая вам разница, где! — Шурка даже обиделся. — Про остров вы не спрашивали, где! А планет — вон десять тысяч в одной нашей Галактике! Подобрать одну, чтоб без птеродактилей, почистить хорошенько и разделить на троих. Я бы взял континентик около экватора…

— Хитер, бродяга! — взволновался Боря. — У экватора и дурак будет жить. Завернулся в банановый лист — и соси молоко из кокоса. Нет, голубчик, у экватора и мне неплохо будет!

— Идиоты! — сказал я ласково. — Нас только трое, а материков будет тоже три штуки. Прописью — три. В районе полюсов мы поместим океаны. И дудки.

— Подожди-ка! — Борька торопливо перебежал к письменному столу. — Набросаем карту, и пусть противовесом одному континенту будет другой. Иначе она не завертится. Я читал!

— Возьми лучше мячик, — посоветовал Шурик.

— Сам ты мячик!

— Обождите! — Мне пришла в голову новая мысль. — Нашли планету — надо ее назвать. Надо записать, в районе какого созвездия она находится. И вообще — зарегистрировать свое открытие.

— Что? Никаких регистраций! — Борька уже распоряжался, как будто это он открыл планету. — Чтобы нас высмотрели в телескоп, а потом прислали к нам своих колонизаторов? Не пойдет. Если это так уж необходимо, то наша планета — в районе большого угольного мешка. Пусть потаращатся потомки! Ни в один телескоп, кроме конской головы, ни черта не увидишь. Да еще радиоактивных облаков напустим.

— А где это — мешок? — смирно поинтересовался я.

— В чулане! — огрызнулся Боря.

Он взял карандаш, лист ватмана, и мы склонились над столом. За нашей спиной несколько раз шмыгала тетя Дуня: не терпелось узнать, почему мы притихли.

Но мы были уже далеко, за сотни миллионов парсеков.

…Наш звездолет, взревев фотонными дюзами, вспыхнул ослепительно голубыми чашами рефлекторов где-то в созвездии Южного Креста и, выйдя на свободную параболу, исчез в угольной черноте мешка, очертаниями напоминавшего конскую голову.

Сразу стало тихо и уютно в салоне. Горела слабая настольная лампа, и мы, склонившись над ватманом, старательно вычерчивали свои материки. И всё слабее звучали наши голоса.

Очертания планеты постепенно вырисовывались на ватманском листе. Три материка изогнулись на ее исполинских боках. Бездна цветущих островов трепыхалась в темно-синем океане.

Вот она, крутобокая, пустынная, тяжело вертится перед нашим окном, демонстрируя своим единственным владельцам то один, то другой континент.

— Фиолетовые леса… — подсказывал нам Шурик.

— А из них встают кварцевые горы. Прозрачные, как хрусталь…

— Муравьиные тропки дорог сквозь лесные толщи…

— И тысячи квадратных километров сиреневого льда…

По мере приближения картина прояснялась. Поначалу, конечно, совершено было много ошибок. Например, отвергли как несостоятельную теорию фиолетовых лесов. Марсианский холод нас не устраивал. Но оранжевые джунгли казались Шурику слишком банальными. Понемногу сошлись на том, что у нашей планеты будут разноцветные континенты. И поскольку Шуркиным любимым цветом был фиолетовый, то его материк пришлось сдвинуть к северу, и только южным лесистым мысом он касался экватора. Весь тропический континент Борьки Лахова порос огненным лесом желто-красных тонов. А моя территория, очертаниями напоминавшая Мадагаскар, была страной зеленых озер и пышных розовых джунглей.

Дело пошло на лад. Лориаль загорелась. Да, я совсем забыл сказать, что Совет Планеты единогласно принял мое предложение назвать планету радуг именем «Лориаль» и навечно занести ее в каталог под номером 21-С-71. Расстояние от Земли колебалось в пределах нескольких сотен тысяч световых лет, я не уточнял.

Много было споров и о видимых дорогах. Шурик и я утверждали, что это лишь трещины в скальных массивах континентов. Борька же доказывал, что это пусть примитивные, но дороги. Он полагал, что планета Лориаль очень даже обитаема. Борька не ручался за наши материки, но в центре его тройного континента наверняка обитало племя смуглокожих девушек-амазонок, которые, как это ни печально, умирали одна за одною, едва достигнув шестнадцати лет. Не знаю, в какой иллюминатор усмотрел он эту деталь, но у Шурки тот факт, что девушки жили одним племенем и как-то сами по себе рождались и умирали, вызывал большие сомнения.