Читаем без скачивания Дерево Иуды - Юрий Меркеев

2

В Нестерове перед таможенным контролем Андрей ввёл себе раствор «ханки» для того? чтобы по возможности оттянуть подольше состояние ломки, которое, конечно, придёт, заявит о себе насморком и болью в пояснице, зудом во всех клеточках отравленного существа. Волки тоже боятся боли. Боль – это закон, перед которым равны все до единого – люди, животные, полуживотные-полулюди, все! До утра он кое-как перебьётся, а вот потом?! Из поезда не убежишь, даже если сильно захочется, в ветер не превратишься, когда по сути ты – волк. И человек – тоже по сути. Волк-человек, Человековолк…

Ехал Андрей не в Москву и не к жене с тёщей, и христосоваться на Пасху ни с кем не собирался. Ни в какого Христа, ни в какую Пасху он не верил, да и как можно было поверить во что-то серьёзное на бегу?! А он бежал, да, бежал… От суда, от своего прошлого, которое пытался навсегда оставить в Калининграде… Забыть, оставить, бросить, отгрызть своё прошлое, как волк отгрызает лапу, зажатую в капкан, означало для него бег. Забыть, бежать, забыть… Память держала его в своих объятиях как цветок-вампир, который опьянял и незаметно высасывал кровь. Забыть предстояло многое: то, как он попался с наркотиками в цыганском посёлке, предстоящий суд, от которого он убегал, и болезнь… самое главное – болезнь, от которой убежать было невозможно…

В поезде погасили ночной свет. Вскоре угомонились демобилизованные солдатики, умолк магнитофон с песенкой Чижа, лишь стук колёс да чьё-то похрапывание нарушали тишину. Андрей разобрал верхнюю полку и, не раздеваясь, лёг, подложив под голову свою сумку. Он был уверен, что сразу не заснёт. Несмотря на физическую усталость, в нём кипела энергия парового котла. Андрей был ужален своим диагнозом, который ему поставили накануне отъезда – ВИЧ-инфекция с плохим иммунным статусом, вполовину меньшим, чем должно быть у нормального человека.

В вагоне стало жарко. Молодой человек стянул с себя свитер и остался в футболке с короткими рукавами. Все его руки, начиная с запястья и заканчивая локтевым сгибом, были исколоты: следы от свежих и старых инъекций дорожками бежали по венам. Бег, бег, бег… Руки у Волкова были крепкие, жилистые, рабочие, а лицо – худощавое, тонкое, породистое, – полная противоположность его рукам. На левом плече у него темнела небольшая татуировка – копьё в форме креста протыкает змея. Рисунок был похож на символику Георгия Победоносца… только без самого Георгия. Суточная небритость лёгкой синевой проступала на его остром интеллигентном подбородке и запавших щеках. Глаза, несмотря на усталость, были очень напряжены – настолько, что, кажется, светились в темноте жёлто-коричневым волчьим светом. Взгляд полуволка – недоверчив и зол. Выражение глаз перечеркивало всю интеллигентную благожелательную картину его внешности, глаза пугали.

Когда именно и от кого Андрей подхватил ВИЧ-инфекцию, он не знал. Возможно, от проститутки, с которой кололся одним шприцем, возможно, от кого-то из своих знакомых наркоманов. На пятачке, где продавались наркотики, никто друг у друга справки не требовал. Так, иногда спросят для проформы, болеешь или нет, и, услышав естественное «нет», раскидают лекарство одним шприцем по разным венам… А там – хоть трава не расти!

Впрочем, догадывался Андрей о том, как это случилось именно с ним. Озверел к началу весны Волков окончательно, уже не только о свободе думал, а о том, как эту свободу сжать в своём волчьем оскале… и сжал, стиснул, совершив на пятачке «кидалово», за которое даже ему, получеловеку-полуволку стало впоследствии стыдно. Стыд для волка – неподобающая роскошь, непозволительная, – такая же, как жертвенная любовь к женщине, или совесть. За это и поплатился он этим диагнозом, чтобы, убегая, уже никуда не убежать. А произошло это в начале апреля, как раз накануне Страстной…

По странному стечению обстоятельств наркоманский пятак в Калининграде располагался рядом с церковью, в ста метрах от главного городского храма Успения Пресвятой Богородицы. Здесь же, неподалёку, находилась стоянка такси; частники и таксисты были не прочь подзаработать, развозя наркоманов по точкам или, наоборот, привозя их обратно и предоставляя им салоны своих автомобилей для того, чтобы «страждущие» могли там уколоться. Тут же, в радиусе ста метров работала круглосуточная аптека, которую кое-кто называл не иначе как «шприцевой». На другой стороне улицы через дорогу находилось здание УВД. Однако на пятачке оперативники появлялись крайне редко. У них и без того дел хватало. Больше всего хлопот доставляли цыгане из частных домов, переоборудованных под крепости времён средневековья, почти без боязни торговавшие героином и ханкой, то есть смесью опиума-сырца со всякой дрянью, которая делает наркобизнес прибыльней, а продаваемую пайку увесистей. За сутки через УВД проходило множество людей, связанных с наркотиками, однако до суда доходили лишь единицы, и то, как правило, мелочевка, то есть сами потребители, а не продавцы. Крупная рыба из сетей благополучно уходила.

Среди покупателей лекарства встречались разные люди: от разукрашенного татуированными рисунками седого дядечки, у которого за плечами было несколько ходок, до холённых молодых людей, точно спрыгнувших на улицу из какой-нибудь глянцево-богатой рекламы, отпрысков небедных родителей, которые давали своим детям на карманные расходы столько, что ещё и оставалось на всякого рода излишества… На пятаке нередко кружили кидалы – крепкие молодые парни с внешностью хищников. После того, как Волков попался с маковой соломкой в цыганском посёлке, где проводился рейд сотрудниками транспортной милиции, и после всех процессуальных закорючек был обозначен день суда, молодой человек решил бежать – бежать от суда, от наркотиков, от прошлой жизни. А для того, чтобы бежать, нужны были деньги, и он с нехорошим сердцем влился накануне Страстной Недели в стайку пятачковых кидал – но и в этой хищной стае был одиночкой. За неделю до суда и бегства из города он решил перекумариться, то есть освободиться от физической ломки. Однако не удержался… и натворил то, за что, по его мнению, напоследок и был награждён ВИЧ-заразой…

Трое суток, впрочем, он героически боролся с искушением уколоться, заперев себя в четырёх стенах дома. Боролся героически, в спорте на соревнованиях не оставлял столько сил, сколько в борьбе с самим собой. Только на этот раз он проиграл. Нокаутирующий удар произошел во сне, точнее, в том кошмарном клочке забытья, который усталость вырвала у болезни. Болеющий волк страшнее и опаснее самого здорового хищника. Потому что волка кормят и исцеляют сильные лапы и крепкая пасть. Ему привиделось в кошмаре, что он беглый раб и что его казнят за попытку к бегству страшной бамбуковой казнью, которую практиковали где-то на Востоке в средневековье. Во сне он чувствовал, как молодой росток бамбука под настилом, к которому цепями приковали приговорённого, пробивает путь через его тело, проходит сквозь почки, печень, сердце, причиняя неодолимые муки. Все самые хитрые бесы всегда орудуют через сон. Терпение у Волкова лопнуло.

Он с трудом дождался утра, и, как был, в спортивном костюме, небритый, растрепанный помчался на пятак. Было около восьми утра. В храме начиналось богослужение, и церковный колокол призывал прихожан поторопиться. Андрей обогнал несколько богомольных старушек и выскочил на то место, где обычно тусовались продавцы. Кроме Валеры, который торговал бодягой, то есть лекарством слабым, разбавленным водой, никого ещё не было. Продавец ловил утренних пташек, готовых отдать всё за ничто. Валериного лекарства нужно было вогнать в себя в два раза больше обычного. Сил у Волкова не было, и это раздражало его. Потому что не было уверенности, что в случае какой-нибудь потасовки он выйдет победителем, как это происходило обычно. Впервые на пятаке ему изменяло то, что раньше никогда не подводило – физическое здоровье. Оставалось уповать на свой волчий авторитет.

Волков окликнул Валеру, тот посмотрел на него и удивлённо вскинул брови, – вид у Андрея был мрачноватым и больным.

– Что-то тебя давно не было видно, – проговорил Валерыч, внимательно изучая лицо кидалы. – Из милиции, что ли?

Андрей вяло махнул рукой и вместо объяснений сердито бросил:

– Пойдем, уколешь меня.

Валера насторожился.

– Андрюха, – сказал он спокойно. – Это не моя ханка. Мне её дали продать. Я только на себя процент имею. Зуб даю, правда. Бесплатно не могу, извини, разговаривай с моими хозяевами.

И он отвернулся.

– Они ребятки с юга, – донеслось до Волкова. – Шутить не будут. Если что не так, мне голову оторвут натурально. Даже с недостачи.